Юрий Коротков - Девятая рота. Дембельский альбом
И вдруг около часу ночи в этот уютный мирок ворвался немытый-нечесаный, мрачный, как монах, молодой бомж с гранатой. Он подбежал к эстраде, вырвал у певицы микрофон и заорал что было мочи:
— Все на пол, быстро, мордой вниз! Лежать, я сказал!
Для пущей убедительности он с ходу заехал ногой в нос бросившемуся к нему охраннику. Парня смело в аут.
— Ну, что? — издевался Лютый над публикой, сам не ведая, что творит. — Нравится вам, гниды, с пола есть? Вы у меня еще говно жрать будете!
Музыканты аккуратно положили инструменты на пол, отключили аппаратуру и скромно удалились через кухню. Олег их отпустил, как и всю обслугу — официантов, метрдотеля, поваров…
А милицию вызвал гардеробщик, поскольку его хозяйство контролировать находившийся в зале ресторана Олег не мог…
Быкалов любил такие вот моменты, когда он в очередной раз становился победителем. Особенно, когда победа давалась с трудом. А с Олей у него не сразу получилось, потребовалась длительная, выматывающая осада.
Началась эта история через полтора года после того, как Володю Воробьева, жениха Оли, забрали в армию. Быкалов выхватил ее случайным взглядом из городской толпы, проезжая мимо на машине. Красивая, стройная и гибкая, она сразу же привлекла его внимание, но настойчивые ухаживания результата не дали. Девушка ждала своего парня из Афгана и уступать пожилому ловеласу не собиралась.
Не любовь, а ущемленное самолюбие руководило Быкаловым в тот момент. Как это так — ему отказали! Да кто вообще в этом городе смеет ему отказывать? И деньги он Ольге предлагал, и свое покровительство. И все напрасно.
Машину Быкалова часто видели возле Ольгиного дома. Он приставал к ней повсюду, буквально не давая прохода. И, в конце концов, она — это было зимой — выбежала из своего подъезда, выхватила из рук опешившего дворника лопату и расколошматила черный мерс настолько, насколько могла. Растолкла лобовое стекло в одну минуту. Сидевший в салоне Быкалов сначала струхнул от неожиданности, а потом рассмеялся и все ей простил. Почему? Потому что он любил все необычное, а тем более — нестандартные решения. Закончив свое дело, Ольга спокойно вернулась домой.
— Я говорил ей, будь ты моею, и буду жить я, страстью сгорая… — пропел Быкалов несколько тактов любимого романса и дал себе слово, что Ольга непременно станет его женщиной.
И в ту же ночь к Ольге на квартиру нагрянули незваные гости. Ее грубо разложили на полу, но не для того, чтобы изнасиловать, а чтобы вколоть дозу афганского героина. Быкалов строго-настрого запретил подручным наносить девушке телесные повреждения. Им была поставлена простая и ясная задача — посадить ее на иглу. И они кололи девушку насильно еще несколько недель. Так она стала наркоманкой…
— Ну, давай-давай, открой глазки. — Быкалов взял девушку за плечи и помог сесть на диване. — Видишь, как все хорошо! — Он присел рядом. — Тебя уже не колотит и не трясет. Щечки порозовели. Скоро совсем человеком станешь. Ну, скажи, зачем ты все время упрямишься? Что ты выгадала, что приобрела, кроме проблем? Запомни, детка, с Быкаловым шутки плохи. Меня надо любить!
Тяжело дыша от охватившего его желания, он положил руки ей на грудь, но Оля резко оттолкнула его.
— Как? — удивился Быкалов. — Ты опять ерепенишься? Так, может, отмотаем все назад?
— Нет, — испугалась она, — не надо назад!
— Вот и правильно, — мерзко улыбаясь, Быкалов принялся дрожащими от похоти пальцами расстегивать на Оле кофточку…
— Приготовиться к штурму! — крикнул старший лейтенант бойцам СОБРа, окружившим ресторан «Саяны». — Вперед!
Спецназовцы рванули вперед, круша и топча все на своем пути, как стадо слонов. Одна группа ворвалась через двери, другая прямо сквозь стекла витрин ломанулась в окна. Несколько человек проникли в заведение через служебный ход и вбежали в обеденный зал со стороны кухни. Гвалт поднялся невообразимый.
Четверо бойцов одновременно налетели на Лютаева. Один молниеносным движением вырвал из его руки гранату и швырнул ее, не целясь, в сторону кухни, откуда предусмотрительно был эвакуирован весь персонал. Взрыва не последовало.
