Курт Воннегут - Армагеддон в ретроспективе
От: рядового Курта Воннегута-младшего
От:
рядового Курта Воннегута-младшего
181102964, армия США
Кому:
Курту Воннегуту
Уильямс-Крик, Индианаполис
Штат Индиана
Мои дорогие!
Оказывается, вам могли и не сообщить, что я отнюдь не «пропал без вести». Допускаю также, что письма, которые я писал из Германии, до вас не дошли. Таким образом, мне много чего предстоит вам объяснить, а именно:
С 19 декабря 1944 года я был военнопленным — нашу дивизию порвал в клочья Гитлер, который на последнем издыхании нанес несколько отчаянных ударов в Люксембурге и Бельгии. Семь фанатично настроенных танковых дивизий ударили по нам и отсекли от остальной части Первой армии Ходжеса. Другим американским дивизиям на наших флангах удалось отойти, нам же пришлось остаться и вступить в бой. Со штыками на танки не полезешь. Боеприпасы, продукты питания и средства медицины у нас кончились, число погибших превысило число тех, кто еще мог сражаться, — и мы сдались. Насколько я знаю, за эту операцию 106-я дивизия получила благодарность от Президента, какие-то награды от британского генерала Монтгомери, но стоило ли оно того — для меня большой вопрос. Я оказался одним из немногих, кто не был ранен. Спасибо за это Господу.
Так вот, супермены провели нас маршем миль шестьдесят — никакой еды, никакой воды, никакого сна — до Лимберга, там погрузили в крытый вагон, по шестьдесят человек в каждый — маленький, непроветриваемый и неотапливаемый, — и заперли. Условия были антисанитарные, на полу — свежий коровий навоз. Места на то, чтобы всем лечь, не хватало. В итоге половина людей спала, другая — стояла. На запасном пути в Лимберге мы провели несколько дней, включая Рождество. В канун Рождества британские самолеты с бреющего полета сбросили бомбы на наш ничем не примечательный состав. Человек сто пятьдесят наших погибло. На Рождество нам дали немного воды и медленно повезли через Германию в большой лагерь для военнопленных в Мюльберге, к югу от Берлина. Под Новый год нас выпустили из наших вагонеток. Немцы загнали нас, как стадо, под обжигающий душ — дезинфекция. После десяти дней жажды, голода и холода многие в этом душе умерли от шока. Но я остался в живых.
По Женевской конвенции офицеры и сержанты, попавшие в плен, работать не должны. Я, как вам известно, рядовой. 10 января сто пятьдесят таких малозначительных личностей переправили в трудовой лагерь в Дрездене. Меня назначили старшим — как-никак я говорю по-немецки. С охраной нам не повезло — сплошь садисты и фанатики. Нам отказывали в медицинской помощи, не давали одежды, работать заставляли тяжело и подолгу, наш дневной паек составлял двести пятьдесят граммов черного хлеба и пинту недозревшего картофеля. Я два месяца пытался как-то улучшить наше положение, но в ответ встречал только ласковые улыбки охранников. В конце концов я сказал им, что их ждет, когда придут русские. Меня слегка поколотили и разжаловали. Битье — это были еще цветочки: один у нас умер от голода, еще двоих расстреляли эсэсовцы за то, что украли какие-то продукты.
14 февраля пришли американцы, за ними налетела британская авиация — совместными усилиями они за сутки уничтожили 250 тысяч человек и до основания разрушили Дрезден, наверное, самый красивый город в мире. Но я остался жив.
После этого нас подрядили вытаскивать трупы из бомбоубежищ — женщины, дети, старики, умершие от бомбовых ударов, сгоревшие или задохнувшиеся в огне. Гражданские проклинали нас и забрасывали камнями, когда мы таскали тела к большим погребальным кострам на улицах города.
Вскоре генерал Паттон захватил Лейпциг, и нас пешком эвакуировали в Алексисдорф, на границе между Саксонией и Чехословакией. Там мы оставались до конца войны. Охранники нас бросили. В радостный день победы русские решили подавить отдельные очаги сопротивления в нашем секторе. Их истребители (П-39) забросали нас бомбами с бреющего полета, четырнадцать человек погибло, но я остался жив.
Мы сколотили бригаду в восемь человек, угнали подводу. Восемь дней мы мародерствовали по Судетам и Саксонии и жили как короли. Русские от американцев без ума. Они подобрали нас в Дрездене. Оттуда нас в фордовских грузовиках, полученных по ленд-лизу, доставили к подразделениям американцев в Галле. А уже потом самолетом переправили в Гавр.
Я пишу эти строчки из клуба Красного Креста, в гаврском лагере для репатриации военнопленных. Тут меня отлично кормят и развлекают. Пароходы до Америки, естественно, набиты битком, поэтому мне придется потерпеть. Надеюсь добраться до дома через месяц. Там мне дадут двадцать один день на восстановление сил в Аттербери, выплатят около шестисот долларов недоплаченного жалованья, а потом — внимание! — шестьдесят дней отпуска!
