Богдан Сушинский - Жребий вечности
– Слегка напоминало его. А сверху на этом громадном диске – нечто похожее на пилотскую кабину, с иллюминаторами, как на морских судах. Ну а потом приехали полицейские откуда-то из Берлина, появилось много сотрудников гестапо. Нас предупредили, чтобы мы держали языки за зубами, а не то все отправимся в концлагеря.
– Нам вас сам Бог послал, – признал Скорцени, заказывая еще по кружке пива.
– А может, вы еще что-нибудь вспомните? – с надеждой спросил Шернер, прежде чем кельнер отправился выполнять заказ.
– Только то, что в это же время у меня снимал комнатку один странный тибетец, который постоянно ходил в зеленых перчатках.
– И это все его странности? – иронично уточнил маркграф.
– Да это же тибетский лама! – воскликнул Скорцени. – В Берлине его так и называли: Человек в зеленых перчатках.
– Точно, он говорил, что приехал из Берлина.
– А теперь попытайтесь вспомнить: он прибыл в городок уже после того, как дисколет потерпел крушение, или до этого падения?
– Тут и вспоминать нечего: дисколет упал ночью, а вечером этот ваш лама уже поселялся у меня.
– Как он объяснил причину своего появления?
– У нас хороший исторический музей. Лама этот назвался профессором и сказал, что будет знакомиться с какими-то очень интересными экспонатами. Потом смотритель сказал мне, что этого тибетца привлекала старинная хроника нашего города.
– Шернер, – многозначительно посмотрел Скорцени на маркграфа. – Хроника города. Очевидно, что-то связанное с Готскими Могилами.
– Понял, займусь.
– И куда этот лама потом девался?
– Не знаю. Очевидно, вернулся к себе в Берлин. Не попрощался, правда, но за комнату заплатил.
– Исчез, он, конечно, в ту же ночь, когда исчез дисколет?
– Как всегда, пообедал у нас, после этого, тоже как всегда, пошел в музей. Больше я его не видел. Да и музейный смотритель сказал, что в тот день лама вообще не наведывался в их заведение. А ночью загорелся гараж и исчез сам звездолет. Но я не думаю, что отъезд ламы и исчезновение звездолета как-то связаны между собой.
– Как знать! – не согласился с ним доктор Шернер.
– Вот и я порой так думаю: «Как знать!» Не моего унтер-офицерского ума это дело, но, доложу я вам, странно все это. Кстати, после исчезновения звездолета аэродром наш испытательный, ко всеобщей радости горожан, перевели куда-то в другое место. Собственно, аэродром остался, но самолеты здесь больше не испытывают.
– Еще одна зацепка, – обратил штурмбаннфюрер внимание Шернера.
Пока кельнер наполнял их кружки пивом, Скорцени и Шернер молча смотрели друг на друга.
– Если то, что мы зашли именно в эту пивную, – всего лишь случай, то очень странный, не находите, Шернер? – оживился штурмбаннфюрер, когда хозяин заведения наконец направился к ним.
– В любом случае нам здорово повезло. По-моему, из рассказа этого некогда бравого унтер-офицера мы узнали значительно больше, нежели из доклада спецкомиссии.
Последних его слов Скорцени почти не слышал. С трудом дождавшись, пока медлительный, слегка прихрамывающий унтер-офицер приблизится к столику, он сразу же спросил:
– А почему вы не сказали нам о главном – каким образом вы узнали, что мы находимся здесь, чтобы выяснить, что произошло с дисколетом? Только не говорите, что вы опять стояли на своем балконе и все видели.
– При чем здесь балкон? – пожал плечами кельнер. – Вчера за этим же столиком и на том самом месте, на котором сидите сейчас вы, восседала сатанински прекрасная женщина по имени Мария. Я начал рассказывать ей ту же историю о пилотах на холме, но она прервала меня: «Завтра сюда прибудут двое господ офицеров, у одного из которых лицо будет разукрашено шрамом, меткой его безалаберной юности, вот ему вы все и расскажете. Только постарайтесь со всеми подробностями. Для них обоих это очень важно».
Скорцени откинулся на спинку кресла и невидящим взором уставился куда-то в потолок.
– Это не та ли Неземная?.. – начал было Шернер.
– Та, маркграф, та. И вся эта чертовщина мне уже начала надоедать. Скажите, унтер-офицер, давно последний раз на этих ваших Готских Могилах зажигали инквизиторские костры?
– Да пару столетий назад.
– Придется зажечь еще один, для поддержания традиции.
