Аркадий Гайдар - В дни поражений и побед
– На то они и буржуи, чтобы их бить, – убежденно сказал Яшка. – Такая уж пора пришла…
– Дядя Силантий! – совершенно неожиданно перескочил он совсем на другое. – Ты вот что, положи-ка мне заплаточку… Ей богу!.. А то перед маленько лопнул. Чего тебе стоит? Валяй! Я за тебя черед отнесу или что еще придется…
– Ну тебя к лешему! Рук у самого нет, что ли! – отвечал тот, несколько огорошенный таким внезапным переходом.
– Нет уж ты, право! Смотри… тут самая малость…
И, всучив тому свой сапог, Яшка поспешно куда-то ретировался.
– Ах ты, лодырь!.. Провались он со своим сапогом!.. Думает и взаправду чинить буду! – и Силантий даже отпихнул его.
Свой у него был готов. Он надел его и посмотрел – крепко! Теперь еще хоть полгода носи. – Потом иголку воткнул в затасканную шапченку, а клубочек ниток сунул в карман.
Подошел к котлу, посоветовал Румке закрыть котел, чтобы лучше упрело, и стал думать, что бы это еще теперь сделать. Мужик он был хозяйственный и сидеть сложа руки не любил. Привычки не было – хоть что-нибудь, хоть какой пустяк, а все же. Он подошел к Егору, который чистил винтовку, потом к кучке, резавшейся засаленными картами в «козла», и пошел назад. Винтовка его была давно вычищена, а в карты играть не умел, да и не было интереса.
Проходя мимо того места, где он только что работал, увидел все еще валяющийся Яшкин сапог. – Вот непутевый, бросил и хоть бы что! – Он поднял, осмотрел его. – Ишь ты! Где это его так угораздило? Врет, что лопнул, об гвоздь должно быть. Теперь пойдет рваться. – Он, раздумывая, поглядел на дырку, потом обругал еще раз Яшку лодырем и принялся накладывать заплату.
XV
Осмелели партизаны. На дворе стало теплее: наступила мягкая южная весна. Теперь заночевать можно было под каждым кустом, и частые набеги начали делать ребята. То стражников обезоружат, то казака снимут, то ночью, подобравшись к самому городу, обстреляют патрули и скроются моментально, прислушиваясь, как позади них впустую поднимут стрельбу из винтовок и пулеметов подоспевшие отряды.
Ползли всевозможные слухи. Но никто точно не знал даже, где проходит линия фронта. Поговаривали, что где-то уже совсем близко, чуть ли не возле Екатеринодара.
Однажды город был разбужен грохотом орудийных выстрелов. Испуганные и ошарашенные этим новым сюрпризом, повскакали с постелей обыватели. Что? откуда? Но вскоре волна смятения улеглась. Это английские суда с моря обстреливали тяжелой артиллерией, где-то возле Туапсе, зеленых.
Каждый день прибывали теперь с севера партии новых и новых беженцев к последнему оплоту, к последнему клочку, не поглощенному еще красной стихией, – Новороссийску.
XVI
Там, где кусты колючей ажины переплетались причудливо из-за серого истрескавшегося и поросшего мхом камня, как раз в то время, когда последний луч заходящего солнца скользнул по верхушке кряжистого дуба и исчез в горах, насторожившийся чутко Яшка услыхал доносящийся издалека, еще тихий, но ясный металлический звук – так-та! Так-та!
Он осел сразу корпусом книзу, чуть выставил из-за веток голову и прислушался.
– Подковы! Мать честная! Да неужели ж казаки?
От волнения сперло дыхание.
– Эх, вот была бы удача-то!
Впереди из-за поворота, по широкой, тянущейся вдоль гор, дороге, показалось несколько всадников, человек пять-шесть. Яшка кубарем скатился вниз и помчался назад, пригнувшись и отмахивая длинными ногами саженные прыжки. Сергей видел, как пронесся он стремительно мимо них и скрылся за кустами, забираясь проворно туда, где с главною частью отряда засел матрос.
Топот приближался, каждый из партизан зашевелился, чтобы принять наиболее удобное положение.
– Ребята! – не своим, металлическим голосом предупредил Егор. – В последний раз говорю… Сдохнуть мне на этом месте, если я не разобью башку тому, кто выстрелит безо времени!.. Замрите как могилы!
И ребята, действительно, замерли; даже дыханья не слышно стало, потому что приникли их головы плотно к сыроватой, пахучей земле.
Конный дозор проехал близко, почти рядом, ничего не заметив, и у Сергея мелькнула мысль, что хорошо бы можно в упор отсюда одной пулей ссадить двоих, а то и троих сразу.
Прошло несколько минут. Но вот показался и весь отряд. Человек около сорока пехоты. За ним тянулись какие-то экипажи, повозки и телеги.
«Что бы это значило?» – подумал Сергей и взглянул вопросительно на Егора.
– Беженцы в Сочи и к грузинам! – шопотом на молчаливый вопрос ответил тот и усмехнулся едко.