Мне есть что вам рассказать, но все остальное — потом. Почту я здесь получать не могу, так что писать не надо.
29 мая 1945 года
Ваш
Курт-младший.
Сначала пушки, потом масло
— Берешь жареного цыпленка, режешь на куски, бросаешь на разогретую сковородку подрумяниваться, а там шипит смесь из сливочного и оливкового масла, — объяснил рядовой Доннини. — Только надо, чтобы сковородка здорово разогрелась, — добавил он задумчиво.
— Погоди, — остановил его рядовой Коулмен, яростно строча в книжечке. — Цыпленок большой?
— Фунта четыре.
— На сколько человек? — вмешался рядовой Нипташ.
— На четверых хватит, — ответил Доннини.
— А что в цыпленке костей полно, учитываешь? — с подозрением спросил Нипташ.
Доннини был гурман, и фраза «метать бисер перед свиньями» не раз приходила ему в голову, когда он объяснял Нипташу, как приготовить то или другое блюдо. Аромат, привкус — эти тонкости Нипташа не интересовали, ему бы только пожрать, вульгарно набить организм калориями. Нипташ записывал рецепты в записную книжечку, но считал, что порции какие-то куцые, значит, все составные части надо удвоить.
— Можешь все съесть сам — мне не жалко, — спокойно ответил Доннини.
— Ладно, ладно, дальше-то что? — спросил Коулмен, держа карандаш наготове.
— Поджариваешь минут пять с каждой стороны, потом мелко нарезаешь сельдерей, лук, морковь и приправляешь по вкусу. — Доннини чуть поджал губы, словно пробуя, что там получилось. — Все это у тебя потихонечку шипит, и тут добавляешь немного хереса и томатной пасты. Сковородку закрываешь. Оставляешь на медленном огне минут на тридцать, а потом… — Он умолк. Коулмен и Нипташ прекратили писать и, прикрыв глаза, прислонились к стене — ждали, что же будет дальше.
— Здорово, — мечтательно пробурчал Нипташ. — Знаешь, что я сделаю в первую очередь, кода вернусь в Штаты?
Доннини с трудом сдержал стон. Конечно же, он знал. Ответ на этот вопрос он слышал сотню раз. Нипташ был убежден, что блюда, способного насытить его голод, в мире не существует — поэтому он изобрел собственное, эдакого кулинарного монстра.
— Первым делом, — затараторил Нипташ, — закажу себе дюжину блинов. Так и скажу: девушка, — обратился он к воображаемой официантке, — двенадцать блинов! Получится такая стопочка — и между блинами кладу глазуньи. Одиннадцать штук. А знаешь, что сделаю дальше?
— Зальешь всю эту радость медом! — предположил Коулмен. Он, как и Нипташ, отличался зверским аппетитом.
— Молодец! — воскликнул Нипташ с блеском вожделения в глазах.
— Тьфу на вас! — вяло пробурчал капрал немецкой армии Клайнханс, их лысый охранник. По прикидкам Доннини, старику было лет шестьдесят пять. Клайнханс, человек рассеянный, часто погружался в собственные мысли. Среди пустыни нацистской Германии он был оазисом сострадания и несостоятельности. На английском говорил приемлемо — выучил, как сам рассказывал, когда четыре года работал официантом в Ливерпуле. Своими прочими впечатлениями от Англии он не делился, разве что замечал: едят там куда больше, чем полезно для здоровья нации.
Клайнханс покручивал свои кайзеровские усы, опираясь на старое, в человеческий рост ружье.
— Сколько можно говорить о еде? Из-за этого вы, американцы, и проиграете войну — слишком мягкотелые. — Он пристально посмотрел на Нипташа, который по самые ноздри завяз в воображаемых блинах, яйцах и меде. — Хватит мечтать, работать надо. — Это был не приказ, а предложение.
Три американских солдата сидели в ракушке дома с оторванной крышей, среди порушенной кирпичной кладки и исковерканной древесины. Это была Германия, город Дрезден. А время — начало марта 1945 года. Нипташ, Доннини и Коулмен были военнопленными. Капрал Клайнханс — их охранником. Ему надлежало загружать их работой — по камушку раскладывать многотонные городские развалины на благопристойные пирамидки, чтобы расчистить дорогу для несуществующего автомобильного движения. Формально эта троица отбывала наказание за какие-то мелкие нарушения тюремной дисциплины. На самом деле их каждодневная трудовая повинность на разгромленных улицах — под бдительным, но печальным голубым оком анемичного Клайнханса — была ничуть не хуже или не лучше судьбы их более дисциплинированных собратьев, которые оставались за колючей проволокой. Клайнханс просил их только об одном: если появятся офицеры, ни в коем случае не сидите без дела.
