Владимир Порутчиков - Брестский квартет
Несмотря на огонь немецкой батареи, флотилия била и била по переправе, по сгрудившимся на берегу частям, и страшная, вырывающаяся из железного плена сила раз за разом безжалостно мешала живые тела и технику, пока наконец по линии с флагмана не передали команду на отход.
Зазвенели в рубках машинные телеграфы, закричали в переговорные трубы командиры, и пошли на разворот, выполняя противоартиллерийский зигзаг, катера и мониторы. То там, то здесь поднимались среди них водяные, грозящие смертью столбы, закрывая небо и берега, и тяжко опадали вниз, гоня крутую волну. Кому-то взрывом повредило рули, кто-то получил снарядом в борт, над кем-то навсегда сомкнулись воды Днепра и с соседних кораблей спешили поднять на борт оставшихся в живых. Но, как оказалось, это было только начало.
Откуда-то из-под розовеющих, все больше наполняющихся солнцем облаков вдруг свалилась стая железных оскаленных птиц с выпущенными когтями, и с жутким воем закружилась над флотилией, метясь в юркие черточки кораблей. Последние то резко меняли курс, то сбавляли скорость, словно играя в веселую игру, стараясь уйти от артиллерийских снарядов и авиационных бомб.
Вместе со всеми уходил из-под обстрела и «двести пятый». Одна из бомб ухнула совсем близко: катерок подбросило и окатило водой вперемежку с осколками. Костя инстинктивно вжал голову в плечи, слыша, как куски иззубренного, разорванного взрывом железа с ненавистью бьют по броне, стремясь достать до живой человеческой плоти. В переговорной трубе вдруг загремел встревоженный голос старшины:
— Соловец, бегом наверх к кормовому пулемету! Заменишь Епифанова!
Матрос в пулеметной башенке словно крепко уснул, обняв пулеметную станину. Железный пупырчатый пол был скользким от крови и стрелянных гильз. Башенная крышка для лучшей обзорности была откинута и громко хлопала по броне при каждом ударе волны. Костя как мог бережно оттащил в сторону мертвого товарища и встал к пулемету. Перед морячком открылась вся панорама боя. Сзади, слева, справа уходили из-под огня, огрызаясь пушечным и пулеметным огнем корабли флотилии. Последним неторопливо, как показалось Соловцу, шел монитор «Разящий». В утренних лучах ярко горели на его носу бронзовые звезды. Две башни, похожие на огромные шляпные коробки, были повернуты в сторону вражеского берега, и их орудия почти непрерывно изрыгали огонь. В полукилометре от монитора в полнеба горела разбитая переправа.
Морячку хорошо было видно, как «юнкерсы» выстраиваются в круг, готовясь к новой атаке на корабли. Вспомнилось, как чуть больше месяца назад, под Брестом, на него, скрючившегося в окопе, точно так же заходили и безнаказанно сбрасывали бомбы немецкие самолеты. Но сегодня Костя не зарывался в землю и не прятал лица, сегодня они были на равных.
Один из немцев, тем временем, включив сирену, выпал из круга и с воем устремился вниз. Поймав в перекрестье прицела стремительно надвигающуюся машину с широкой, словно оскалившейся пастью радиатора, Костя нажал на гашетку. Пулемет дернулся, ожил и забился в руках, с оглушительным грохотом посылая в небо смертоносные пули-жала. Хорошо различимый сноп трассеров прошел чуть левее колпака кабины, мелькнуло лицо летчика, и громада самолета, на миг закрыв солнце, с рокотом ушла вверх, так близко, что Костя даже разглядел комья земли на неубирающихся шасси. И тут же рядом с кораблем взметнулось несколько бело-серых столбов. Катерок сильно ударило в левый борт, и было слышно, как под днищем тяжко заходил взбаламученный взрывами Днепр. Казалось, что еще немного — и не выдержат переборки, но «бычок», зарываясь носом в хаотичные волны, упрямо делал свое дело. Резко пахло толом и речным илом. Где-то под ногами, сообщая всему телу катера равномерную частую дрожь, бешено двигались поршни, крутились валы и полуголые мотористы, задыхаясь от жары в низеньком тесном отсеке, выжимали из мотора все, что могли.
Внизу был сущий ад, но наверху сейчас было еще страшнее. Вокруг все ревело и выло, стучали пулеметы, били орудья, и казалось, что от бесконечных взрывов, сам разгневанный Днепр встает на дыбы. Вцепившийся в пулемет Костя видел то мутную водяную бездну, из которой, надрываясь мотором, выбирался и снова обрушался всей своей тяжестью катерок, то вражеский с мечущимися огоньками орудийных вспышек берег, то кусок утреннего неба и пикирующие на флотилию «юнкерсы».
