Порфирий Гаврутто - На берегу Днепра
Помолчали.
Савелий Лукич спросил:
— Ну, а хлопцы-то твои где?
— В саду.
— Веди их в дом. На чердаке всем места хватит, да и безопаснее у меня.
— Спасибо, дядюшка. Я сейчас за ними схожу.
— Постой! Ведь их и покормить нужно? А у меня, как на грех, ничего горячего нет.
— Это не обязательно, — успокоил его Никита.
— Да ты душой-то не криви, — сказал Савелий Лукич. — После такого перехода? Знаю, что солдату нужно. Ну, да ладно! Сегодня хлеба с салом покушаете, молочком запьете и сыты будете. А завтра чего-нибудь придумаем. Иди зови их.
Через час все десять человек, плотно закусив, отдыхали на чердаке.
2С утра Савелий Лукич все время находился у себя во дворе. Никита Назаренко поручил ему проследить за магазином живущего по соседству Акима Луцюка, выбрать момент, когда там никого не будет, и сообщить ему. И Савелий Лукич, чтобы это не так бросалось в глаза, нашел себе работу. Он стал переносить с одного на другое место дрова. Савелий Лукич делал это не спеша, ни на минуту стараясь не упускать из виду соседский дом, куда все время заходили люди.
Старик нервничал, ругал покупателей. Еще больше он огорчился, когда увидел, что в магазин к Луцюку зашел полицай Тришка Наливайко.
— Теперь будет торчать там, чертов пьяница! — проворчал Савелий Лукич и, бросив работу, сел покурить.
Савелий Лукич не ошибся. Тришка зашел к своему дружку и сидел там битых два часа. Но вот, наконец, покачиваясь, Тришка вышел. Он был пьян и что-то громко говорил Луцюку, вышедшему на порог проводить его.
Старик прислушался, но слов не разобрал. «Да это и не так уж важно», — решил он и, проводив взглядом удалявшегося полицая, заторопился домой. В сенцах он трижды ударил в ладоши. В темном прогалке чердака появилась голова Алексея Сидорова.
— Давайте, да быстрей, — сказал ему Савелий Лукич, и голова солдата мгновенно скрылась. Затем с чердака спустились кованные железом сапоги, и перед Савелием Лукичом предстал Антон Кауров. На нем поношенный немецкий мундир ефрейтора, набекрень надетая пилотка, на ногах большие, с широкими голенищами, яловичные сапоги.
— Ну как? — спросил он старика, осматривая себя в этом одеянии.
— Ничего, пройдет, — отечески ласково сказал ему Савелий Лукич, и Кауров уловил в его голосе ноту скрытой тревоги.
— Не надо беспокоиться, — сказал он Савелию Лукичу. — Все будет хорошо.
— Антон! — свесив с чердака голову, окликнул его Сидоров. — Главное, не горячись. Слышишь: не горячись.
— Ладно, постараюсь, — и Кауров вышел за калитку.
Он пошел по улице не спеша, вразвалку.
Из соседнего с магазином двора вышла пожилая женщина и пошла ему навстречу. Они почти одновременно поравнялись с домом Луцюка, и Кауров, увидев, что она тоже идет в магазин, остановился, достал сигареты, закурил.
— Здравствуйте, Аким Никитыч, — услышал он.
Женщина говорила с лавочником заискивающим тоном.
— Ну, здравствуй! — раздался в ответ басистый голос Луцюка. — Чего пришла-то?
— Крупицы б мне хоть немножко… фунтик бы…
— Нету у меня крупы.
— Да как же так, Аким Никитыч! Вот ведь целый мешок стоит. Мне бы немножко, внучок больной, кашку б ему…
— Иди, иди, бабка! Ежели б я мог, я б тебе не фунт, а цельный мешок отпустил: питайся себе на здоровье. Да не могу. Этот товар отпускаю только немцам… по записочкам коменданта отпускаю.
— Креста на тебе нет, Аким Никитыч! — со стоном произнесла старушка и вышла.
— Крест носим! — сердито бросил ей в спину Луцюк и затеребил пальцами свою жидкую клинообразную бороду на пухлом, с кустистыми бровями лице.
Кауров вошел в магазин.
Увидев его, сидевший на табурете среди магазина Аким Никитыч вскочил, осклабился, зашел за прилавок и, раскланиваясь, залебезил:
— К вашим услугам, господин ефрейтор.
Кауров, не ответив на его приветствие, коверкая русские слова, заговорил:
— Я хотель, видит, этот… Э-э, ну, как это? Э-э… — он показал руками на дверь, ведущую в жилую половину дома.
— Мою квартиру? — подсказал Аким Никитыч.
— Да, да! — заулыбался Кауров. — Мой господин полковник хотель здесь остановился.
— Пожалуйста! — снова осклабился лавочник, поглаживая свою жидкую бородку. — У нас как раз никто не стоит. Всего неделя только как выехал господин майор Фриц Редель.