– Действительно традиции, – хитровато как-то осклабился кельнер. – И будьте уверены, что, если бы действительно дошло до костра, Мария даже не спросила бы, за что ее сжигают. Она ведь отсюда, из местных ведьм, которых так и не вывели.
– Так вы ее давно знаете?
– Хоть она и значительно моложе меня, но когда-то так влюбился в нее, что чуть в петлю не полез. Но это так, к делу не относится. А что касается костра инквизиции, то из рода Марии как минимум трех женщин на Готских Могилах сожгли – это точно.
– Это уже любопытно! – восхитился его рассказом фон Шернер. – Жаль, что я не знал о ее колдовской династии до «сеанса с богами».
«Нет, все-таки придется еще раз встретиться с этой странной женщиной, – молвил себе Скорцени. – Только смотри, чтобы эти твои визиты не кончились мучительным выбором между страданиями и петлей самоубийцы».
– И можете не сомневаться, что о звездолетах, которые летают над Готскими Могилами и падают на них с небес, эта чертовка знает значительно больше, чем у нее удается выспросить. Уж не пойму: то ли боится говорить, то ли просто по-ведьмовски хитрит. Не моего унтер-офицерского ума это дело, однако доложу вам: у нас здесь всякие есть – одни на картах гадают, другие по рукам, по зеркальцам или на каком-то зелье. А вот как гадает Мария, этого никто понять не может. Но самое удивительное другое – все местные гадалки, ведьмы и чернокнижники боятся Марии, которую у нас так и называют Марией Готской. Причем боятся, но в то же время почитают. Вроде как мастера высшего класса, из высшей касты. Не знаю, чем она сейчас занимается, но два-три раза в год обязательно приезжает сюда и обязательно подолгу бывает на Готских Могилах.
– Так-так, и чем она там занимается? – подался к кельнеру через стол маркграф фон Шернер.
– Откуда мне знать?
– Неужели ни разу не подсмотрели?
– Когда Мария Готская приезжает сюда, все местные чернокнижники затаиваются, а некоторые просто бегут из города и окрестных деревень на несколько дней. И ходить вслед за ней на Готские Могилы никто не решается. Глаз у нее слишком черный. Местный пастор утверждает, что это она ходит туда, чтобы подзаряжаться. Для нее эти могилы – что-то вроде аккумуляторов. Так что рано мы костры эти инквизиторские на Готских Могилах погасили, – злорадно ворчал кельнер, возвращаясь к себе за стойку, – слишком рано.
– Не моего унтер-офицерского ума это дело, – шутя, скопировал кельнера Скорцени, когда они оставили его питейное заведение, – но обязан вам, Шернер, доложить, что придется нам с этой Неземной Марией Готской провести еще один сеанс. Только на сей раз богами и Высшими Неизвестными будем мы, пусть общается с нами.
16
Выглянув из своего штабного шатра, Роммель обнаружил, что адъютант воюет с каким-то прорывающимся к нему офицером, и позвонил на пост.
– К вам пытается пройти оберштурмбаннфюрер СС Шмидт, – доложил часовой, воспользовавшись тем, что офицеры отошли от его палатки, – однако господин адъютант не пропускает его.
– Пусть пока попридержит эту берлинскую выскочку, – проворчал фельдмаршал и положил трубку на рычаг.
Он вернулся в свое кресло за походным штабным столом, налил немного вина и разбавил его водой. То и другое было теплым и противным на вкус, но все же это была жидкость, а всякая жидкость ценилась на этом выжженном африканским солнцем пустынном плато на вес… не золота, нет, а жизни.
В эти дни фронтового затишья, которое одинаково бережно поддерживалось обеими, истощенными боями и жарой, воюющими сторонами, Роммель все чаще обращался в своих воспоминаниях к тем временам его армейской славы, которые были связаны с Седьмой танковой дивизией, с которой в 1940-м он прошел чуть ли не половину Франции.
Седьмая танковая и – Франция! Какие это были трудные, но в то же время прекрасные времена! Начальником личной охраны фюрера он, тогда уже генерал-майор, стал после того, как возглавил военную академию. Поэтому перед ним, фронтовиком, еще относительно молодым генералом, имеющим опыт не только командования боевыми подразделениями, но и преподавания в двух академиях, а еще – автором популярной книги и любимцем, как тогда многие считали, фюрера, – открывались неограниченные возможности.
Когда после завершения польской кампании, фюрер уступил его просьбам и предложил самому выбрать себе должность, Роммель мог вернуться на должность руководителя академии, мог защищать докторскую диссертацию или же попроситься в штаб Верховного главнокомандования вермахта. Но он удивил всех, попросив назначить его командиром одной из танковых дивизий, с которой тотчас же отправился на фронт.
