Николай Ященко - С отцами вместе
Костя полез за солью и в углу сумки нащупал какую-то бумажку. Развернул ее перед костром, обомлел. Печатными буквами было написано: «Стя-ко регись-бе». Кто же это писал? Тот, кто еще не знает, что ребята отказались от тарабарского языка. Значит, врагу не все известно… Почерк знакомый. Этой же рукой написана записка, найденная в бане Витькой. Говорить ребятам или нет?
— Над чем ворожишь? — потянулся к нему Эдисон.
— Бумаженция одна, уроки переписаны! — соврал Костя. «Лучше дома скажу, а то в темном лесу все взбаламутятся», — решил Костя и спрятал записку.
После еды всем захотелось спать.
— Баиньки, синьоры, баиньки! — говорил Эдисон, укладываясь в балагане.
Костя подбросил в костер дров и тоже лег. К ним в серединку попросился Кузя.
Сон ко всем пришел быстро, лить Костя лежал с закрытыми глазами и думал… Как записка попала в сумку? Неужели это дело Володьки Потехина? Нет, он трусишка, зареченских обходит стороной, да и отец ему строго-настрого наказал «не связываться с шантрапой».
Может быть, Женька Драверт? Этот на все способен. Ему удобно, за одной партой сидит, подбросил в сумку и все. Тогда кто же в баню прокрался? Неужели Женька с Горы? Вот завязался узелок!.. Мысли у Кости путаются, усталость гасит их, и он засыпает…
Заворочался и проснулся Кузя. Стал прислушиваться. Жуткий этот лес ночью. Над головами шумят кедры. Кто-то ухает и стонет. Костер вдруг затрещал сильнее, искры большим роем устремились вверх. Кто-то подбрасывает в огонь дрова. Должно быть, изобретатель… Нет, он лежит рядом и тихо посапывает. Костя? И он лежит. Кузя вглядывается. У костра стоят двое, один в железнодорожной фуражке и брезентовом плаще. Где его Кузя видел? Сегодня на речке. Этот дяденька ехал на телеге с Цыдыпом Гармаевым… Другой в валенках, рваном полушубке и новой бурятской шапке. Борода знакомая… Да это же Матрос! Кузя хочет крикнуть и не может, натягивает на голову пальтишко, закрывает глаза. Сердце вот-вот выскочит. Надо разбудить Эдисона. Кузя еще раз приподымается. У костра никого нет, недалеко за кедрами треснул сучок. Или приснились эти люди? А лес шумит. Кузя укрывается с головой…
Поднялись рано. Ежились от утреннего холода. Чай всех согрел. Пора за работу. Но как добывать шишки? Кедры высокие, огромные ветки собрались к вершине, а ствол голый. Взрослые делают колот, бьют им по дереву, и шишки сыплются вниз. А как быть ребятам? Да и шишки еще не совсем созрели, держатся крепко.
— Снимай ремень! — крикнул Шурка Индейцу. — Знаешь, как коня путают? Свяжи так же ноги ремнем!
Шурка быстро и ловко помог Индейцу.
— Видел, как на телеграфный столб лазят с железными когтями? Ну, пробуй!
Индеец обнял ствол кедра, подтянулся немного на руках, ремень хорошо помогал упираться ногами, и скоро добытчик скрылся в густой вершине. Сейчас же все зашумели, поснимали с себя ремни…
До полдня лазали по кедрам, срывали и сбивали шишки. На дереве трудно держаться: вершина, где шишки, качается, того гляди — свалишься. Шишки, падая, раскатывались меж камней, проваливались в мох. Не все их потом отыщешь.
Костя сидит на сучьях, посмотрит вниз — голова кружится, так высок кедр. Он будто забрал в свои могучие лапы и уносит, качаясь, к облакам. Видна вся падь. Окаймленная кустами речушка поблескивает на солнце. А кругом все горы и горы. И небо, и облака. И не они это плывут, а плывет он, Костя, в лапах кедра, увешанного шишками. Видны далекие струйки дыма — это паровозы на станции дают о себе знать. Где-то там и школа и дом. Отец, наверно, читает вслух любимого Некрасова, сестренки и братишки шныряют в огороде, рвут горох, дергают морковь… Вера ждет пахучую кедровую шишку…
Костя видит: чуть ниже него раскачивается на вершине соседнего кедра Шурка Эдисон. А вон карабкается на дерево Индеец. На камнях, около мешков с шишками, отдыхают Пронька и Кузя.
По команде Эдисона пришли на табор. Увидели друг друга и захохотали: грязные, оборванные. У Индейца царапина на щеке и синяк на лбу, рубашка залеплена смолой. Руки у всех от смолы стали черные и липкие. Костя прихрамывает — зашиб ногу о камень. Пронька разорвал штаны о сучок. У Кузи на животе прореха, у Эдисона ботинок без подметки. Пора домой.
Хоть и шли вниз, под гору, но все равно было тяжело. Лямки врезались в плечи, мешки давили спины, толкали вперед. Когда пустые шли в гору, не замечали камней и корневищ, а теперь с трудом перешагивали через них. Кусты стегали по лицу. Было жарко. Забайкальское солнце и в сентябре припекало на совесть.