Рядами проходили солдаты. Впереди офицера не было, но зато возле повозок, из которых раздавался звонкий женский смех, на конях гарцевало целых три. Несколько мужчин в штатском, которым надоело, очевидно, сиденье в медленно ползущих за отрядом экипажах, шли рядом, разговаривая.
Молодая девушка, с развевающимся ярким шелковым шарфом, легко соскочила на ходу из шарабана, остановила одного из всадников и, взобравшись на седло, смеясь, поехала, свесив ноги на одну сторону.
До слуха Сергея донеслось несколько слов, вырванных из оживленного разговора. Потом кто-то, проезжая мимо, мягким и красивым тенором запел модную в то время песню:
Плачьте, красавицы, в горном ауле,
Правьте поминки по нас.
Вслед за последнею меткою пулей
Мы покидаем Кавказ.
– Но чорт! – оборвался вдруг голос. – Чего храпишь, дура!
И слышно было, как слегка отскочила пришпориваемая лошадь.
Грудью за родину честно сражаясь,
Многие пали в бою-у-у!..
И вдруг, сразу нарушив спокойную тишину, загрохотали выстрелы, и дикий визг смешался с перекатывающимся эхом.
Растерявшись, расстреливаемый в упор отряд шарахнулся назад, но встреченный отсюда огнем Егоровой засады, заметался, кидаясь из стороны в сторону. Некоторые пробовали было отстреливаться, но они стояли открытые, как на ладони, и, не выдержав, через несколько минут, охваченные ужасом, бросились в кусты, преследуемые рванувшимися партизанами.
Яшка сразу же напоролся на офицера, который, прислонившись к какой-то повозке, садил пулю за пулей в их сторону.
– Брось, гадюка! – закричал он, но в ту же секунду ему пулей разбило винтовку в щепья, а офицер отпрыгнул.
– Тебя-то мне, голубчик, и нужно! – процедил вывернувшийся сбоку Егор и прикладом со всего размаха ударил офицера по голове.
Разгоряченные партизаны носились повсюду. Яшка орудовал уже новой подобранной винтовкой. Матрос, догнав какого-то субъекта, хотел полоснуть его из нагана, но, пожалев патрона, сбил его ударом кулака на землю, где тот и валялся до тех пор, пока его не пристрелил кто-то из пробегающих. Даже вялый грузин Румка пришел в ярость и набросился, как зверь, на какого-то штатского, оцарапавшего ему выстрелом из браунинга кожу на руке.
– А! Убивать хотэл!.. Рук попадал!..
И, подмяв того под себя, он до тех пор пырял его своим острым, длинным кинжалом, пока тот не перестал под ним возиться.
Егор, ожесточившись, метался и поспевал повсюду; заметив что-то мелькнувшее в сторону, он закричал вдруг, кинувшись в кусты:
– Стой! стой! курвы! Стой, так вашу мать! Не хотите… А!..
И он, не целясь, прямо с руки выстрелил в убегающих, но, промахнувшись, бросился вдогонку сам. Сначала не увидал никого, повернул направо, сделал несколько шагов, как вдруг столкнулся лицом к лицу с какими-то двумя женщинами.
Одна – высокая, черная, с разорванным о кусты ярким шелковым шарфом, та самая, которая еще так недавно беспечно смеялась, забравшись на верховую лошадь. Она смотрела на Егора широко раскрытыми темными глазами, в которых отражались растерянность и безграничный ужас. Другая – совсем молодая, белокурая, тоненькая, застыла, повидимому, не соображая ничего, рукою ухватившись за ветку.
Несколько мгновений они простояли молча.
– Аа! – проговорил Егор. – Так вы вот где!.. Убежать хотели!.. Офицеровы жены, что ли?..
Те молчали.
– Спрашиваю, офицеровы, что ли? – повторил Егор, повышая голос.
– Да! – беззвучно прошептала одна.
– Нет! – одновременно с ней другая.
– И да и нет! – усмехнулся Егор и крикнул вдруг громко и злобно:
– Буржуазия… белая кость! Думаете, что раз бабы, так на вас и управы нет?.. А, сукины дочери!..
И он, выхватив обойму, стал закладывать ее в магазинную коробку.
– Большевик!.. – с отчаянием и мольбой прошептала черная женщина. – Большевик!.. товарищ!.. мы больше не будем…
– Сдохнете, тогда не будете! – и все так же усмехаясь, Егор лязгнул затвором, не обращая внимания на то, что белокурая, пошатнувшись, еще крепче ухватилась за ветку, с ужасом впилась взглядом в винтовку, потом, вскрикнув, упала и задергалась вся от плача.
– Оставь, Егор! – проговорил подходя сзади матрос.
– Пойди ты к чорту! – злобно изругался на него тот.
– Оставь! – хмуро и твердо повторил матрос, – будет на сегодня.
Егор посмотрел на него с насмешкой и легким презрением.
