Николай Ященко - С отцами вместе
— Чудны дела твои, господи! — смеялся директор. — И что же вы, батюшка?
— Каюсь, грешен! Поддался искушению дьявола и вот пробую… Ничего, знаете ли!..
В дверь постучали. Вошел Шурка.
— Ну-с, что скажешь, молодой человек? — обратился к нему директор. — Или тебе уже нечего сказать?
Шурка молчал, не понимая, чего от него требуют.
— Так вот, молодой человек, ты исключен из школы!
— Аригато, сэр! — неожиданно громко и вызывающе сказал Шурка.
— Что ты болтаешь? — побелел директор.
— По-японски — спасибо! — пояснил Шурка. — Это они вам скажут: аригато!
— Мерзавец! Пошел вон! И чтоб в школу ни ногой! — У директора затрясся подбородок.
Шурка насмешливо поклонился.
Зареченские ребята ждали Эдисона у дверей.
— Ну что? — бросились они к нему.
— Все. Точка! — едва выдавил Шурка.
Сердце его сжималось, во рту пересохло, в горле застрял комок. Шурка быстро шел по коридору, его останавливали, о чем-то спрашивали, но он слышал только звонок. На крыльце остановился. Звонок все еще надрывался, звал на уроки. Шурка спрыгнул с крыльца и побежал к станции…
Домой идти не хотелось. Что скажешь матери? Она и так все время плачет… Шурка прошелся по перрону. Наткнулся на груды кирпича. Японцы возводили какую-то невысокую стену вокруг занятого ими старого здания. Постоял, посмотрел. Часовой закричал на него:
— Руски, нехарасё!
«Боятся, чтобы опять кого-нибудь из них не стукнули», — подумал Шурка и отправился в вокзал. Начал читать надписи на дверях, как будто раньше не видел их: касса, буфет, начальник станции, дежурный по станции. Эти надписи на эмалевых дощечках висят со дня постройки нового вокзала. А к дверям трех других комнат сделаны надписи на картоне. Здесь разместились коменданты: чехословацкий, японский, семеновский. «Сколько их тут засело».
Открылась дверь. Вышел офицер, наткнулся на Шурку.
— Ты чего здесь шляешься? Марш отсюда!
Шурка снова поплелся на перрон. На втором пути стоял маневровый паровоз. Из окошечка выглядывал Храпчук. Он поманил Шурку пальцем.
— Вот так здорово! Все учатся, а ты на станции баклуши бьешь?!
— Меня из школы исключили!
Шурке показалось, что эти слова он сказал бодро, улыбаясь, но машинист заметил, как дрогнул у парнишки голос.
— Лезь ко мне!
Храпчук протянул руку, и Шурка легко поднялся в будку «компашки».
— За что исключили? За сигареты?
Шурка хотел объяснить, что с ним поступили несправедливо, но заморгал белыми ресницами, ткнулся головой в замасленную тужурку машиниста и вдруг заплакал.
Машинист прижал его к себе.
— Ну, хватит! Мужику нехорошо реветь, — уговаривал он.
Шурка вытер рукавом слезы и сел на откидной стульчик перед окошком машиниста. Храпчук бросил в топку несколько поленьев, показал рукавицей на японских солдат, возившихся с кирпичами.
— Вроде как крепость с бойницами мастерят… Ты помнишь, Шурка, как читал вслух объявление японского генерала? Он чего говорил? Император послал свои войска в Сибирь наводить порядок, охранять наш покой… Нам, говорит, чужой земли не надо. А я сегодня был у японского коменданта. Карту Азии видел у него. В озеро Байкал воткнули японский флажок. Все врет японский император. Видишь, страшно им на чужой земле. Огораживаться начали. Брательник твой на востоке воюет, другие скоро поднимутся. Ты уже не маленький и понимать должен… Матери скажи все, как было, поверит она. После дежурства я забегу. Что-нибудь придумаем для тебя. Иди, а то коменданты тут часто рыскают и Блохин заглядывает!
С облегченной душой слез Шурка с паровоза. У пункта технического осмотра остановился. Вот оно, объявление японского генерал-лейтенанта. Посмотрел, нет ли кого поблизости, зацепил лист сверху и рванул. На стене остались клочья. «Если постараться, — ни одного целого не останется…»
Пошел по путям дальше. На столбах гудели провода. Они напоминали утренний звонок в школе. «Все в классе, а я…» Прислушался. Гудят провода. Японцы передают что-то, семеновцы, наверное, разговаривают… От Вани уже весточка не поступит. В комнате дежурного по станции сидят японцы и кричат в фонопор. Шурка пристально посмотрел на провода и вдруг представил их оборванными. Они извивались в пыли, болтались на ветру…
* * *Зазвенел звонок. В коридорной толкучке Костю схватил за руку вихрастый паренек в очках.
— Я из восьмого «А», где учился Эдисон. Сегодня у Филаретки в двух сменах пять уроков закона божия. Но не должно быть ни одного! Понял? Это «панихида» по исключенному. Сорок пять минут молчания! Не подкачайте! Понял? Скажи ребятам.
