Николай Скоморохов - Служение Отчизне
А командир полка, видя мое состояние, вдруг спросил:
— У тебя ведь на Волге старики живут?
— На Волге, но не в Куйбышеве — в Астрахани,
— Ничего страшного. Сколько дней дали тебе на дорогу?
— Три.
— Скажи Бравикову, пусть добавит еще два, навести стариков.
Ох и хитрый наш комполка! Рассчитал точно: кто же откажется от такой возможности?
Но назревают большие события, а я останусь в стороне от них. Мелентьеву не трудно было догадаться, о чем я думаю:
— Хватит, Скоморохов, и на твою долю больших событий. Езжай учись. Да вот что: передашь начальнику штаба курсов полковнику Мееру привет от меня. Он был начальником Сталинградского авиационного училища, когда я там служил командиром отряда.
«Полковник Меер. Отлично. Обязательно передам привет. Он-то мне и поможет», — подумал я, прощаясь с командиром.
Через несколько часов я уже трясся по ухабам проселочной дороги. На душе царило смятение. Разве можно покидать эскадрилью в канун ожидаемого горячего времени? С другой стороны, горело сердце предвкушением встречи с отцом, матерью. О курсах даже не думал, свои решения я тоже научился доводить до конца.
Город детства меня удивил: он оставался точно таким же, каким был всегда. После всего, что мне довелось видеть, — вдруг никаких руин.
Милые сердцу кривые улочки, знакомая мазанка. Я приближался к ней, сдерживая себя, чтобы не броситься вприпрыжку, как в том далеком и столь недавнем мальчишечьем веке. А сердце стучало все учащеннее, и трудно было его унять.
Святое чувство возвращения к родному очагу. С чем сравнишь его, как расскажешь о нем?
Я ткнулся рукой в дверь — на ней замок. Душу всполошила тревога. Тут появилась у двора мать Жени Чайкина, моего сверстника, с вымазанными глиной руками: что-то мазала.
— Вам кого, молодой человек?
— Да вот хотел повидать Михаила Ивановича и Елену Лазаревну.
— Так они на Волге, с полчаса, как ушли, а вы кто же им будете?
— Да так. Спасибо, — ответил я и бросился к Волге. По дороге оглянулся — Чайкина застыла, пораженная догадкой: тропинку, по которой я побежал, знали только жившие здесь мальчишки.
Вот он, родной берег моей любимой реки! Разморенная жарой, ведет Волга мудрый вечный разговор с опаленными берегами, медленно перекатывая камешки.
На мгновение все, чем жил последние три года, ушло от меня. Были только Волга и я. Она неудержимо манила к себе: «Бултыхнись в чем есть, захлебнись счастьем беспечности, речного раздолья!»
Да, но где же отец с матерью?
Бегу вдоль берега вверх по Волге. Там речушка Дарма — обычно в ней мы ловили рыбу.
Так и есть: впереди наша лодка. Отец на веслах, мать — на корме, правит. Кричу, чтобы пристали к берегу.
Услышали меня, приблизились чуть:
А вас далеко подвезти?
У меня комок в горле застрял, не могу больше слова вымолвить. Не узнали меня. Видимо, война наложила свою печать и на внешность.
Материнское сердце чуткое. Лодка вдруг резко развернулась носом к берегу.
— Греби скорее, отец, это наш Коля! — донесся ее вскрик.
Я буквально на руках перенес мать из лодки на берег — какая же она маленькая, худенькая. Помог сойти на берег отцу — тоже незабываемое ощущение. Трудно им жилось. Или, может быть, это я вырос? Скорее всего, и то и другое.
Слезы, объятия, опять слезы. Я, как мог, успокоил родителей, снова усадил их в лодку, сам сел за весла, и мы направились домой. Очень хотелось половить рыбу, но разве до этого сейчас!
Дома отец и мать не знали куда меня усадить, чем угостить. А я — дело молодое, — осмотревшись, освоившись, стал рваться на Волгу.
Быстренько переодевшись, я снова, как мне казалось, превратился в прежнего мальчишку.
Отец молча наблюдал за мной. Потом подошел, ощупал мои руки, ноги.
— Ты в самом деле невредим?
— Ни одной царапины, батя!
— А как же домой попал? — Я заметил, как посерьезнели его глаза.
— В краткосрочный отпуск, — слукавил я, — на полтора дня.
— За что?
— За пять сбитых фашистов.
— Коля, это правда?
— Это, батя, правда.
— Ну, спасибо тебе, сынок, обрадовал, — снова обнял меня отец. — А теперь иди искупайся в Волге, чтоб счастье тебе не изменяло.
Поцеловав отца, мать, я выскочил на улицу и снова наткнулся на спешившую к нам соседку Чайкину.
— Колька, бесенок, что ты сразу не признался, в военном совсем чужой. Скажи хоть, как в края наши попал? Моих двое воюют, а вот ни один не заглянул.
