Василий Алексеев - Россия солдатская
Проехали Клин. Григорий хотел в Солнечногорске пересесть на поезд. Из-за белых деревьев вспыхивали зарницы артиллерийских залпов. Канонады не было слышно, но отблеск выстрелов был так силен, что при его свете можно было бы читать книгу.
Впереди замелькали тени. С двух сторон шоссе двигались люди и лошади. Лошади скользили по обледенелой дороге и поэтому кавалеристы спешились и вели их в поводу. Их было много и казалось, что в глубине леса движется еще больше лошадей и всадников. Контрнаступление, — мелькнуло в уме Григория, — неужели у Сталина есть еще силы, чтобы остановить немцев?
Тени скрылись так же неожиданно, как и появились; автомобиль прибавил ходу, а зарницы вспыхивали чаще и чаще.
Григорий вошел в неосвещенный вагон. Какой-то железнодорожник сказал ему, что этот состав пойдет и Москву. Никто не спросил у Григория ни литера, ни документов. Он забился в угол и поднял воротник. Поезд, действительно, скоро тронулся. Из-за покрытых инеем стекол справа непрерывно вспыхивали зарницы. Где-то шел ожесточенный бой… — Странно, — думал Григорий, — предполагал ли я вчера, что сегодня поеду в Москву, а через неделю ее могут взять немцы. Катя… Где она? И зачем она ждала меня? Господи, помоги ей уцелеть в этом водовороте!
Москва поразила темнотой и заброшенностью. На вокзале, как и ожидал Григорий, патруль еле взглянул на литер и Григорий сразу очутился на пустой площади. Было всего десять часов вечера. Из темноты вынырнул трамвай. В полупустом вагоне все сидели серые, понурые, полулюди-полутени, освещенные лиловым светом синей лампочки. Григорий вышел на площадку. Кольцо линии Б укрепили. Улицы были забаррикадированы кирпичом, мешками с землей и какими-то бочками. Только у самых домов были оставлены узкие проходы для пешеходов. Командование собиралось защищать каждый квартал и улицу в отдельности. Когда Григорий сошел с трамвая и пошел по переулку, то заметил у каждого дома силуэты людей. Один раз такой силуэт подошел к нему и спросил документы. Это была самоохрана, составленная из жильцов каждого дома.
Леночка спала, не раздеваясь, готовая каждую минуту, в случае воздушной тревоги, идти в подвал. Дверь в комнату была не заперта, и Григорий вошел только слегка толкнув ее. Леночка села на постели. Свет от настольной лампы с синей маскировочной лампочкой бросал на ее лицо зловещие блики.
— Откуда ты? — пролепетала Леночка.
— Катя арестована, — сказал Григории, садясь па край постели.
— А ты бежал?
— Вроде того, — криво усмехнулся Григорий. — Сейчас у меня все в порядке, я мобилизован… А ты про Катю не знала?
— Нет не знала. За что же ее бедную? Леночка сквозь слезы посмотрела на брата.
— Хотели выслать, как жену и дочь бывших заключенных, а она решила меня дождаться и не пошла но вызову.
Леночка видела, что Григорий говорит с трудом, а лицо у него каменное и ничего не выражающее. Она тихонько всхлипнула и утерла глаза платком.
— И стариков — Катиных родителей тоже: «в 64 часа покинуть области, объявленные на военном положении».
Григорий полез в задний карман и достал паспорт.
— Вот смотри, мне такую же печать влепили.
Леночка дрожащими руками взяла паспорт.
— Я после этого пошел в военкомат, — сказал Григорий, — паспорт у меня по ошибке не спросили… привез его на всякий случай тебе, спрячь. Немцы придут, может пригодится доказательство, что в семье есть репрессированные. А как Алексей? — вдруг вспомнил о брате Григорий.
— Мобилизован.
Леночка зябко закуталась в одеяло.
— Так…
— А Павел бежал от ареста и скрылся. Может, уже у немцев… — Леночка посмотрела на Григория, как бы проверяя какое впечатление произведет на него это известие.
— Бежал? — переспросил Григорий.
— У него тоже начались какие-то неприятности с милицией и он скрылся… кажется около Нового Иерусалима.
— А Оля? — спросил Григорий.
— Оля осталась в Москве, не хотела мать бросить. Ike это произошло так неожиданно…
Григорий задумался.
— А стариков Осиповых разбомбило, — сказала грустно Леночка, — воздушной волной выломало окна и двери. Они сейчас приютились у знакомых.
— Вот бедняги! — вздохнул Григорий. — А о Николае ничего не слышно?
— Ничего.
Григорий почти не воспринимал этих сообщений о горе друзей, подавленный всем случившимся за последние два дня.