Трое других сбили Олега с ног, навалились на него и прижали к полу. Заломить обе руки за спину и сковать их наручниками — для профессионалов дело одной секунды…
Лютый, сильно помятый при задержании собровцами, сидел на железном табурете, привинченном к полу в кабинете уголовного розыска. На запястьях наручники, на голове шишка величиной с Эверест. Отбитая печень болит нестерпимо. К Олегу подошел усталый, пахнущий водкой капитан Кормухин, наклонился над ним и сочувственно произнес:
— Ты что же творишь, афганец? Себя не жалко, людей пожалей.
Устрялов, сидя за столом, молча изучал задержанного. Он подумал, что этому парню надо бы во внешней разведке работать с таким лицом: неподвижное, будто из камня вытесано. И не улыбается он никогда, все время мрачен и сосредоточен, все думает о чем-то. А много думать вредно, как показывает практика.
— Ненавижу скотов этих жирных! — с тихой ненавистью сказал Олег.
— Гранату где взял?
— Какую гранату? — усмехнулся Лютаев. — Слепил из хлеба да зеленой краской выкрасил. А что, натурально эргэдэшка получилась.
— Действительно, похоже. — Капитан Устрялов повертел в руке муляж гранаты РГД-5. — А взрыватель откуда?
— Детонатор? Да отпилил алюминиевую трубку от старого холодильника, — похвастался Лютый.
— Отмстить, значит, новым русским решил за то, что у самого жизнь не задалась? — констатировал Кормухин. — Не думал я, признаться, что мы вот так с тобой встретимся, гражданин Лютаев. Ты хоть понимаешь, что к уголовной ответственности тебя все равно привлекать придется? Не важно — муляж у тебя в руке был или боевая граната. Это по любому террористический акт с захватом заложников.
— Влип ты, милый друг, по самые помидоры, — поддержал Устрялов коллегу.
— В общем, с тобой все ясно, — продолжал Кормухин. — Посиди-ка ты пока до утра в камере, подумай, пораскинь мозгами, а утром на свежую голову продолжим разговор.
— И готовься к приличному сроку, — посоветовал Устрялов. — Доигрался ты, афганец.
Его отвели в камеру для временно задержанных. Как только за ним с лязгом захлопнулась железная дверь, Олег окинул взглядом свою новую квартирку: под самым потолком маленькое оконце, затянутое решеткой, двухэтажные нары — вот и вся меблировка.
Ладно, ему не привыкать: спасибо детскому дому, теперь пойдем к другому.
В камере сыро и душно. И еще от параши воняет так, что рвота подступает к самому горлу. Вопреки совету капитана Устрялова, Олег не собирался убиваться ни над собой, ни над своей судьбой. Будь что будет. Что тут гадать? Завтра появится следователь и раскрутит дело на полную катушку. Потом суд и приговор. А дальше — по этапу в Столыпинском вагоне, пересыльная тюрьма и колония строгого режима лет на десять, зато с правом переписки. Писать, правда, некому. Эх, жалко, гитары нет!
Олег лег на нижнюю шконку, закрыл глаза. И тихонько затянул песню, которую знал еще с детдома:
За решеткой сижу и с тоскою гляжу на свободу.
Ходят люди внизу, и сдержать не могу я слезу.
Есть хотел, хлеб украл, а закон покарал так сурово!
Десять лет мне сидеть, кудри черные стали седеть!
Я тобою одной совершенно больной!
Неужели меня позабудешь?
Я с начальником бьюсь, я тюрьмы не боюсь.
Я боюсь, что к тебе не вернусь.
И как ему только в голову взбрело сделать из хлебного мякиша фанату? Чтобы попугать хозяев жизни, можно было ограничиться демонстрацией пластилинового члена. Он вспомнил, как Джоконда в учебке на занятиях по взрывному делу вылепил из пластита громадный пенис — очень реалистичный, с головкой и яйцами. А потом с его помощью проиллюстрировал слова преподавателя: загнул в соответствующем месте лекции пластитовую головку вниз и показал, как безопасен член в незаряженном состоянии и действительно всегда под рукой, что и требовалось доказать. Пацанам стало дурно от хохота.
Нет, сейчас Лютому было не до смеха. И никакого удовлетворения от своего «теракта» он не испытывал. Гадко было на душе, вот и все…
Железная дверь с лязгом отворилась, и на пороге возник выспавшийся и бодрый капитан Кормухин.
— Эй, красавец! — он принялся расталкивать Олега. — Поднимайся.
Оказалось, уже давно наступило утро, а Лютый спал на железных нарах, как убитый. Он вскочил, протер глаза, осмотрелся по сторонам: в камере, кроме него самого и капитана, никого больше не было.
— Давай-ка, на свежую, что называется, голову поговорим, — предложил Кормухин вполне дружелюбно.
— О чем говорить? — хмуро спросил Лютый.
