Энтон Майрер - Однажды орел…
Задыхаясь, Брэнд выпустил из рук винтовку и отшвырнул мертвеца в сторону. Левая рука сильно болела, онемевшие мускулы покалывало, но пальцы действовали. Повернувшись, он увидел, что Дэмон, прислонившись к задней стенке окопа, неуклюже возится с блестящим черным трапециевидным магазином, пытаясь перезарядить автоматическую винтовку; по его куртке медленно расплывается алое пятно. Ранен. Генерал ранен.
— Командир! — крикнул Брэнд. Оглянувшись назад, он увидел, что к ним приближаются еще четыре японца. «О боже, как их много!» Японцы приближались к ним с определенной целью, оставляя в стороне другие окопы. «Они поняли, кто здесь находится, — мелькнула у него мысль, — они догадались! Им нужен генерал. Сволочи! Ах вы, сволочи!» Ярость снова охватила его. В порыве отчаяния Брэнд дернул свою винтовку и наконец вытащил штык из тела мертвеца. «Слишком поздно, ничего уже не сделаешь», — подумал он в отчаянии и все же поднял винтовку со штыком, чтобы прикрыть себя.
Он поднялся на ноги. Позади него раздалась оглушительная очередь из автомата «томпсона». Бежавшие японцы метнулись в сторону и попадали вперед головами. По земле в их окоп катилась ручная граната. Брэнд повернулся и увидел позади окопа полковника Фелтнера, он был без каски и стрелял по японцам с безумным отчаянием.
— В укрытие! — крикнул Брэнд во всю мощь своих легких и бросился головой вперед в окоп.
Граната взорвалась с резким, звонким треском, ее осколки запели в воздухе, словно струны арфы. Фелтнер исчез, как провалился сквозь землю. Брэнд выпрямился, схватил винтовку Услана и выстрелил в стройного японского офицера, старательно целившегося из пистолета в окоп центра сбора донесений, где находились Кадлес Диккинсон и другие штабные работники. Брэнд всадил в него две пули, но офицер упорно продолжал целиться, пока наконец не схватился за лицо и горло руками и, повернувшись, не упал. На его месте появился низкорослый японец в шапочке с козырьком. Наклонив голову, он держал в вытянутой руке какой-то предмет, похожий на бутылку с саке. Пулеметные трассы впились в него, он пошатнулся, но продолжал бежать. Руку с бутылкой охватило пламя, взвившееся ореолом над головой и плечами японца. Оно быстро перебросилось на головной убор и одежду, японец резко повернулся, как будто забыл что-то, и помчался к реке, издавая пронзительные крики, и, наконец, упал. Пламя охватило его волосы и шею.
Справа раздался ужасающий грохот. Снова снаряды. Но никого не видно. Больше никто не бежит. Только груды мертвых и умирающих, а наступившее относительное затишье наполнилось воплями и стонами. Артиллерийские снаряды противника рвались теперь где-то позади, на дальних участках леса. Оттуда доносилась стрельба, кто-то продолжал вести огонь короткими очередями из автоматической винтовки. «Мы сдержали их натиск! Боже мой, мы снова остановили их…»
Вдруг там, где за мгновение до этого никого не было, появился японский солдат. Он брел медленно, нерешительной походкой.
Брэнд выстрелил, не раздумывая. Японец упал, снова медленно поднялся, как лунатик, опять упал. Брэнд бросил взгляд на генерала, который сидел теперь на дне окопа, пытаясь одной рукой вставить в винтовку новый магазин. Лицо бледное, как восковое, кровь пропитала рукав, весь бок его куртки.
— Санитара! — крикнул Брэнд хриплым голосом. — Ради бога, санитара сюда!..
Футах в тридцати от них завязалась яростная рукопашная схватка: вихревой калейдоскоп размахивающих оружием, делающих выпады фигур, крики и вопли. Пулемет! Он отдал защелку коробки заряжания, откинул продолговатую металлическую крышку, схватил ленту и вставил ее в приемник; снова бросил взгляд на генерала и увидел черно-белый цилиндр, похожий на большую автомобильную свечу, катившийся по утоптанному дну окопа. Не успеть. Он в ужасе смотрел на гранату — безмерная вечность одного мгновения, в которое, Брэнд понимал, что бесцельно кричать, предупреждая об опасности. Он мог бы выпрыгнуть из окопа, но Дэмон, сидящий с автоматической винтовкой на коленях, ни за что не успеет сделать этого. Мгновение длиной в вечность, за которое Брэнд успел заметить распростертое в причудливой позе тело Уелана, угловатый корпус рации и генерала, теперь уже откровенно поддерживающего свою руку и плечо и пристально смотрящего вниз, на остановившийся рядом с ним страшный сверкающий гофрированный предмет; из запала гранаты прерывистым каскадом вылетали светящиеся искры.
