Григорий Полянкер - Учитель из Меджибожа
Бойцы заняли круговую оборону, открыли ответный огонь из добытых пулеметов и нескольких минометов. Каждый отлично понимал, что теперь осталось одно — продержаться до темноты. Тогда можно будет попытаться ускользнуть, выбраться из новой западни. Сейчас подняться во весь рост, как в первый раз, и броситься на врага с гранатами было безумием. И осталось только одно — стоять не дрогнув, не допустить врага к извилистой балке, где отряд занял оборону и отбивался, как только мог.
Несколько раз цепь приближалась к балке, уже видны были озлобленные и искаженные лица карателей. Но каждый раз они откатывались с бешеными воплями назад, оставляя десятки трупов.
Таяли силы и в отряде. Скатывались с гребня балки отважные воины, отстреливаясь до последних патронов. Казалось, не устоять больше! Не хватало сил. Но бой шел не на жизнь, а на смерть, и бойцы чудом выстояли до темноты.
Как только опустилась ночь, лейтенант собрал уцелевших и стал быстро отходить в степь, подальше от дороги. Отряд поспешно шел к Дону. Под прикрытием густой темноты они вырвались из балки, ушли от противника. Казалось, что теперь уже будет легче. Но небо скоро снова очистилось от облаков, и высыпали звезды, выплыла луна и во всю мощь стала освещать широкую степь. В небе появились отдельные самолеты.
Отряд все отступал. От преследователей бойцы были уже довольно далеко. И только трудно было спасаться от осколков немецких бомб, от яркого света «фонарей», спущенных на парашютах.
Так и шли. Нельзя было задерживаться. Могла появиться новая волна автоматчиков — они окружат, возьмут в железное кольцо, и тогда никто не вырвется живым.
Постепенно огонь с неба стал угасать. Стервятники, преследовавшие отряд, израсходовав весь запас бомб и пулеметных патронов, уходили на свой аэродром. Уже казалось, что опасность совсем миновала. Но лейтенанта вдруг пронзила страшная боль. Обожгло чем-то голову, бок, ногу, и он, теряя сознание, упал на колени.
Несколько рук подхватили раненого командира, осторожно опустили на траву, достали из карманов и полевых сумок бинты, стали кое-как перевязывать, быстро забинтовали голову, откуда лилась кровь. Казалось, командир ничего уже не чувствует, часы его сочтены. Он тяжело и прерывисто дышал. Бойцы приуныли.
Прошло довольно много времени, пока он открыл глаза. Окинул невидящим взглядом товарищей, окружавших его, с трудом промолвил:
— Товарищи… Почему вы остановились? Быстрее добирайтесь к Дону… Торопитесь к переправе!..
— А вы, товарищ лейтенант?
Он покачал головой и ослабевшим голосом ответил:
— Что я? Разве не видите? Силы иссякают… А вы… Добирайтесь туда… Идите скорее… Ночь впереди… Идите!..
— Как это идти и вас оставить?
— Я, я приказываю вам выбираться из окружения… Идите!
Он смолк, и только окровавленное и искаженное болью лицо говорило о его страданиях. И люди стояли вокруг него, понурив головы. Не представляли себе, как помочь их дорогому командиру.
Бойцы отошли в сторону, о чем-то долго шептались, советовались. Затем вернулись, склонились над ним с горечью. Они отправлялись по его настойчивому приказу глубокой извилистой балкой дальше. А возле него остались по доброй воле два бойца — два друга, которые наотрез отказались покинуть умирающего.
Холодный ветер подул со степи. Ребята нарвали бурьяна, уложили раненого, напоили водой из походной фляги, поправили на голове почерневший от крови бинт.
Он прощался с жизнью, испытывая величайшую досаду оттого, что так рано и совсем не вовремя приходится встречать смерть. Хотелось еще немного пожить, чтобы только выбраться из этого ада, из страшного вражеского кольца, соединиться со своими, отомстить врагу.
И странное дело, каким-то образом он немного превозмог боль в голове. Постепенно начало возвращаться к нему сознание.
Вокруг стояла необычная тишина. Поздняя ночь. Широко открыл глаза. Он был потрясен — двое бойцов стоят в сторонке и разогревают на крошечном огоньке котелок воды.
Глаза, еще подернутые туманом, с удивлением глядели на молчаливых молодых солдат. Словно сквозь страшный сон стал вспоминать, как отправил свой отряд, что с ним стряслось и где он нынче находится. Хотел что-то спросить, но не было сил. Рана на голове распухла. Там, видно, торчал осколок. Илья не представлял себе, кто ему теперь поможет. О враче не могло быть и речи.
Поманил пальцем бойцов pi тихонько проронил:
— А вы чего тут остались? Почему не пошли с ними? Кого ждете?