— О да! Мы это очень хорошо знал, — подтвердил Кауров.
В магазин вошли две женщины, и лавочник заторопился проводить гостя в дом.
— Пожалуйста, вот сюда пройдите, — услужливо открыв дверь в другую половину дома, сказал он Каурову.
Антон прошел.
— Ганна, у нас гости! — еще больше засуетился старик. — Поухаживай за господином, покажи ему наши комнаты, потом обедом угости!
Полная, с большими умными глазами на бледном лице тридцатилетняя женщина отложила в сторону книгу, бросила недовольный взгляд на отца и, поклонившись гостю, прошла в кухню.
Лавочник подскочил к ней, шепнул на ухо:
— Полюбезней будь, поласковей, а не то…
Ганна отшатнулась.
— Ну, ну, большевичка! Делай, как говорят!
Дочь, прикусив губу, молчала.
— Дура! — уже мягче заговорил лавочник. — Ты понять должна, что не кто-нибудь, а сам полковник хочет стать у нас на квартире. А этот господин при нем служит, так что смотри у меня…
И он вернулся к оставленному в зале Антону Каурову.
— Вы уж извините, господин ефрейтор, — потирая руки, снова залебезил лавочник. — Я с вашего разрешения пойду в магазин, а дочка вам все покажет, расскажет.
Кауров в знак согласия закачал головой, и старик скрылся за дверью.
Ганна с ничего не выражающим, каменным лицом вошла в комнату и строго спросила:
— Будете обедать?
— Нет! Сначала поговорим, товарищ Тихая.
Ганна вздрогнула. Гитлеровец назвал ее конспирированное в отряде имя.
С усилием улыбнувшись, Ганна сказала:
— Вы ошиблись, господин. Моя фамилия Тихорецкая.
— Я все знаю, — пристально глядя в глаза молодой женщины, многозначительно произнес Кауров. — Вот прочтите записочку.
Ганна взяла поданный ей клочок бумаги, стала читать:
«Товарищ Тихая!
Податель этой записки выполняет очень важное задание, а посему окажите ему содействие. По выполнении задания идите на базу.
Колодченко».Сомнений не было — письмо написано командиром. Она сразу же узнала его почерк. Но тем не менее решила еще раз проверить:
— Я ничего не понимаю. Какой Колодченко?
— Триста тридцать три, — не задумываясь, улыбаясь, ответил Кауров, и Ганна облегченно вздохнула.
— Правильно! — сказала она. — Ну, будем знакомы.
Антон Кауров встал, подал ей руку, назвал свое имя.
— Тсс! — предостерегающе приложив палец к губам, предупредила Ганна. — Сюда идет отец.
Кауров опустил руку в карман, достал сигареты, закурил.
— Ну как, господин ефрейтор, — обратился к нему вошедший в комнату Аким Никитыч. — Нравится квартира?
— О да! Весьма приличный дом.
— Фрицу Карловичу тоже здесь нравилось, — похвалился лавочник. — Ну а теперь прошу вас отобедать. Доченька, собирай на стол!
— Сейчас я, — оживленно отозвалась Ганна.
«Вот и пойми ее! — удивился старик столь быстрой перемене в настроении дочери. — То губы надует и слова от нее не добьешься, а то вдруг засияла вся, точно под венец ее с милым ведут».
— Эй, хозяин! Где ты там запропастился? — позвал лавочника кто-то из покупателей.
— Извините! Опять меня требуют, — поклонился гостю старик и вышел.
Ганна пошла следом за ним на кухню. Старик остановился у двери и, придержав рукой поравнявшуюся с ним дочку, шепнул:
— Ну как?
— А тебе что? — ответила она.
— Давно бы так. А билетик свой порви. К старому возврату не будет.
— Ну уж иди, иди! Ждут там тебя. — И она вытолкнула отца за дверь, загремела заслонкой, достала из печи борщ, налила в тарелку, понесла Каурову.
— Зачем это? — возразил Кауров. — Я не хочу.
— Так надо, — сказала она. — За обедом мы спокойней побеседуем. Кушайте, пожалуйста, я тоже буду обедать. Да, кстати, почему вы так оделись? А вдруг кто-нибудь из фашистов остановит вас, заговорит, а вы…
— Не беспокойтесь, — перебил ее Кауров, — я знаю немецкий язык не хуже любого немца.
— Ах вот как! — удивилась Ганна. — Это уже лучше, хотя, откровенно говоря, вы слишком смело действуете. Вы, — она внимательно посмотрела ему в глаза, — вы рискуете быть каждую минуту схваченным, и тогда… — Она умолкла на полуслове.
— И что же тогда? — улыбнувшись одними губами, поинтересовался Кауров.
— И тогда может все очень плохо кончиться по той простой причине, что вы действуете от имени какого-то несуществующего полковника. А в нашем селе, насколько мне известно, до сих пор еще ни одного полковника не было.