Скоро Индеец отстал. Эдисон крикнул:
— Ты стал совсем бледнолицым, брат мой! Выбрасывай половину шишек, а то не дойдешь до вигвама.
— Ничего, я как-нибудь! — упирался Ленька.
Посидели на теплой земле, не снимая мешков, а потом еле-еле поднялись. Индейца поднимали всей артелью. Минут через двадцать он опять отстал.
Эдисон рассердился:
— Вот что, милорд! Или выбрасывай половину, или оставайся на съедение медведям.
Ленька с остервенением швырял шишки в кусты. Костя подзадоривал:
— Больше посеешь, больше вырастет! На следующий год приходи сюда с большим мешком!
Отдыхали все чаще и чаще. Но вот и долгожданная речушка. Сбросили мешки, напились досыта холодной воды, умылись, развели костер, подвесили чайник…
* * *Пронька почувствовал, что его кто-то трясет за плечи, и с трудом открыл глаза. Над ним склонился бурят, глаза чуть прищурены, во рту трубка.
— Однако знакомый парень-то! Чей будешь? Хохряков?
— Хохряков! — сказал Пронька и сел.
Все спали. Костер давно потух, чайник выкипел, носик его отвалился и упал в золу. Невдалеке паслась стреноженная гнедая лошадь, из-за кустов выглядывали колеса телеги. Солнце уже закатывалось. Под его лучами нежились горы в осеннем пестром наряде.
— Ладно добыли шишек? — спросил бурят, посасывая трубку.
— Хватит! — ответил Пронька. — Как это мы проспали! А?
Цыдып Гармаев пожал плечами.
— Не знаю, парень!
Шурка лежал под кустом пахучего багульника, широко раскинув руки и ноги. Костя свернулся калачиком. Его соломенная шляпа скатилась к реке. Кузина стриженая голова покоилась на камне, а кепка, которую он собирался использовать вместо подушки, была зажата в руке. Ленька спал в обнимку с мешком, не чувствуя как под носом у него ползает жучок.
Пронька провел травинкой по Шуркиному лицу. Тот дернул губами, вяло отмахнулся. Пронька пощекотал его еще раз.
— Вот пристала, проклятая! — заворчал Шурка и открыл глаза… — Славно храпанули, синьоры!
Снова распалили костер. Цыдып отвязал от задка телеги большой котел…
За чаем бурят сказал, что может подвезти до Лысой горы.
— А ты куда ездил? — спросил Костя.
— За хребет работников возил, будут скот пасти!
Цыдып прихлебывал чай из деревянной раскрашенной цветочками чашки и больше ничего не говорил. Не мог же он рассказывать мальчишкам, что по заданию Усатого увозил в тайгу стрелочника Капустина и кладбищенского сторожа Матроса. Они должны возводить избушку в глубокой пади и устраиваться в ней на зиму. Сюда еще не раз привезет он мужиков, убегающих от белочехов, японцев и семеновцев. Сюда Цыдып будет привозить и оружие, полученное по цепочке от Тимофея Кравченко. Парнишки крепко спали, когда к ним на табор приходили Капустин и Матрос. Первые партизаны хотели узнать, что за люди ночуют в кедровнике. Пусть веселые парнишки пьют чай и едут с ним до Лысой горы, а там он свернет к своему улусу.
Глава шестнадцатая
Прощальный звонок
Как всегда, утром ожидали друг друга на мосту. Эдисон что-то задерживался.
— Не придет! — огорчился Пронька. — Дело-то вон какое!..
Но в это время из-за угла, придерживая на боку сумку, вышел серьезный и бледный Шурка.
— Слыхали? — спросил он тихо, глядя куда-то в сторону.
Конечно, об этом все узнали еще вчера, когда вернулись с шишками.
— Иду в последний разок!
— Может, еще устроится, — попытался подбодрить Костя.
Но Шурка только гмыкнул. Шли мрачные и молчаливые.
На крыльце школы Шурку остановил Химоза — так называли преподавателя химии.
— Лежанкин, к директору!
В коридоре топтались ученики, взволнованно обсуждая вывешенный приказ. Многие шли за Шуркой, крича:
— Ты не робей!
— Сказки, что Женька сам заедался!
Директор, заложив за спину руки, неторопливо прохаживался по кабинету и слушал отца Филарета. Священник стоял у открытого окна и курил.
— Уму непостижимо, что делается на свете, — говорил он. — Вчера собираюсь в церковь служить обедню, надеваю подрясник и, представьте себе, обнаруживаю в кармане пачку японских сигарет. Откуда?
— Чудны дела твои, господи! — смеялся директор. — И что же вы, батюшка?
— Каюсь, грешен! Поддался искушению дьявола и вот пробую… Ничего, знаете ли!..
В дверь постучали. Вошел Шурка.
— Ну-с, что скажешь, молодой человек? — обратился к нему директор. — Или тебе уже нечего сказать?
