Юрий Стрехнин - Наступление продолжается
Осторожно, стараясь не тревожить задумавшегося Холода, Ракитин протянул руку к трубке. Почувствовал вопросительный взгляд, сказал тихо:
— В батальоны сообщу…
— Минутку. — Холод взял трубку.
«Командующему?» — ждал Ракитин. Но Холод приказал связистам соединить его сначала с прокурором дивизии.
Кратко, без единого лишнего слова, как он привык говорить, Холод сказал прокурору: знамя цело, дело прекратить.
Соединиться с командующим удалось не сразу: линия от штадива до штаба армии оказалась занятой.
Холод терпеливо ждал, пока прогудит телефонный зуммер, возвещающий, что линия освободилась. По настороженному взгляду Ракитина, по чуть приметному подрагиванию его тесно сомкнутых губ Холод догадывался: тот хочет что-то сказать, но сдерживается.
— Что? — спросил Холод. — Еще не успокоился?
— Пока нет, — разомкнул губы Ракитин. — Знамя доставить надо.
— Когда и как?
— Пошлю тех двоих солдат с разведчиками на ферму. Принесут.
— Через немецкую передовую?
— Проберутся. Ночь.
— Нет. — Холод положил на стол тяжелую ладонь. — Незачем теперь рисковать. Начнем наступать, продвинемся — тогда и возьмете.
Резко, требовательно прогудел зуммер. Холод снял с аппарата трубку: линия свободна.
Холод доложил командующему по-обычному немногословно. Закончив, сказал Ракитину:
— Командующий сказал, повара этого и кто там с ним еще был — к награде представить.
— А теперь звони своим. Утешь народ…
Разыскивая по проводу замполита, чтобы тот сообщил всем остальным радостную весть, разговаривая с комбатами, которым он сообщал эту весть сам, Ракитин, поглощенный всем этим, как бы забыл на время, что Холод по-прежнему сидит за столом напротив.
Но вот Ракитин кончил говорить. Положил трубку, взглянул на Холода — и стыд ожег его: как можно радоваться чему-то и не думать, что горе твоего друга остается совсем свежим, кровоточащим. Утешить бы! Утешить самыми сильными, самыми действенными словами. Но какие слова могут тут помочь?
А Холод сидел безмолвно, опустив взгляд к планшетке сына. Медленно перекладывал ее в руках и рассматривал то с одной, то с другой стороны. Ракитин уже знал, что именно так тщательно рассматривает Холод: две пулевые пробоины. В Алексея были эти пули? Или в того, с армянской фамилией, бойца, который потом нес планшетку и чья солдатская книжка и комсомольский билет, положенные в планшетку Дорофеевым, лежат теперь на столе. «Что уж рассматривать, — с болью за Холода подумал Ракитин, — той ли, этой ли пулей Алексей убит… Убит, и никуда от этого не денешься…» Не знал Ракитин — Холод, напряженно разглядывая пробоины, все ищет, ищет для себя хоть ниточку надежды: «А может, эти пули не в Алешу?.. Мало ли на войне случается? Видели — убит, а окажется — жив…» Так обнадеживало сердце. Но разумом Холод понимал: следует верить солдатам, принесшим Алешину планшетку.
Ракитин с острой жалостью молча наблюдал, как Холод расстегнул набухшую от влаги планшетку. Вот он осторожно, по одной, вынимает мокрые, слипшиеся бумажки. Одну придержал в руках, расправил. Посмотрел, отложил. Заметил взгляд Ракитина, показал на листок:
— Девушке своей Алексей… Гале… Не дописал.
— Невеста?
— Похоже… — Холод старательно уложил обратно в планшетку все бумаги, закрыл ее. — Что невеста? Другого найдет. А вот мать… — Холод в раздумье потер белый висок. — Не знаю, как и писать… Повременить разве?
— Да надо ли?
— Конечно, что уж… — согласился Холод. — Напишу. Только матери — они все равно не верят… Отвечал на запросы, знаю…
Холод порывисто встал, словно отрывая себя от горьких мыслей.
Встал и Ракитин.
— Ну что ж, — проговорил Холод. На лице его было уже обычное выражение служебной озабоченности и строгости. — Знамя ваше впереди, будем наступать. Артиллерия прибудет ночью. Спланируйте огонь. Готовность — к пяти.
1960
НА ПОЛЕ КОРСУНЬСКОМ
Глава 1
НЕОБЫЧНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ
По цепкой, замешанной на снегу грязи степного шляха устало шла стрелковая рота. Впереди, вполголоса разговаривая, шагали два старших лейтенанта. Один из них, худощавый, туго затянутый и даже во фронтовом ватнике выглядевший щеголем, то и дело оборачивался, озабоченно посматривая на своих солдат. Другой, чуть сутуловатый, старший адъютант батальона Гурьев задумчиво глядел себе под ноги близоруко прищуренными глазами: он прежде носил очки, но как-то разбил их, а новые приобрести все не удавалось.
