Михаил Савельев - Парни из легенды
— А ну, погоди. Ты что сдавать принес — оружие или металлолом? Сейчас же вычисти…
Виноватые без переводчика понимали, что от них требуется; и выполняли эти требования беспрекословно.
На пункт приема артиллерийского вооружения фашисты притащили гаубицу, на щите которой была изображена географическая карта. По карте протянулись пунктирные линия от Берлина к Парижу, от Парижа к Афинам, оттуда к Москве, затем к Ростову–на–Дону и к Орджоникидзе. Здесь пунктир обрывался. Под каждым из названий упомянутых городов стояла дата.
Наш лейтенант спросил у пленного обер–лейтенанта, привезшего гаубицу:
— Что это означает?
— Боевой путь нашего полка. Из этой гаубицы мы вели огонь по обозначенным городам.
— А в Берлине вы вели из нее огонь?
— Да…
— Сейчас вам дадут краску и кисточку, вы отметите ваш путь от Кавказа к Берлину и обозначите дату: «2 мая 1945 года». Ферштейн зи?
Фашист понял. А лейтенант пояснил:
— На выставку трофейного оружия отправим ее. Интересный экспонат.
Еще вечером 30 апреля над куполом рейхстага было водружено Знамя Победы. Этот исторический акт совершили сержант Кантария и младший сержант Егоров. Но всю ночь и весь день 1 мая внутри здания продолжался бой. Вечером около полутора тысяч гитлеровцев — основная масса гарнизона, оборонявшего Рейхстаг, — сложили оружие.
Фашистские войска сдавались повсеместно. Складывали оружие и шли к местам сбора военнопленных. Шли большими колоннами во главе с генералами, старшими офицерами. Шли по центральным улицам поверженного Берлина: от Бранденбургских ворот, по Унтер–ден–Линден, по Фридрихштрассе, по улице Вильгельма, по улице Геринга.
Но далеко не все гитлеровцы сдавались в плен советским воинам. Многие из них предпочитали попасть к американцам. А некоторые рассчитывали избежать плена — бежать в Южную Америку. В одном из переулков пытался скрыться в подвале припадающий на ногу обер–лейтенант. Выяснилось, что у Германа Мозеля были веские основания скрываться от возмездия. В кармане этого летчика–аса оказалась грамота, удостоверяющая, что, сражаясь на Западном фронте, он сбил 67 английских и американских самолетов. В честь него берлинцы устраивали банкеты, он привык к помпезности и славе, и ему никак не улыбалось оказаться в числе пленных.
Но как же он, летчик–ас, оказался в узком переулке, отдаленном от аэродрома, от центральной части Берлина? В конце апреля гитлеровский пилот был сбит над Берлином советским истребителем, и ему приказали защищать столицу в пешем строю.
Во дворе разрушенного дома наши автоматчики захватили гитлеровского генерала, который с помощью ординарца торопливо снимал генеральскую форму. Выяснилось, что генерал–лейтенант Бауэр был шеф–пилотом Гитлера и командиром правительственного авиаотряда. На его самолете летали не только Гитлер и его ближайшие соратники, летали и Муссолини, и Антонеску. Генерал Бауэр пытался пробраться в Тиргартен, где его ждал самолет, и перелететь к англичанам. Советские солдаты «отменили» этот полет.
У станции метрополитена задержали подозрительного гражданина с небольшим чемоданчиком в руке. Наш капитан потребовал у него документы. Человек ответил, что он парикмахер и документов при себе не имеет. Но проходившая мимо женщина сказала, что это вовсе не парикмахер, а заместитель Геббельса доктор Фриче, выступление которого она только вчера слушала по радио…
Второго мая гарнизон Берлина капитулировал.
На стенах рейхстага множество надписей: «Дошел от Москвы до Берлина. Старший сержант Н. Петров», «Не Фриц вошел в Москву, а русский Иван взял Берлин», «Мы пришли сюда, чтобы Германия никогда больше не воевала».
Оставив на серых стенах свои автографы, мы вернулись к себе в штаб.
Получили приказ: вывести подразделения в район озера Тейфельзее. А ночью пришло распоряжение приготовиться к маршу. Куда — пока не известно. Но в штаб поступили топографические карты, и они подсказали, что нам предстоит марш на Прагу.
Нелегким он был, этот марш. Идя на помощь восставшей Праге, мы одновременно выполняли еще одну задачу — отрезали пути отхода на запад миллионной армии генерал–фельдмаршала Шернера, отказавшейся выполнить приказ о капитуляции…
Ранним утром 9 мая наши части вступили в столицу Чехословакии. С гитлеровцами расправились быстро, но сразу же оказались… в плену у пражан, заполнивших все улицы и площади в центре города.