— Я завтра уеду в Калязин, — сказал Григорий, — а ты, как только будет можно, начинай искать Катю. Сейчас все меняется так быстро, может быть, заключенные скоро будут освобождены.
Леночка вздохнула и опустила глаза. За окном пронзительно завыли сирены.
— Пойдешь в подвал? — спросила Леночка вставая и надевая шубу.
— Не пойду. Ты сними матрац на пол и я лягу.
— Не хочешь показываться?
Леночка говорила тем же измученным голосом, как бы не замечая сирен.
— Нет, — горько усмехнулся Григорий, — просто хочу выспаться, благо НКВД во время налета арестовывать не поедет.
— Наверное не поедет, — согласилась Леночка.
— Я пожалуй тоже останусь. Бомбят слабо, прорывается по несколько самолетов.
Вой сирен смолк и сотрясая стены домов загремели зенитки.
— Есть хочешь? — спросила Леночка.
— Я тебя сам могу угостить.
Григорий достал из чемодана хлеб и кусок сала.
— Откуда это? — удивилась Леночка.
— Все колхозники нашего брата подкармливают. Ночевал в деревне, так хозяйка дала. А в Москве плохо с продовольствием?
— Плохо, — покачала головой Леночка.
— Ешь, — сказал Григорий ласково, отрезая кусок хлеба и кладя на него толстый кусок сала.
Зенитки гремели и гремели. Григорий и Леночка сидели на кровати и ели черный крестьянский хлеб со свиным салом.
Из окна мезонина был виден занесенный снегом участок перед дачей, ельник, закрывавший обрыв и, за зубчатыми зелеными верхушками, большое поле. Через поле наискось тянулась дорога к выкрашенной желтой краской станции, левее дороги виднелся санаторий, а правее — деревня. Еще правее, за деревней, был ясно виден железнодорожный мост через невидимую реку.
Павел за два месяца хорошо изучил все детали этого зимнего пейзажа. Когда окно замерзало настолько, что его трудно было отогреть дыханием, Павел открывал форточку и, подняв воротник пиджака, быстро осматривал, нет ли чего нового на снежном поле. Морозный пар густыми клубами валил в форточку, а остатки тепла улетали наружу.
Павел наблюдал не из праздного любопытства, не от нечего делать: с запада, не умолкая, доносилась глухая канонада, в любую минуту могли появиться «они», а до их прихода могло произойти что-нибудь неожиданное. Нельзя было ослаблять внимание ни на минуту.
Павел только что истопил маленькую печурку, в комнате стало сравнительно тепло, и наблюдательное отверстие в мохнатой коре инея оттаивало при первом приближении губ. Павел дохнул три раза и растер поплывшие по стеклу льдинки пальцем. Поле было пусто и спокойно. Павел посмотрел в сторону моста — никакой жизни, затем взгляд его скользнул но крышам деревни и мимо станции — ничего интересного, затем… Павел затаил дыхание и начал всматриваться. Вдоль дороги двигались фигуры: раз, два, три… десять, еще две, всего двенадцать человек в коротких серых шинелях медленно шли, то нагибаясь, то выпрямляясь. Павел не отрывая глаз от отверстия взял ощупью палку, прислоненную к стене, и три раза легонько стукнул ею об пол. Внизу раздался неясный шум, затем сильно хлопнула дверь и по лестнице дробно застучали необыкновенно быстрые, энергичные удары кованных подошв о ступени. Казалось, что так быстро могут подниматься только очень сильные, проворные ноги, не обремененные никаким телом. Дверь растворилась и сейчас же захлопнулась так, что косяк крякнул.
— Что случилось?
Павел оторвался от отверстия в инее.
— Посмотрите на дорогу.
Карие глаза излучали столько энергии, что, казалось, лед не выдержит их огня и стает со всего окна.
— Минируют!
К Павлу повернулось загорелое лицо, оттененное черной бородкой.
— Значит подходят?
Дмитрий Иванович, вместо ответа, вспрыгнул на подоконник и открыл форточку. Павел снова припал к проталине. Фигуры продолжали двигаться вдоль дороги, нагибаясь и выпрямляясь.
— Минируют! — подтвердил Дмитрий Иванович, захлопывая окно и соскакивая через стол на пол.
— Что случилось?
В дверь высунулось круглое встревоженное лицо. Серые глаза с испугом смотрели то на Павла, то на Дмитрия Ивановича.
— Заходи, заходи скорее, — трагически зашептал Дмитрий Иванович, хватая даму за руку и увлекая к окну. — Гляди; минируют, завтра немцы будут здесь.
— Что минируют? Дачи наши минируют? Я без очков ничего не вижу, — заволновалась дама.
— Зачем дачи? Дорогу минируют. Понимаешь, дорогу к станции. Значит, отступают, значит, завтра…