С командиром роты Скорняковым, который шагал сейчас рядом с ним, они дружили второй год. Их связывала не только совместная служба: оба до армии учительствовали.
Скорняков замедлил шаг, оглядывая растянувшийся строй.
— Умаялись мои! — сокрушенно вздохнул он. — Не знаешь, привал скоро?
— Комбат сказал, сам команду даст.
— А где он?
— Впереди где-то. Да вон, видишь, справа у дороги!
Капитан Яковенко ожидал подходившую головную роту. Он стоял, поигрывая ремешком планшетки. Его черная кубанка была лихо заломлена на затылок, глаза радостно поблескивали. По лицу его было заметно, что он думает о чем-то приятном.
Когда приятели поравнялись с комбатом, он весело крикнул:
— Привал у мостика!
Услышав о скором привале, солдаты зашагали бодрее, несмотря на то, что дорога, спускаясь в лощину, становилась все более вязкой.
В лощине, вдоль пути, длинной вереницей стояли грузовики с орудиями на прицепе. Головная машина села, и дежурный тягач дорожной части, хлопотливо треща мотором и ворочая гусеницами густую грязь, пытался вытащить застрявшую машину. Вокруг нее, помогая тягачу, суетились бойцы, соскочившие с грузовиков.
— Эх, артиллерии сколько! — восхитился кто-то из пехотинцев. — И вчера по всем дорогам шла, и сегодня. Куда такая сила?
— Туда же, куда и мы.
Солдаты шагали вдоль остановившейся колонны.
— Привет пехоте! — помахал со стоявшего грузовика какой-то задорный, краснощекий артиллерист.
— Здоро́во, бог войны! — откликнулись из рядов. — Догоняй!
— Догоним! — крикнул вслед веселый артиллерист. — Без нас дальше передовой не уйдете!
Впереди показался мостик — тот самый, о котором говорил Яковенко.
Скорняков спросил Гурьева:
— Что это наш комбат сегодня именинником выглядит?
— Разве не знаешь? — удивился Гурьев. — Третья награда пришла. Орден Отечественной второй степени.
— Это за декабрьский бой за Житомиром?
— За это. Еще когда он командиром роты был, представляли, вместе с Гродчиным. Только тот не успел получить…
— Да, жаль Гродчина… — вздохнул Скорняков. — Умнейший был человек. Лучшего комбата и желать не надо бы.
Оба помолчали. Каждый подумал в эту минуту о старом своем командире, погибшем полтора месяца назад.
— Ну что ж… — нарушил молчание Скорняков. — Надо на привале поздравить награжденного. Я за него доволен. Давно ли у меня в роте взводным был? А теперь — гляди, как круто в гору пошел. Обскакал, обскакал меня мой ученичок.
Скорняков улыбнулся добро, широко.
— Да, твои «ученички» в люди выходят, — с гордостью за товарища проговорил Гурьев. — Вот, к примеру, Белых. Толковый командир получился! — Он показал глазами на худощавого высокого старшину, что стоял у края дороги. — Хоть сейчас ему офицерское звание… Он у тебя кем был?
— Рядовым… Да при чем тут я? Белых — нашего, полкового воспитания человек.
— Ну, не скромничай! — Гурьев шутливо погрозил приятелю.
* * *Старшина Белых с нетерпением смотрел на дорогу, по которой медленно тянулась колонна полка. Он поджидал штабного писаря, у которого нужно было получить новую карту: старая кончалась.
Никита Белых уже третий месяц командовал полковыми разведчиками — с тех пор, как в ночном поиске погиб знаменитый на всю дивизию их командир лейтенант Абас Байгазиев. Командир полка подполковник Бересов, не колеблясь, назначил Никиту командиром взвода разведки: он безупречно знал дело.
Услышав за спиной шаги, Белых оглянулся.
Сзади, по тропке, что тянулась сбоку дороги, подходил военфельдшер Цибуля. Рядом с ним шагали две незнакомые девушки в шинелях.
— Здорово, старшина! — бойко кивнул Цибуля. — Пополнение веду. Санинструкторы.
Но Белых уже и без пояснений Цибули догадался, что обе девушки — новенькие в полку. Об этом говорили их свежие, необмятые шинели, еще не обветренные лица.
— В первый раз на передовую? — спросил старшина.
— В первый, — беззаботно сказала девушка, что стояла рядом с ним (Цибуля называл ее Зиной), плотная, с резко очерченными бровями и крутым подбородком, к которому как-то не шел чуть вздернутый, задорный нос; густые, цвета меди, пружинистые пряди волос упрямо выбивались из-под шапки; она и не пыталась поправлять их.