Поздно.
Брэнд отшвырнул пулеметную ленту и рывком распластался над гранатой.
…Холод. Застывший мир. Звенящий и полусонный мир на этой высокой, тяжело вращающейся столовой горе. Но его уже нет, он растаял в этом холоде, исчез без остатка. Глаза потускнели. Странно. Здесь, на этой высокой горе, все должно быть так ясно… О боже, он успел сделать это! Он будет вечно там, где на горных вершинах мороз, где ранним прохладным утром вьется солоноватый и пьянящий дымок от костров…
Но что с генералом? Генерал смотрит на него и говорит:
— Джо, Джо…
Брэнд не слышит этих слов, но хорошо видит, как шевелятся губы генерала, лицо у него сморщенное, испуганное, и, кажется, он вот-вот заплачет.
Все. Конец. Дома…
Глава 12
Пресс-конференция состоялась во дворце в зале приемов. Старый султан Паламангао, ныне покойный, жил здесь со своими двадцатью тремя женами, наложницами и детьми в атмосфере празднеств, петушиных боев и рыболовных пикников на реке Кагаян или Туббатаха. С приходом японцев все это кануло в область преданий, и теперь старший сын султана — стройный смуглый человек с блестящими, как у туберкулезного больного, глазами, одетый в измятую форму цвета хаки — во время японской оккупации он скрывался у партизан, — сидел на левой стороне широкого помоста и смотрел на все окружающее отсутствующим взглядом. В зале приемов было прохладно, — видимо, из-за очень высокого потолка; продолжением зала служила веранда второго этажа, выполненная в испанском стиле и огражденная сплошной филигранной решеткой из редчайшей породы дерева. Изумительные по красоте бугенвилии обвивали роскошными плетями стройные колонны и свисали с карнизов; время от времени по залу проносился легкий ветерок, шелестя бумагами на длинном столе, за которым стоял генерал-лейтенант Мессенджейл в свеженакрахмаленной рубашке цвета хаки, с указкой из слоновой кости в правой руке и ждал, когда войдут последние корреспонденты. Его офицер службы общественной информации полковник Сиклс вместе с некоторыми офицерами из отдела гражданской администрации сидел рядом с молодым султаном. По другую сторону сидели генералы Бэннерман и Свонсон и большинство офицеров штаба корпуса; их руки сложены на груди, на лицах предусмотрительность и радость. В зале царила атмосфера общего радостного ожидания. Дэвиду Шифкину все это напоминало экзамены в высшей школе или день вручения наград в летнем лагере.
— Привет, Шиф, — сказал Рэндолл, проталкиваясь к нему. Как и большинство корреспондентов, он был одет в чистую рубашку цвета хаки и, увидев грязное, с проступившими пятнами пота рабочее платье Шифкина, поднял брови и ухмыльнулся: — Ты неважно выглядишь, сынок. Очень неважно.
Шифкин посмотрел на него ничего не выражающим взглядом в сказал:
— Все мои вещи пропали.
— Что, здорово вам досталось там? — озабоченно спросил его стоявший рядом Чарли Мид.
— Да, здорово.
Позади них с шумом захлопнулись массивные двери из красного дерева, перед которыми встали два солдата с пистолетами на боку, с выражением мрачной профессиональной строгости на лицах, столь характерной для военных полицейских.
— Пожалуйста, не курить — приказание генерала, — объявил техник-сержант Хартжи и направился к двери у дальнего левого угла помоста. Шифкин потер глаза и лоб, подумав: «Махинации. Всего добиваются махинациями. А теперь — призы и награды!»
— …Основной причиной катастрофического поражения японцев является недостаточно четкая организация единого командования, — говорил Мессенджейл бодрым голосом, четко выговаривая каждое слово. — Адмирал Отикубо, по-видимому, был поставлен во главе всех сил, оборонявших остров. Но генерал Ямасита в штабе императорских войск на Лусоне поручил генералу Колусаи командование всеми сухопутными силами на Паламангао, и мы только недавно узнали из захваченных японских документов, что генерал Мурасе считал себя ответственным за оборону района Фотгона и взлетно-посадочной полосы. В дополнение ко всей этой неразберихе можно указать на то обстоятельство, что Колусаи и Мурасе сильно недолюбливали друг друга и питали взаимное недоверие — не слишком благоприятные взаимоотношения для эффективного проведения военных операций в недружественной стране. Нельзя сказать, что мы не воспользовались этими благоприятными для нас обстоятельствами.