Костя встрепенулся. Да, да! За друга нужно отомстить. У классных дверей он догнал Веру Горяеву, шепнул ей обо всем.
— Передай девчатам!
Остановил Васюрку.
— Передай в своем ряду…
Заработал «беспроволочный телеграф». Предупредили всех, только Женьку Драверта обошли. Не взглянув на него, Костя сел на место.
— Как поживает твой друг Лежанкин? — ехидно спросил Женька.
Не глядя на Драверта, Костя ответил:
— Лучше тебя! Его свои бить не будут.
Женька завертелся на скамье.
— Берегись, Кравченко!
«Он писал, его записка», — подумал Костя. А Драверт шипел над самым ухом:
— Не хорохорься, а то и ты вылетишь из школы в два счета.
Костя сжал кулак и тихо предупредил:
— У человека, Женька, тридцать два зуба… В один прекрасный день у тебя не останется ни одного… Попробуй сегодня пикнуть на первом уроке!
Шумно отдуваясь, отец Филарет ввалился в класс. Ученики поднялись.
— Дежурный, молитву! — сказал священник, по привычке повернулся в угол, где висела икона божьей матери, сложил пальцы, чтобы осенить себя крестом. Но читать молитву никто не начинал. Медленно повернулся отец Филарет к ученикам, не разжимая пальцев. Борода его дергалась.
— Кто дежурный?
Молчание. Священник шагнул к первому ряду, заскрипели его сапоги:
— Евгений Драверт, кто сегодня дежурный?
— Я… не знаю!
И опять стало тихо. Филарет обвел класс лихорадочным взглядом и, оставив на столе журнал, быстро вышел.
Через несколько минут вместе с отцом Филаретом в класс влетел директор.
— Что здесь происходит?
Класс не шелохнулся. Директор, заложив за спину руки, бегал от доски до печки и обратно. Его голова беспрестанно тряслась на тонкой, морщинистой шее. Отец Филарет стоял около дверей, пощипывая бороду.
— Прекрасно! — говорил на ходу директор. — Вы будете стоять весь урок!
Директор мерил шагами классную комнату, ученики молча провожали его глазами. Такой тишины на уроках никогда не бывало.
— Драверт, вы можете сесть!
Женька медленно опустился на скамью.
— Девочки тоже могут садиться, а с остальными мы поговорим потом.
Девочки продолжали стоять. Вскочил на ноги и Женька Драверт.
— Ах, вот оно что! — почти пропел директор.
Он еще походил немного и снова обратился к ученикам:
— Кто объяснит, что все это значит?
Молчание. На одном из окон билась осенняя муха. Директор сел на стул и уткнулся в классный журнал. Скрип его ботинок прекратился, и стало еще тише.
Сорок пять минут прошли в глубоком молчании. На перемене к Косте подбежал вихрастый старшеклассник в очках.
— «Панихида» прошла?
— А как же!
— Скоро у нас начнется!
В тот день «панихида» по исключенному состоялась в четырех классах. В пятый отец Филарет не пошел. К концу второй смены стало известно, что кто-то прибил гвоздями к полу его калоши… На вечер было назначено заседание педагогического совета.
* * *В избах зажигались огни. Мать послала Костю за водой. В огороде у колодца он встретил Веру: соседи Горяевы пользовались колодцем Кравченко. Девочка поставила ведра на землю, сняла с плеч коромысло.
— Стя-ко, нес-при шку-ши?
От неожиданности Костя попятился и опрокинул одно ведро. Вода хлынула под ноги Вере.
— Что ты, Верка, болтаешь? Я не понимаю.
Вера подняла опрокинутое ведро.
— Не понимаешь? А я говорю так, как ты всех обучаешь… Беру слово, делю его на два слога, сначала произношу второй, потом первый. Например, стя-ко, стя-ко, стя-ко… Получается — Костя! Да ты сам попробуй!
— Ей-богу, Верка, ни черта не понимаю!
— Божишься, а еще тайный революционер!
— Тише ты! — Костя протянул руку, чтобы зажать девочке рот.
Вера отмахнулась коромыслом, осмотрелась вокруг.
— Здесь никто не услышит!
Посмеиваясь, она рассказала, как ходила за ребятами по следам, видела, как они закапывали знамя, бросала комья земли в окно чураковской бани. Однажды она ходила к Васюркиной матери за мясорубкой и решила посмотреть, в какой тайной квартире прячутся молодые революционеры. Когда раздались чьи-то шаги, спряталась в бане под полок. Вот тут-то она и слышала, как Костя объяснял Эдисону тарабарскую грамоту. Потом оставила на окошке записку. В день «сигаретной истории» видела, как Женька Драверт подложил Косте в сумку две пачки, вытащила их и бросила в печку. Написала и положила в Костин учебник записку, чтобы он остерегался. Вера думала, что Костя увидит записку и будет осторожен, так как в тот день сигареты прятали куда попало.