— Да и я случайно попал домой. Завтра уезжаю.
— Как это «случайно»? — округлились соседкины глаза. — Ты ведь не первый приезжаешь, только те были калеки или все в наградах. А у тебя, смотрю, ни того, ни другого, парень кровь с молоком — и случайно.
— Ну, не совсем случайно, еду за новым самолетом, крюк сделал.
— Так что ж ты сразу не сказал, это совсем другое дело. Ну, иди, иди к дружкам. Жаль, Женьки нет.
Ну и народ! Давай ему или грудь в крестах, или голова в кустах! Среднего не признает.
Сознание, что и я — тоже этот народ, приятно щекотало самолюбие. Вот, мол, какие мы, люди волжские!
Наплававшись, нанырявшись всласть, лег на спину, меня понесло течением. Вокруг — звенящая тишина. Надо мной — бездонное голубое небо.
Почему раньше не слышал этой тишины, не замечал этой пронзительной голубизны? Да просто не знал им цены! Это как в детстве бывает: узнаешь, насколько дорога тебе игрушка, когда ее теряешь. Игрушка… Тишина и небо не игрушка — жизнь. Потерять их — потерять все.
— Колька-а-а, вылазь, хватит купаться!
Перевернулся на живот, посмотрел на берег: мой старый дружок Сергей Ларин. Мы с ним учились в Батайской школе. Его вместе с другими взяли в пехоту, где он был ранен и подчистую списан домой.
Спешу на берег. Радостно поприветствовали друг друга. Сергей рассказал о своем участии в боях за Кавказ, начал изливать свою душу: теперь все дерутся с оружием в руках, а он на счетах щелкает…
Я посочувствовал ему, как мог, утешил, и мы направились в заводской поселок. Встречи с друзьями, знакомыми, разговор о войне. Домой пришел поздно.
Грустно было снова покидать родной город. Вернусь ли сюда еще?
…По дороге в Куйбышев снова и снова перебирал в памяти все подробности пребывания дома. И особенно часто вспоминал пристрастные расспросы отца и соседки о причинах моего приезда. Они еще больше укрепили мою решимость вырваться на фронт, к моим боевым друзьям.
В указанный день я предстал перед начальником штаба курсов полковником Меером, вручил ему командировочное предписание, а личное дело оставил пока у себя. Завязалась беседа, я передал ему привет от Мелентьева. Он тепло заулыбался:
— Как же, помню, помню, один из лучших командиров отряда.
Шел к Мееру — готов был сразу выпалить свою просьбу об отправке на фронт. А тут вдруг понял, что таким образом ничего не добьешься: начальнику штаба курсов тоже ведь нужно какое-то основание, чтобы меня отпустить. Да и, наверное, подобные просьбы ему не в новинку. Нет. Надо действовать как-то иначе.
На второй день — медицинская комиссия. Прекрасно! Первому же врачу заявил, что у меня болит голова после удара ею о приборную доску при вынужденной посадке.
Не знал, что подобные заявления врачи выслушивали не раз.
Сами решений по ним не принимали — докладывали начальнику штаба. Так было и со мной.
При новой встрече Меер приятно улыбнулся, пожал руку:
— Хочешь снова на фронт?
— Так точно, товарищ полковник.
Он немного подумал, полистал лежавшие на столе бумаги. Это дало мне возможность собраться с мыслями.
— Я один прибыл к вам в звании старшего сержанта. Все остальные офицеры. Кроме того, я не имею никакого опыта как заместитель командира эскадрильи. Меня ошибочно прислали к вам.
— Говорите, ошибочно? — прервал меня Меер. — А если мы вас все же не отпустим, все равно будете рваться?
— Буду, товарищ полковник! Сейчас надо драться, а не учиться.
— Учиться всегда и везде нужно, — произнес он. — Лучшая учеба сейчас все же война, поэтому поезжайте учиться там.
Немного подумав, он добавил:
— Ну что же, передайте привет Мелентьеву и скажите, пусть впредь не ошибается…
В эскадрилью я вернулся в разгар сражения на Курской дуге. Мелентьев этому обрадовался: и приказ дивизии выполнен, и летчик вернулся в боевой строй.
10 июля, как раз в тот день, когда иссякали наступательные возможности противника и он стал сосредоточивать свои силы в направлении Прохоровки, я отправился в первый боевой вылет после вынужденного перерыва. Досадно было сознавать, что отсутствовал при начале этой грандиозной битвы, хотелось хоть теперь наверстать упущенное.
Меня поразило небо над Курской дугой. Было такое впечатление, будто нырнул с открытыми глазами во взбаламученную воду илистого озера или попал в песчаную бурю. Чад, гарь, пыль проникали в кабину. Они лишали возможности искать врага, видеть ведомых. Из-за них мы не могли наблюдать панораму развернувшегося сражения.