Кое–где над толпой уже вспыхнули красные транспаранты с надписями на русском языке: «Слава Красной Армии», «Да здравствует дружба советского и чехословацкого народов!», но еще больше было восторженных возгласов в честь советских воинов, освободивших столицу' Чехословакии: «Слава!», «Наздар!», «Ура!».
Наших солдат обнимали и целовали, их поднимали на руках и подбрасывали вверх. К раненому сержанту сразу подбежало несколько человек с приглашениями:
— Пойдемте к нам, мы окажем вам помощь, будем ухаживать лучше, чем в госпитале.
— Я врач, я сумею быстро, залечить ваши раны…
Старая женщина, вытирая слезы, без конца повторяла по–русски одну фразу:
— Спасибо, наши родные, вы спасли моих детей…
Здесь, на улицах Праги, мы приняли радиосообщение из Москвы о том, что Германия безоговорочно капитулировала. В. истории Великой Отечественной войны поставлена последняя точка.
ЭХО ВОЙНЫ
ЖИВАЯ ПАМЯТЬ
Накануне Дня Советской Армии в клубе собралось необычно много народу: в совхоз приехали гости из города, перед собравшимися должен был выступить боевой генерал. Говорили, что он защищал Москву, освобождал Киев и штурмовал Берлин.
Генерал сидел в президиуме. Грузный, седовласый, в парадном мундире с золотым шитьем на петлицах, на груди ордена. После небольшого вступления секретарь парткома предоставил слово генералу.
Зал загремел рукоплесканиями.
Генерал, поднявшись, низко склонил голову. Аплодисменты загремели еще сильнее. Генерал подошел к трибуне и стал говорить о том, как в 1918 году только что созданные части Красной Армии под Псковом и Нарвой остановили и разгромили рвавшихся к Петрограду немцев. Потом он говорил о Великой Отечественной войне, о битве под Москвой, о генерале Панфилове и панфиловцах, о Викторе Малясове, о Елене Стемпковской, о Мамадали Топиболдиеве, об Абдусаттаре Рахимове, о Викторе Талалихине.
Его выступление не было похоже на те приподнято–торжественные доклады, которые обычно делают накануне больших праздников и в которых непременно говорят о достигнутых успехах и очередных задачах. Седой генерал говорил о том, как воевали конкретные люди, называл их имена, называл места, где проходили описываемые им события. И когда рассказывал о подвигах хорошо известных ему людей, заметно волновался, часто доставал из кармана платок, подносил его к лицу, но, так и не коснувшись лица, снова прятал его в кармане брюк с широкими алыми лампасами или, выйдя из–за трибуны, приближался к самому краю сцены, потом, как бы спохватившись, возвращался назад к трибуне. А под конец признался слушателям:
— Не могу без волнения вспоминать о потерях, об испытаниях, которые вынесли в те годы наши советские люди… В битве на Курской дуге, на исконно русской земле, сражались люди разных национальностей и, кажется, со всех советских республик. И в нашем соединении был полный интернационал. Были и узбеки. Смелые ребята, сообразительные. Хорошо помню бронебойщика Мухаммадиева и командира танка Касымова…
Тут, наверное, нет таких, кто не слышал о танковом сражения у станции Поныри. Вспоминаю начало июля 1943 года, Курское сражение. Моему танковому батальону было приказано занять оборону в лощине, что севернее станции. Танки окопать и стоять так, как под Москвой стояли. Вместе с командирами подразделений и командирами танков провели мы рекогносцировку. Изучили место предстоящего боя, выбирая позицию для каждого танка в отдельности. Подошли к машине Касымова, а он, показывая на складку местности метрах в ста от танка, говорит, что считает целесообразным переместить танк туда: со стороны противника танк не будет виден, а из танка стрелять по склону возвышенности очень удобно. Дельное было предложение, и я согласился с командиром танка.
За ночь наши танкисты надежно закопали танки в землю. Над капонирами возвышались только башни да длинные стволы орудий. Обходя позиции, рассказал я танкистам последние новости: из штаба бригады сообщили, что на этом участке фронта фашисты применили новые тяжелые танки с устрашающими названиями — «тигры» и «пантеры» — и самоходные орудия «Фердинанд». Подойдя к экипажу Касымова, спросил:
— Не сробеете перед фашистским зверьем?
Сержант посмотрел на своих танкистов, улыбнулся и ответил:
