Андрей Орлов - Штрафбат. Приказано уничтожить
Увернулся от удара прикладом, врезал кому-то в выбритую скулу, метнулся на бруствер, чтобы не торчать в одной точке. Попутно нащупал часть переломленного столба, схватил обеими руками, мысленно прикидывая, сойдет ли за оружие ближнего боя? Место слома было острым, как отточенный карандаш. Вовремя пригнулся – какой-то громила рассек перед ним воздух ножом, мелькнула перекошенная от страха физиономия. Не повезло немецкому парню, думал, всю войну в окопе просидит, постреливая с безопасного расстояния по советским солдатам, и ни разу не увидит их близко. Зорин вонзил деревянный огрызок под чужое ребро, с такой силой, что суставы заныли. Из разверзшейся пасти брызнула рвота, фашиста затрясло. Зорин вырвал нож из ослабевшей руки, рубанул куда-то вбок, отметив краем глаза, что приближается нечто серо-мышиное и недружественное. И тут же рухнул на колени, с маху вонзил лезвие между шейных позвонков широкоплечего здоровяка, который подмял под себя Мишку Вершинина. Остервенело вдавил рукоятку и бил по ней тыльной частью кулака, как молотком, загоняя лезвие все глубже.
– Спасибо, дружище, с меня причитается, – просипел Мишка, выбираясь из-под агонизирующей туши.
– Рассчитались уже, – буркнул Зорин. – Ты меня от Хлопотова точно так же спас.
Свалка набирала обороты. Штрафники дрались, как былинные богатыри, но вряд ли остатки роты численно превосходили усиленную роту вермахта, окопавшуюся на высоте. А сколько человек вовсе не добежали до рубежа… Танки неуклюже ерзали на клочке земли. Стрелять из пушек и пулеметов было бессмысленно – на высоте все смешалось – свои, чужие. «Сообразительный» танкист решил оказать пехоте медвежью услугу – развернул машину на сто восемьдесят и поехал прямо по траншее, на массу дерущихся тел. Земля сыпалась с бруствера, трещали и катились бревна, пыль стояла столбом! А тут еще и второй танкист решил подсобить товарищу, направив свой танк следом за первым. Выбраться из траншеи никто не успел. А кто выскочил – тут же повалился, пронзенный пулей.
– Полундра, братва! – истошно завопил когда-то служивший во флоте Ахнович. – Ложись!
Чертыхаясь, падали все – русские, немцы. Голова к голове, плечо к плечу. Стальная махина гремела над головой, лязгая и чадя, подминая бруствер, сплющила кому-то руку, и несчастный вопил на непереводимом «международном» языке. Как только проехала, так сразу же накатила другая… Зорин съежился, стальное брюхо протащилось, едва не коснувшись макушки. А когда пространство над головами освободилось, люди выросли, словно воскресшие мертвецы, из мешанины земли, раздавленных бревен, тел – засыпанные глиной, страшные, возмущенные. Уже и не поймешь, кто тут свой, а кто чужой. Зорин взгромоздился на бруствер, тер глаза, плевался грязью, забившей рот. Что-то выросло из хаоса напротив – невнятное, большое, с двумя руками, головой, горящими воспаленными глазами. Он замахнулся, проорав что-то грозное.
– Не ори, – прохрипело существо, – это я, Кармазов!
– Ну, как скажешь, – расхохотался Алексей, отводя удар.
Люди поднимались, отрясали грязь, кашляли, как завзятые туберкулезники, смотрели друг на друга выкаченными глазами.
– Ладно, мужики, – пообещал Ахнович, – встретим этого умника в безлюдном уголке, уж надерем ему задницу! Ну, чего, немчура, шарами на меня лупаешь, позднее включение, что ли? На тебе!
И снова замелькали кулаки, ножи, приклады, затрещали кости, а ругань на двух языках стояла такая, что заслушаешься. Молодой Антохин с торжествующим воплем колотил башкой о замшелое полено вялого ефрейтора с болтающимися, как у куклы, конечностями. «Антисоветчик» Бойчук, мерно хрипя, бил в живот обладателя длинного чуба и щеточки усов под окровавленным носом, а тот душил его предплечьем, вздрагивая от каждого удара и судорожно икая. Пожилой Терещенко, проклиная застарелый радикулит на пару с ревматизмом, выбирался из-под груды раздавленных тел. Мишка Вершинин, умудрившийся добыть штык, размахивал им направо и налево, особо не вглядываясь, кому достается.
Зорин вдруг заметил, как из-под раздавленного блиндажа ползком выбирается контуженный офицер с кровоточащей ссадиной на голове, как очумело вертит головой, поражаясь отсутствию немецкого порядка. Целый гауптман – два желтых ромбика на светлых погонах, исподнее наружу, видно, спал, когда началась катавасия, а пока просыпался, «тридцатьчетверка» благополучно сплющила блиндаж. «Нужен ли нам язык?» – привычно задумался было Зорин, уходя от удара саперной лопатки, разрубившей воздух в миллиметре от уха. Схватил неповоротливого «шутце» за ворот, ударил лбом в переносицу, а когда у соперника подкосились ноги, оттолкнул от себя. Пока он колебался, гауптман пустился в бега. Перекатился через бруствер, начал отползать на всех конечностях, беспрестанно озираясь, и проглядел, как Мишка Вершинин швырнул ему в задницу штык-нож. Острие вонзилось в мягкую ткань, красиво обернувшись в воздухе. Гауптман взвыл, извернулся змеей… и забился в падучей, когда скучающий пулеметчик в танке прошил его длинной очередью.
Не победить в рукопашной русского солдата. Убить можно, а победить – нереально. Он дерется всем, что есть под рукой, дерется до конца, пока имеются хоть какие-то силы. И немцы не выдержали, побежали, хлынули, как сель с горы. Азарт затмил рассудок – вместо того чтобы остаться в траншее и на дистанции сокращать «поголовье» фрицев, солдаты тоже выбирались из окопа, пускались в погоню. Долговязый Ахнович в несколько прыжков догнал хромого фельдфебеля, прыгнул ему на спину, повалил, заставил жрать землю – за маму, за папу, за мир во всем мире. Дурная сила и Зорина выбросила из окопа, заставила что-то орать, куда-то бежать, не соображая, что руки пустые, и все это мероприятие как-то плохо попахивает. Спины фашистов мелькали перед глазами, превращаясь в какой-то размытый серый хлам. Длинноногие бойцы обгоняли его – с воем, как стоящую машину на обочине. И чуть позднее немцы сообразили, что их преследует всего лишь горстка возбужденных, оторвавшихся от своих, практически безоружных солдат! Фрицы останавливались, вскидывали автоматы, недоуменно переглядывались. Штрафники тоже притормозили, будто лошади, ткнувшиеся в барьер, озадаченно чесали затылки. Кто-то уже пятился, сообразив, что, кажется, погорячился.– Ё-мое, лишку хватили, – прозрел Бойчук, переводя взгляд со своей обретенной в драке саперной лопатки на пистолет, который перепачканный глиной унтер пытался извлечь из кобуры. Нехорошая гримаса перекосила уста солдата вермахта. Зорин поднял камень, швырнул – ловко пущенный «снаряд» просвистел над ухом унтера, тот испуганно завертел головой. Очнулись пулеметчики, сидящие в танках – было самое время прийти на выручку своим. Затарахтел пулемет. Унтер выронил «вальтер», схватился за обожженную кисть. Немцы бросились в лес, теряя людей. Штрафники победно завопили, но, впрочем, быстро опомнились и побежали обратно. И только сейчас до Зорина дошло, что мешало ему ходить и бегать – ноги в тесных сапогах превратились в огромный нарывающий синяк. Он сел на землю, стащил ненавистные кирзачи и побрел на позицию босым, чувствуя невероятное облегчение.
От ста девяноста человек в живых осталось не более полусотни, люди падали на раздавленный бруствер, лениво удивляясь – почему не звучат команды? Куда подевались «любимые» отцы-командиры? Кто-то стремительно засыпал, едва коснувшись земли, кто-то нервно смеялся, начинал заговариваться. Мишка был жив, отрясал бушлат от грязи. Шевелился Кармазов – тупо смотрел в светлеющее небо и стучал себя по ушам, прогоняя надоевшую контузию. Стонали раненые – возле безногого бойца подпрыгивал медбрат Карпенко, сочувственно цокал языком и, похоже, решал дилемму – стоит ли переводить на парня драгоценный бинт, если он уже не жилец? Зорин привалился к валуну, вытянул ноги. В двух шагах от него лежал мертвый рядовой Карабулин, призванный из Уфы и «побритый» в штрафники за то, что мало времени уделял несению караульной службы, а много – чуждым советскому человеку мусульманским молитвам, часто совпадавшим с заступлением на пост. Регулярные обращения к Всевышнему мужику не помогли, надоел он, видно, Аллаху, и тот предпочел побыстрее от него избавиться, отправив в симпатичный мусульманский рай. Поколебавшись, Зорин приложил свой тесный сапог к сапогу покойника. Тот был на пару размеров больше. Алексей задумался. Из тумана вырос призрак командира первого взвода младшего лейтенанта Колыванцева. Согбенный, полупрозрачный, он поддерживал под локоть простреленную руку, неприкаянно блуждал по отвоеванным позициям и, казалось, сам не понимал, что он здесь делает.
– Прошу прощения, товарищ младший лейтенант, – окликнул его Зорин. – Заимствование сапог у мертвых товарищей мародерством не считается? А то ноги, знаете ли, стер, только ползком теперь и могу. Вам нужны ползающие солдаты?
– Да делай что хочешь, я-то тут при чем… – Колыванцев как-то отрешенно махнул рукой и побрел обратно в белесые завихрения тумана.
