Игорь Подбельцев - Июльский ад (сборник)
— А кто вам сказал, дорогие женщины, что мы отступаем?… Сами посмотрите — мы же на запад путь держим, туда, в сторону Германии движемся…
— На запад?… В сторону Германии?… — не унималась пожилая женщина. — А, по-моему, Германия — так она уже и под Москвой числится… Ведь вы же всё германцам посдавали…
— Да кто ж вас поймёт нынче, — вмешалась вторая женщина, — на запад ли вы путь держите, аль на восток, — а всё ж одно — от-сту-па-е-те!
— Ты не совсем права, мать… — голос Василия словно вдруг надломился, стал хриплым. — Сегодня на дворе не сорок первый год… Сегодня и мы кое-что можем…
И он громко скрипнул зубами.
— Дай-то Бог, сынок, чтобы вы кое-что могли. А лучше было бы, если бы не кое-что, а во всю правду!.. Что — раз уж вы допустили проклятого фашиста в страну нашу — погнали его галопом из России-матушки, чтоб побыстрее выгнали его вон…
— Мы теперь не отступим, дорогие наши женщины, — согнал краску смущения с лица Владимир, — мы теперь не дадим вас в обиду!..
«Тридцатьчетвёрка», обдав напоследок женщин и ребятишек выхлопным газом, рванулась вперёд, догонять свою часть. А рядом нескончаемым мощным потоком шли и шли огнедышащие танки, трудяги-тягачи с лёгкими и тяжёлыми орудиями, неторопливые самоходно-артиллерийские установки, мирные и беззащитные на вид автомашины, упрямые бронетранспортёры.
Вскоре Кошляковы догнали своих, заняли в колонне предназначенное им место. Танковый марш продолжался.
Танковый марш продолжался, а Валентин изнемогал. И не только он чувствовал себя окончательно разбитым и морально, и физически, и даже наполовину умершим человеком: и остальным механикам-водителям было не легче. Адская июльская жара, густая и назойливая до глубокого отвращения пыль, нечеловеческое напряжение глаз и рук, синдром регулярного недосыпания — всё это с оглушающей силой обрушилось на несчастных механиков-водителей танков. И с каждым часом им становилось всё тяжелее и тяжелее. Для отдыха же времени совсем не было: каждый час был на вес золота.
— Валька! — окликнул брата Василий. — Давай я тебя подменю! Иначе ты пропадёшь ни за что и в бою не поучаствуешь. –
Валентин, против обыкновения, не стал возражать и охотно уступил рычаги управления танка брату. Чуть позже Василия сменил Владимир. Валентин же за это время смог неплохо отдохнуть…
…Павел Алексеевич Ротмистров сурово хмурил брови, стараясь придать своему лицу строгий вид, но в душе он был несказанно рад: выдержали, выдержали, чёрт побери, танкисты тяжелейшее испытание, выдержали с честью, поборов и нестерпимую духоту, и мучительную до невозможности жажду. Он, генерал, сам видел, как они, его подчинённые, выжимали у танков мокрые и липкие от пота гимнастёрки…
Танковая армия свой форсированный марш начала седьмого июля в половине второго утра; другим утром, сутки спустя, главные силы армии вышли в район юго-западнее Старого Оскола… Уже потом, позже, Ротмистров подсчитал, что, учитывая трату времени на подтягивание тылов и окончательный выход частей в указанные им районы, в целом за двое суток армия фактически преодолела, буквально подмяла под себя где-то 230–280 километров российских мучительных дорог. Радовал командующего армией и тот немаловажный фактор, что количество боевых машин, отставших во время напряжённого и изнурительного марша по различным, в основном, по техническим причинам, исчислялось буквально единицами. Да и то они после устранения неисправностей возвратились в строй в самые минимальные сроки…
Вернувшийся от комбата Василий громко и с горькой иронией в голосе объявил экипажу:
— Как вы, наверное, догадываетесь, товарищи танкисты, нам только что сделали замечание за… За отставание на марше. Разулись, понимаете, на ходу! И это — во время марша!.. Мирного, можно сказать, марша… А что же будет в таком случае с танком в бою?
— Это я виноват! — в один голос воскликнули Валентин и Фёдор; воскликнули, и тут же, посмотрев друг на друга, улыбнулись.
— Чёрт возьми, Фёдор, — крутнул головой Валентин, — пусть буду я виноват, но суть не в этом. Ты признайся, правду сказал ты тогда или так, сбрехал, что в Бога веруешь?
Полежаев снова улыбнулся, теперь уже как-то неловко.
— А чего мне, товарищ лейтенант, брехать? У нас вся семья такая, верующая… И дед, и прадед…
— Так ведь Бога-то нет!.. Сказки все о нём… Ну кто его видел, скажи? Ах, тёмный ты человек, Фёдор!
