Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
И вдруг будто молния сверкнула в голове лейтенанта:
— Ленин!
Но Шамрай тотчас же прогнал мысль, показавшуюся ему невозможной. Нет, смешно даже и подумать… Неужели станут немцы прятать памятник?! Дождёшься от них.
Лучше всего терпеливо подождать, проследить за ними. а потом проверить.
Он попробовал шевельнуть рукой и не смог. Тело окаменело, налилось свинцовой тяжестью, стало по-мёртвому непослушным. И только сознание оставалось ясным и обострённым.
И всё-таки это, скорей всего, Ленин. Ведь среди старых немцев могли быть коммунисты?
А ты вспомни-ка, как стригли немок на площади! Якоб Шильд ведь тоже там красовался. Кажется, и кричал вместе с другими.
Но ведь памятник был на платформе, а потом исчез. Не святой же дух вознёс его на небеса, а люди сняли его краном и спрятали. Кто же это мог быть?
Тёмные фигуры, скупо освещённые шахтёрским фонарём, прошли метрах в десяти от Шамрая. Свет фонаря пропал в проходе за поворотом, но тяжёлое напряжённое дыхание не удалялось. Удары кайла о породу были хорошо слышны. Таинственную ношу прятали надёжно. Никто не найдёт, даже Шамрай, разве он знает, куда зашёл в темноте старой шахты? Да и выберется ли он сам из этой глухой могилы…
Ленин.
Он ещё раз беззвучно произнёс это имя и вдруг почувствовал, как ему страшно не хочется умирать. Жизнь вдруг приобрела величайший смысл. Полчаса тому назад смерть казалась желанной, соблазнительной — она положила бы конец всем страданиям, и её приход не пугал Шамрая.
Теперь всё изменилось. Теперь смерть стала лютым врагом, которого надо было одолеть. Одолеть во что бы то ни стало. А может, ему всё показалось, и там, за поворотом штрека, был не Ленин?
Нет, Ленин. Конечно, Ленин!
А если это так, то, значит, среди немцев есть честные и хорошие люди? Они рискуют жизнью. Ведь спасать скульптуру Ленина — значит подвергать себя смертельной опасности.
А люди в соседнем ходке между тем закончили свою работу. Кайлом обвалили породу, должно быть, преграждали все подступы к памятнику. Потом стало слышно, как медленно, облегчённо вздыхая, они двинулись по ходу вниз. Даже прозвучал весёлый молодой голос. И сразу строгий выкрик:
— Штиль! Тихо!
Вот сейчас пройдут они мимо Шамрая, и вместе с ними исчезнет последняя надежда на жизнь: он один вряд ли выйдет отсюда. Нужно что-то сделать, крикнуть, подняться, но где взять силы? Их нет даже на то, чтобы пошевелить рукой… чтобы зажечь фонарь.
Из-за поворота появилась яркая звёздочка электрического фонарика. Она приближалась, помаргивая метрах в десяти от Шамрая, потом её поглотит темнота, а с ней и его надежду на спасение. Нужно собрать все силы, сделать нечеловеческое усилие, крикнуть…
Шамрай попробовал сказать слово и сам не услышал своего голоса, — только слабое хрипение вырвалось из груди.
А звёздочка всё приближалась мерцая. Вот исчезла, вновь вспыхнула, вот снова пропала. Нет, зажглась! А сейчас… сейчас может совсем исчезнуть за поворотом.
— Ле-нин! — проговорил Шамрай. Это слово должно было прозвучать как раскат грома, столько усилий вложил Шамрай, чтобы вымолвить его, а на самом деле е запёкшихся губ сорвался лишь тихий шёпот.
Но и этого оказалось достаточно. Видно, до предела были напряжены нервы у тех, кто шёл с фонариком. Они остановились как вкопанные, свет сразу погас.
— Кто? — послышалось снизу.
«Это я, это я, спасите меня!» — хотел крикнуть Шамрай, но вч горле только клокотало хриплое дыхание.
— Кто там? — прозвучало угрожающе.
Снова вспыхнул фонарик и осветил беспомощно распростёртое тело Шамрая.
— Я его знаю, — послышался голос Якоба Шильда, — он переносил бомбу, это мой подручный.
— Его надо убить, он выдаст нас, — сказал чей-то молодой звучный голос.
— Убивать не надо, — чуть хрипловато проговорил кто-то третий. — Просто оставим здесь. Сам помрёт.
Шамрай хотел крикнуть: «Вы же люди, возьмите меня, спасите!» И не смог выговорить ни одного слова.
— Нет, мы его тут не оставим, — сказал Шильд.
— Он донесёт на нас!
— У него была возможность это сделать значительно раньше. Фальке допрашивал его сразу после меня.
— Ленин, — ещё раз прошептал Шамрай и потерял сознание.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Опомнился он на нарах в своём бараке. Через маленькое окно в дощатой стене светило солнце. Значит, он жив…
Все нары пустые, в бараке — ни души, только он один лежит на своей убогой, твёрдой, как камень, постели, и в сознании бьётся, ликует лишь одна мысль: он — живой и жизнь продолжается.