Внезапно в соседний катер угодил снаряд. Ударило так, что оторвало и подбросило метров на десять орудийную башню, и из дыры сразу же повалил густой дым и пламя. «Бычок» тут же потерял ход и беспомощно закачался на волнах. Через мгновение его накрыла береговая артиллерия и, когда опала водяная стена, там уже никого не было.
Костя, до крови закусив губу и не чувствуя боли, стал снова ловить в перекрестье прицела очередную падающую с неба махину. От воя самолетной сирены едва не разрывалась черепная коробка. Кораблик мотало, подбрасывало на волнах и вместе с ним подбрасывало и мотало Костю и непослушный прицел. Наконец поймал — аккурат в перекрестье и…
— А-ааа! — кричал он, не слыша собственного крика, и пулемет рвался из рук и выплевывал трассер за трассером в воющий, стремительный «юнкерс». — Получай, гад, гад, гад!..
От винта и правого крыла самолета вдруг полетели какие-то ошметки, и машину сразу качнуло и швырнуло куда-то вбок. Костя видел, как немец, несколько раз крутанувшись в воздухе, вонзился в низкий берег. Громыхнуло коротко и громко. Пулемет дернулся и затих, изрыгнув последние патроны. Раскаленное дуло дымилось. Только сейчас Костя заметил, что весь трясется мелкой нервной дрожью.
Пикирующие бомбардировщики заходили на новый круг и звук их моторов на какое-то мгновение стал несколько мягче, отдаленней. Торопясь и злясь на свою поспешность, слыша, как небо окрест опять наполняется всезаглушающим воем, Костя физически ощущал, как уходят драгоценные секунды, пока он, чуть было не поскользнувшись на усыпавших пол гильзах, вставлял в пулемет новую патронную коробку и лязгал затвором.
И вдруг словно невидимый дирижер резким взмахом руки убрал все звуки боя. Сбросив последнюю партию бомб, отвалили куда-то за облака самолеты, а излучина реки скрыла из глаз переправу и почти разгромленную немецкую батарею. Тишина буквально оглушила Костю. И хотя была она не полной: мерно гудел мотор, успокаивающее плескали разрезаемые катерком волны, у морячка зазвенело в ушах и закружилась голова. Лишь черный дым еще виднелся вдалеке, еще напоминал о том, что бой был и где-то там, на днепровском дне, нашли свой последний приют их боевые товарищи…
3
Несмотря на отчаянное сопротивление наших войск, враг был сильнее. В конце августа вся излучина Днепра от Черкасс до Херсона оказалась в руках немцев. Надежды на отход у флотилии не осталось.
— Прости Костя, но с морем придется пока обождать, — сказал старшина Пивоваров, когда вернувшийся с командного совещания мичман Мякинин довел до экипажа положение дел.
А дела, братишки, были совсем плохи. Судьба Киевского укрепрайона, а вместе с ним и всего Юго-Западного фронта висела на волоске. Две немецкие танковые группы — одна с юга с кременчугского плацдарма, другая с севера — стремительно продвигались к Конотопу, имея целью окружить советские войска восточнее Киева. Две вертикальные стрелки на карте, нацеленные друг на друга как два гильотинных ножа, должны были вот-вот сомкнуться. Но лишь в середине сентября, когда катастрофа была уже неминуема, Москва дала команду на отход…
Потекли из города по заминированным мостам войска. Тяжел был солдатский шаг, мрачны запыленные лица. Бессловесные трудяги войны — они покидали Киев, еще не ведая, какая страшная судьба ожидает большинство из них в приднепровских, изрытых оврагами степях.
Получили приказ и речники. Взметнулся на сигнальных мачтах мониторов и катерков знак «Погибаю, но не сдаюсь» и прощальным салютом прогремели в трюмах взрывы. Вздрогнув от рвущего днище удара, «двести пятый» еще некоторое время оставался на плаву, словно не веря, что так с ним поступают свои, а потом стал быстро заваливаться на правый борт.
— Эх, вроде бы, жестянка жестянкой, а сердце словно кто-то стальными щипцами сжимает… — проговорил старшина Пивоваров, и в глазах его, заметил Костя, стояли слезы. Через несколько мгновений их «бычка» навсегда скрыла невысокая волна. — Ну все — осиротели мы, — сказал тогда старшина и отвернулся.
У Кости вдруг тоже резко пересохло во рту и защипало в глазах. Действительно осиротели — без корабля, без реки, словно берега ее и волны прикрывали, оберегали их от большой беды, с которой моряки вдруг остались один на один.
Осень в тот год выдалась сухая и ясная. В ослепительно синем, словно выметенном ветром небе, не было ни облачка. В другое время только бы порадовались, а тут… Немецкие самолеты летали почти беспрерывно, сбрасывая бомбы и обстреливая из пулеметов отступающие войска.