— Вас, товарищ лейтенант… Без вас никуда не уйдем… Не оставим в беде…
— Мои часы сочтены… Не видите, что ли?
— Не имеете права!.. Мы вас должны спасти!.. Жить вы должны, жить!
Один из них подошел к нему, смочил ему губы мокрым платком, вытер на лице запекшуюся кровь.
— Без вас ни за что не уйдем!..
Едва заметная улыбка мелькнула на его губах.
— Спасибо, ребята, спасибо, что вы такие… Но прошу, приказываю: уходите, идите туда, куда ушел отряд…
— Успокойтесь, товарищ лейтенант… Этот приказ не выполним.
Они какое-то время молчали, глядя на перекошенное болью лицо умирающего командира. Затем отправились к кустам, быстро и ловко соорудили нечто наподобие носилок, осторожно уложили раненого. И отправились вместе с ним степью в сторону Дона.
Ноша с каждым шагом становилась тяжелее. Раненый сильно стонал. Было ясно, что далеко с ним не уйдешь. Oни свернули туда, где виднелось что-то похожее на селение.
Теперь осталась одна надежда: если в селении остался хоть один живой человек, он должен помочь раненому. Ему нужен покой. Нужен врач, чтобы извлечь осколки.
Голова опухла так, что страшно было на него смотреть. Как он переносит эту мучительную боль, страшные страдания. И еще ясно: при таком мужестве и способности переносить боль он непременно выживет!..
Это придавало бойцам силы, и ноша не казалась уже такой тяжелой. Добрались до небольшого селения. Как ни странно, оно называлось Комаровкой. Снова Комаровка!
Небольшая изба, крытая соломой, была окружена со всех сторон густым, мрачным садом. Сюда и принесли измученного командира.
Старая женщина с угрюмым, но добрым лицом, узловатыми натруженными руками и ее старик — высокий, кряжистый человек с горько сжатыми губами и куцой бородкой — помогли солдатам занести в дом раненого. Вместе хлопотали возле него до рассвета — умыли, немного привели в чувство, перевязали, сняли с головы заскорузлые от крови бинты. Старуха смазала раны маслом, взятым из лампады под образом, в углу. Делая это, она что-то тихонько бормотала, может, молитву.
Бойцам было все равно, лишь бы этот шепот помог их другу…
Всю эту процедуру раненый не видел и вообще уже опять ничего не чувствовал. Он тяжело дышал. Окошко распахнули, — хотя в просторной, но низенькой горнице было достаточно свежо, раненому воздуха не хватало.
Забрезжил рассвет. Он настойчиво пробивался в дом сквозь густую листву сада. А четверо людей не отходили от командира, стараясь привести его в чувство. При этом никто не проронил ни слова. Ни старушка, ни молчаливый старик ни о чем не расспрашивали, сами отлично понимали, что произошло с этим человеком, на которого два солдата смотрят такими любящими взорами. Старуха изредка продолжала что-то шептать, обращаясь к всевышнему с одним единственным вопросом: почему он пустил на землю фашистов-лиходеев, которые убивают, калечат хороших людей, уничтожают все, что с таким трудом было построено!
Этот непрекращающийся шепот, кажется, и разбудил раненого. Он широко раскрыл глаза. Как ни напрягал память, не мог вспомнить, что с ним стряслось, как очутился в этой хате, у незнакомых людей.
— Где мы, ребята? — спросил ослабевшим голосом, узнав солдат. — Где?
— Успокойтесь, товарищ лейтенант. Если не ошибаемся, то находимся в Комаровке.
— Опять Комаровка? — с трудом улыбнулся он. — Сколько же этих Комаровок будет на нашем пути?
— Это хорошее предзнаменование, сынок, — впервые за эту ночь заговорил хозяин дома. — Значит, жить будешь…
Лейтенант безнадежно махнул рукой, шире раскрыл глаза, осматривая незнакомую избу. И, увидев солдат, — смертельно усталые, они стояли, опираясь на свои автоматы, — ослабевшим голосом спросил:
— Ребята, почему вы остались? Я ведь велел вам уходить.
— Еще немного обождем… Полегчает вам, товарищ лейтенант, тогда вместе и пойдем…
— Я еще ваш командир, понимаете? Я еще живой и имею право приказывать… Почему не выполняете? Мне уже ничем не поможете… Чувствую приближение смерти… Вы там нужны, — кивнул он на раскрытое окошко. — Слышите?
— Не надо так, товарищ лейтенант… Вы жить должны!
Снова на его лице промелькнула болезненная улыбка:
— Спасибо, ребята… на добром слове. Но лучше идите, вам нельзя здесь оставаться…