«Ленин», — Шамрай вздрогнул, произнеся мысленно это имя.
Ленин там, в шахте, хорошо спрятанный. Он в полной безопасности. Отлично.
Но кто принёс сюда Шамрая?
Якоб Шильд? Не может быть. Тогда кто же ещё? Почему траурная музыка звучит над бараком? Громкоговоритель висит на столбе около входа. Раньше из его раструба целыми днями напролёт летели бодрые военные марши. Почему же сегодня трагический Вагнер заменил бравого Хорста Весселя? Что же изменилось в мире?
И почему его, Романа Шамрая, просто не пристрелили, как делали раньше с десятками больных или обессиленных пленных?
В изголовье нар, возле брезентовой подушки, кружка воды и кусок клёклого и тяжёлого, как комок глины, хлеба. Нужно поесть, чтобы собраться с силами, нужно есть. Огромным усилием воли принудил себя разжевать и проглотить весь хлеб, запивая его водой. А из громкоговорителя всё летят и летят торжественно-скорбные аккорды. Под тоскливые, рвущие сердце рыдания оркестра Шамрай снова забылся или заснул и пришёл в себя только под вечер, когда в бараке уже было полно народу.
— Ну, будешь жить? — дёргая за плечо, спросил сосед.
— Буду, — ответил Шамрай. — Как я сюда попал?
— Один бог святой знает. Нашли возле ворот лагеря, десяти шагов не дошёл.
Да, значит, немцы принесли Шамрая и положили возле барака. Они могли оставить его в шахте. Никто никогда об этом и не узнал бы.
— Сколько дней меня не было?
— Двое суток. Немцы думали, что ты в шахте. Номерок остался.
— Почему такая печальная музыка? — спросил Шамрай, приподнявшись на локте.
— Эх, браток! — пленный улыбнулся не глазами, не губами, улыбка послышалась в голосе. — Объявлен трёхдневный траур. Прихлопнули их шестую армию под Сталинградом. Окружили наши и уничтожили.
— Правда? Не врут?
— Музыку слышишь? Какие тебе ещё доказательства?
Верно, лучших доказательств, пожалуй, не придумаешь. И может, то, что его не пристрелили, как собаку, а осторожно положили на нары, тоже зависит от Сталинграда?
— Есть хочу! — сказал Шамрай, спускаясь с нар на пол.
— До кухни дойдёшь? Или помочь?
— На первый раз помоги.
Жить хотелось исступлённо, страшно. Вспыхнула надежда, отчётливая, ясно видимая. Жить! Во что бы то ни стало.
Теперь обычно тихий барак гудел, как растревоженный улей. Слово «Сталинград» слышалось уже не потаённо, не глухо, слово звучало смело, гордо. Оно украшало каждый разговор, каждую фразу, как упругий звонкий мяч, перепрыгивало с нар на нары. Иногда тихо катилось по земле, чтобы потом вдруг взмыть ввысь, к потолку, победно прозвучать на весь барак.
Шамрай заснул с мыслями о Сталинграде, с ними и проснулся.
— Сегодня снова на завод пойдёшь, — сказал ему немец-надзиратель, когда Шамрай, пошатываясь, приблизился к его конторке. — В шахте не выдержишь.
С какого это времени немцы стали думать, выдержит или не выдержит пленный?
Пожалуй, со вчерашнего дня.
Отходя от конторки, Шамрай покачнулся и чуть было не упал.
— Можешь денёк отлежаться, — милостиво разрешил надзиратель.
Чудо из чудес! Виданное ли это дело — подарить пленному целый день покоя?! Роман валялся на нарах, а над лагерем всё так же скорбно пели скрипки и виолончели, вздыхал, рыдая, орган.
Шёл третий день государственного траура. Видно, немало полегло немцев под Сталинградом. А в ушах Шамрая траурная музыка звучала весело, победно. Какой бы страшной ни была жизнь, она прекрасна, а победа близка.
На другой день лейтенант пришёл на завод, надеясь, что Шильд заговорит с ним. Но сталевар ничего не сказал, только кивнул головой — становись, мол, на своё место.
В бурном потоке сталинградских новостей легенда о Ленине несколько отодвинулась, потеснилась, но не исчезла. Это было уже весной, в апреле, когда тёплый ветер с Атлантики бесился и прыгал между бараками, как щенок. Солнце вставало из-за дальних, ещё заснеженных, тихих после боёв Сталинградских степей. Они лежали невыразимо далеко, за три тысячи километров, а ощущались, так, будто были совсем близко, рядом. Шамраю казалось, что даже весенний воздух напоен радостью победы на Волге.
В Айсдорфе наливались почки на каштанах, апрель в этих местах очень тёплый. И именно в такой чудесный день, когда солнце, уже по-весеннему горячее, легко пробивается даже сквозь закопчённые, почерневшие от дыма стёкла в крыше мартеновского цеха, Шильд не пришёл на работу.