— Прекратите спор! — строго потребовал Василий. — А ты, Фёдор, смотри, при политруке нашем не ляпни о своей набожности: Якутии Мирон Иванович — он человек спокойный, но… Короче, ты меня понял, надеюсь! А теперь о деле: нам необходимо, ребята, ещё раз тщательно проверить и привести в порядок материальную часть машины, заправить её основательно, и, естественно, почистить своё личное оружие.
— Будет сделано, командир! — шутливо козырнули Владимир и Валентин; Фёдор, тот лишь покашлял в кулак: куда, мол, деваться, — такая уж наша судьба…
Пока рядовые и младшие офицеры были заняты непосредственно подготовкой своих боевых машин, командиры рангом повыше и штабы корпусов и частей лихорадочно собирали сведения о районе предстоящих боевых действий, вплотную занимались организацией противовоздушной обороны. За исполнением отданных генералом Ротмистровым
распоряжении контроль осуществлял штаб армии, разместившийся в селе Долгая Поляна…
… Был первый час ночи девятого июля. Владимир лежал на траве у танка, закинув руки за голову, и пристально— смотрел в далёкое звёздное небо с загадочным Млечным путём, думая с огромнейшей нежностью о ставшей ему родной и близкой Леночке Спасаевой, о маме. Фёдор Полежаев лежал на боку с закрытыми глазами: то ли спал он, набираясь сил к предстоящему новому дню, то ли прикрыл их, всем сердцем вслушиваясь в слова песни, которую шёпотом напевал себе под нос Валентин. А Валентин пел:
На главном Варшавском вокзале
Станционный смотритель ходил,
А на лавке под серой шинелью
Зажурившись сидел командир.
А пред ним вся в слезах, на коленях,
Стоит дева — младая краса…
Очень вид такой мрачный и грустный,
По плечам расплелася коса.
Неслышно подошёл Василий, бывший по вызову у комбата; он осторожно присел, прислонившись спиной к траку и, вновь очарованный давно знакомой ему песней, начал негромко помогать брату:
Она нежно его целовала,
Всё хотела покрепче обнять…
Сама ласково, нежно шептала,
Что приходится редко встречать.
Оторвался от своих приятных мыслей о Леночке Спасаевой и Владимир.
«Ты не едь, ты останься со мною,
Вспомни прежнюю Нину свою…
Я своей шелкорусой косою
И тебя, и твой стан оболью».
Вот и поезд к вокзалу подходит,
Пассажиры идут па перрон.
Командир распрощался с молодкой
И вошёл в пассажирский вагон.
Было тихо. И, казалось, что сама ночь слушает эту жизненную песню, шёпотом исполняемую братьями Кошляковыми.
А в вагоне ему стало скучно,
Подошёл он поближе к окну:
На глазах навернулися слёзы —
Стало жаль ему Нину свою.
Братья Кошляковы замолчали. А Фёдор встрепенулся:
— А что же дальше, а? Песня ведь не окончена, так же?
— Эх, брат Фёдор, — отозвался Валентин, — песня не окончена, ты прав… Вот только слов мы далее не знаем… Есть там такие строки: «Только тронулся поезд с перрона, моментально старик стал седой…». И ещё: «Его дочь от любви к командиру под машину легла головой…»
— Ты немного забыл, Валька, — сказал Василий, — там ещё есть куплет. — И он трогательно пропел:
А наутро солдатам тревога —
Командира убитым нашли…
Так окончилась жизнь молодая:
Они оба в могилу сошли…
Песня окончилась. Воцарилась тишина. Не нарушил Фёдор, давно уже приподнявшийся с травы.
— Хорошая песня, — сказал он тихо, — но грустная. Мне бы сейчас чего-нибудь весёленького… Скажи, командир, — Полежаев к Василию повернулся, — не сообщил ли случайно майор Чупрынин чего-нибудь ободряющего, радостного?
— А как же, Фёдор, — хмыкнул Василий после некоторого молчания, — сообщил. И сообщение, считаю, радостное. А для тебя радостное — вдвойне.
— Да ну?! — неверяще мотнул головой заряжающий. — Шутите, товарищ, лейтенант? Так ведь, а?
— К чёрту всякие шутки, Полежаев!.. В Прохоровку твою направимся, вот… Доволен?
— Да ну?! — опять неверяще воскликнул Фёдор.
— Вот тебе и «ну», заряжающий Полежаев! — сказал Василий. — Я вам, мужики, скажу следующее: получен приказ — к исходу сегодняшнего дня нам, кровь из носу, необходимо выйти в район известной только одному Фёдору Прохоровки…
