Клара Ларионова - Московское воскресенье
А немного спустя из утреннего тумана снова вынырнули самолеты, только теперь это были не одиночные штурмовики или разведчики, а какие-то незнакомые, огромные. Они шли высоко в небе, выше белых облачков, которые оставляли разрывы зенитных снарядов, но все-таки один из них вдруг нырнул вниз и завертелся штопором, рассыпаясь в воздухе. Но остальные летели на станцию, делали над ней круг и возвращались обратно. И вдруг за станцией раздались выстрелы…
Миронов пробежал по траншее в сопровождении командиров. Кто-то закричал:
— На станции десант!
Евгений выскочил из окопа вместе с бойцами первой роты. Рота бежала врассыпную через поле туда, где виднелся теперь уже не зеленый, а черный после пожара, еще курящийся дымом вокзал.
Евгений бежал вместе с другими и стрелял на бегу, как и все, и нетерпеливо спрашивал то одного, то другого бойца:
— Где они?
Неречко, таща тяжелый пулемет, злобно ответил:
— Разуй глаза! Вон они залегли вдоль линии!
Сарафанкин обогнал Евгения, упал в кювет, расправляя пулеметную ленту. Неречко прилег рядом со своим вторым номером и развернул пулемет к вокзалу. Сухая трескотня разорвала воздух. А Евгений все еще бежал, не видя никого, пока не услышал голос Миронова: «Ложись!»
Он свалился в воронку, стреляя наугад, подумал, что напрасно жжет патроны, как вдруг увидел впереди, у товарных складов, быстро перебегающие фигурки в зеленом. Они перебегали с места на место какой-то особой пружинной походкой, словно звери, вставшие на задние лапы.
— Ага, вот вы где, фрицы! — яростно и весело закричал он, расстреливая гильзу за гильзой, порой отмечая, как зеленые фигурки падают, как они скрываются за черной, обгорелой стеной склада.
Наконец-то он убивал врага! Горечь и злость были у него в сердце с того самого дня, как под деревней Вялой он отступил, так и не увидев фашистов. И вот сегодня он понял, что может уничтожать врага. А что, если пришло наконец время, когда мы остановим его здесь, на этом обыкновенном русском поле…
Но с другой стороны станции послышалось громкое «ура», и в небо взлетели зеленые ракеты. Огонь прекратился.
Батальон Миронова еще постоял в заслоне, пока бойцы из других частей осматривали руины вокзала и стоявшие на путях вагоны, вылавливая парашютистов. Потом Миронов приказал своим бойцам отойти обратно в старые окопы, отрытые на берегу реки.
Теперь Евгений нетерпеливо ожидал приказа к новой атаке. Он почему-то уверился, что именно здесь и произойдет то самое генеральное сражение, которое повернет все события.
Однако немцы перенесли удары своей артиллерии на север, и здесь, у реки, стало совсем тихо. Даже минометный обстрел прекратился, и лесок за рекой оставался подозрительным только своей тишиной. В ту сторону и смотрели бойцы.
Большой опасности они не видели. Их защищала река. А попытка десанта со стороны противника была так быстро подавлена, что можно было надеяться — даже немцы призадумаются, прежде чем повторить его.
Уже вечерело, когда по траншеям и окопам прозвучал сигнал тревоги. Евгений выскочил на бровку окопа вместе с другими бойцами своей роты. Траншеи внезапно опустели, словно их выдуло ветром. По полю мимо Евгения бежали бронебойщики, по двое, волоча еще непривычные на вид длинные ружья, похожие на старинные пищали. Сарафанкин, все узнававший первым, крикнул:
— Танки прут!
Бронебойщики пробежали и пропали за кустами. Командир роты приказал развернуться флангом к реке и окопаться. Комья мокрой земли полетели вперед, в ту сторону, откуда доносился уже угрожающий рев танков. Под последними лучами внезапно проглянувшего солнца блестели отполированные песком лопатки. Урчание моторов все приближалось.
Танки были еще далеко, но один их рев наполнял душу трепетом, холод пробегал по спине. Сжавшись в своем так и не законченном окопчике, как в могиле, Евгений ощутил расслабляющий страх. Впереди послышались выстрелы бронебойщиков, но они звучали бессильно, как игрушечные хлопки, и как-то внезапно смолкли. И тотчас же лесок впереди закачался, деревья стали падать, и вот уже прямо по фронту показались вылезающие из леса, как доисторические животные, танки противника.
— Приготовить бутылки! — закричал командир роты.
Евгений поднял бутылку и замер с отчаянием в душе: таким беспомощным и ничтожным показалось ему это оружие. «Какие уж тут бутылки!» — безнадежно подумал он, увидев стального зверя, ползущего на него. Танк шел, переваливаясь и раскачиваясь, и земля проминалась под ним.
Но механический автоматизм обучения, против которого Евгений так протестовал в душе, сработал сам собой. Он тщательно поджег запальный шнур и только тогда приподнялся и швырнул бутылку в приближающуюся к нему смерть. Танк продолжал двигаться, хотя синие отблески пламени и потекли по нему. Прижавшись к земле, Евгений зажег шнур второй бутылки и швырнул ее. Вдруг кто-то схватил его за руку, заставляя лечь, и он услышал голос Миронова:
— Этот уже готов! Бей по другому!
Только тут Евгений заметил, что ревущее чудовище вертится на месте, охваченное пламенем. Из открытого люка выпрыгивали немцы и тут же падали, срезанные пулеметной очередью. Евгений приготовился ударить по второму танку, но кто-то опередил его, и второй танк тоже вспыхнул. Они горели, словно были из фанеры. Танки горели! Танки поворачивали назад! Евгений готов был кричать от радости, но увидел впереди металлические шлемы немецких автоматчиков. Они залегли за горящими танками, но вперед не двигались.
Теперь танковая атака повторилась в стороне, слева. Немцы пытались перебраться через железнодорожную насыпь, но там их встретил огонь противотанковых пушек. Было видно, как вздымались вокруг ползущих танков белые облачка разрывов. Евгений ощутил эту передышку, как второе рождение. Он был жив, а мертвые немцы лежали перед ним, хотя они только что были защищены тяжелой броней и уверены в своей непобедимости.
После короткого затишья из лесу снова вышли ровные ряды немецкой пехоты. Они шли тем же пружинистым шагом зверей, вставших на задние лапы. Они шли во весь рост, прижав автоматы к животу, и строчили, строчили… Их пули поднимали перед Евгением белый гребешок песка, словно отмечали приближение неизбежной смерти.
— Не стрелять! — крикнул Миронов.
— Не стрелять! Не стрелять! — как эхо пронеслось по цепи, прильнувшей к земле.
Немцы шли уверенно, словно знали, что нет тут сил, способных задержать их. Навстречу им от железнодорожной колеи до самой реки вспыхнула белая линия огня, режущая, словно коса. Первые ряды немцев упали, но живые переступили через них и продолжали идти, крича что-то непонятное, как будто были смертельно пьяны.
Миронов закричал страшным голосом: «Огонь! Огонь!» — и Евгений, почувствовав, как лицо его перекосила гримаса ярости, прильнул к прикладу винтовки так, словно оружие слилось с ним, стало продолжением его взора, его длинной рукой, и стрелял, стрелял, охваченный злобой, какой никогда не подозревал в себе. Впервые в нем проснулся великий инстинкт самосохранения, он стремился убить первым, пока не убили его.
Рядом с Евгением стрелял Сарафанкин, он припал к пулемету и тоже словно сросся с ним. Тут же стрелял Любанский, высоко подняв брови, будто удивлялся, как это легко и просто убивать врага.
Странный туман все сильнее застилал глаза Евгению. Сначала он подумал, что это от усталости, и только потом, приглядевшись к деревьям, к небу, понял, что уже вечер, что этот трудный день кончается, что наступает, может быть, еще более трудная ночь, что их победа очень похожа на поражение, потому что мало осталось людей, которые могли бы выдержать новую атаку.
Но немцы между тем стихли, как будто провалились сквозь землю, так же как и появились из нее давеча, когда пошли на Евгения во весь рост.
Под покровом темноты уходили санитарные машины. Вслед за ними тронулась батальонная артиллерия. Евгений понял: их борьба кончилась. Они задержали врага. Теперь армия отходит, чтобы остановиться где-то в другом месте и снова вгрызться в землю. Может быть, и там погибнет много бойцов, но и много немцев ляжет в нашу землю, так и не увидев Москвы.
— Строгов, к командиру! — крикнул кто-то возле него.
Евгений поднялся, но чья-то твердая рука пригнула его к земле.
— Ползком! Командир — возле белого домика…
Перебежками и ползком он пробрался к белому домику, точнее, к развалинам, что остались от него. Там, на завалинке, привалившись спиной к обгорелой стене, сидел Миронов. Лицо у него было хмурое, голос отрывистый, сухой.
— Вот что, Строгов, человек вы грамотный, много объяснять вам не надо. Танки и самокатчики врага прорвались слева от нас и замкнули кольцо в двух километрах от деревни Вялая. Вот карта… — Евгений взглянул на карту, но раньше, чем взгляд его упал на треугольник, обозначавший деревню Вялая, он увидел бурое пятно на карте, залившее почти целиком весь Можайский район. Миронов хмуро сказал:
