Евгений Костюченко - Спецназ обиды не прощает
«Это карате?» — спросил он у Панина.
«Карате».
«Что это дает?»
«Здоровье. Сердце хорошо работает, спина не болит», — сказал Панин, по привычке избегая сложных предложений.
«Спина… Спина — это хорошо. Сколько стоит заниматься?»
«Бесплатно».
«В Баку один урок карате двадцать рублей».
«Можешь ехать в Баку».
«Нет времени. Завтра приду?»
Фикрет внес в занятия сразу несколько ценных новшеств. Он показал удобную дорожку вдоль моря, по которой бегал сам Назим Сулейманов, великий сумгаитский футболист. Он принес старые брезентовые плащи, из которых получились отличные манекены. А еще он предложил по понедельникам бегать в другом месте — в городском саду. Те, кто мог придти на эту пробежку, не жалели о потраченных усилиях. Два километра легкой трусцой заканчивались у дверей заведения, где как раз к этому времени у старого Гариба созревал хаш. 50 грамм водки полностью компенсировали беговые энергозатраты, а горячий хаш ликвидировал последствия воскресных излишеств.
Между прочим, именно старый Гариб сообщил в комитет, что в таком-то месте в такое-то время состоится купля-продажа мощного лодочного мотора с целью последующего использования его для нарушения морской госграницы и ухода в Иран. Панин с Михалычем спланировали, утвердили и осуществили ночную засаду, и сами же, налетев, скрутили покупателя. Панин застегнул наручники. Включил фонарь — и узнал Фикрета. Немая сцена. Михалыч сориентировался первым. Он поблагодарил и отпустил ментов, а задержанного в наручниках увезли в горотдел, подальше от посторонних глаз. Панин проговорил с ним всю ночь. Так Фикрет стал его агентом. А мотор предназначался вовсе не для ухода в Иран. Фикрету хватало рыбы и в акватории Апшерона. Так что старый Гариб сгущал краски.
— Гариб живой еще? — спросил Панин.
Фикрет кивнул. Он молча вел машину по ночным улицам города, который часто снился Панину в кошмарных снах. Невозможно было представить, что он когда-нибудь вернется сюда.
Но вот он здесь, и все так же тянутся кипарисовые аллеи, и ветер кружит листву и мусор на центральной площади.
Память выстреливала серию картинок на тему «Площадь Ленина в разные годы». Вот Новый Год — ни грамма снега, сухой асфальт, под кипарисами зеленеет травка. Гирлянды и расписные будки перед клубом завода СК, у будок толпятся родители, получая подарки своих детей, которые сейчас водят хороводы в клубном зале. Внутри одной из будок Панин пьет портвейн с Дедом Морозом, и Арон Блюм оттягивает ватную бороду на грудь, как манишку. В будке тепло, пахнет мандаринами, и через окошко хорошо видно, как объект его заинтересованности, укрывающийся под личиной иностранного специалиста по монтажу очень автоматизированных линий, стоит, как простой инженер, в очереди за подарками вместе с влюбленной в него мамашей. Объект был очень дорог Панину. Пытаясь перехватить радиосигнал опознавания «свой-чужой» с военных самолетов, объект подарил военным контрразведчикам целый месяц радостно озлобленного возбуждения — солдатская жизнь обретает осмысленность только с появлением противника.
А вот то же место через пару месяцев. Площадь наполовину залита черной массой толпы. Конец февраля, пронзительный ветер относит крики с трибуны, толпа отвечает свистом и нескладным скандированием «Ка-ра-бах! Ка-ра-бах!».
На следующее утро на площади стоят армейские «уазики» и черные «волги» — начальство совещается в горкоме. К началу нового митинга машины разъехались, и только одна «волга» замешкалась. Вон она, перевернутая, лежит поперек трамвайных путей.
И еще один вид. БТРы по периметру площади. Все, что смогли по тревоге добраться до Сумгаита из ближайшей в/ч. 25 километров по ровной асфальтированной дороге рота преодолела всего за несколько часов, потеряв по пути 50 % техники. И это без огня противника.
БТРы стояли на площади, а толпа уже неслась лавиной по городу, снося будки сапожников, выбивая витрины, останавливая любой транспорт. У Фикрета тогда была другая машина, «виллис», и он вез Панина. Толпа запрудила улицу, и он попытался объехать ее через двор. На выезде между домами стояли погромщики с железными прутьями. Они облепили машину и принялись ее раскачивать. Их разгоряченные красные лица прижимались к стеклу машины. Фикрет вдруг откинул лобовое стекло, потом выхватил из-под сиденья обрез и выстрелил вперед. Погромщики с воплями разлетелись в стороны, и машина вырвалась на улицу.
«Откуда у тебя обрез?» — Панин не удержался от идиотского вопроса.
«Нашел». Больше вопросов не было. Они благополучно доехали до микрорайонов и смогли вывезти еще одну армянскую семью.
— Куда мы едем? — спросил Вадим, оглядываясь. Город, оказывается, давно кончился, и «нива» катилась между двумя трубопроводами.
— Хорошее место, — сказал Фикрет. — Самое подходящее.
Не было в городе более подходящего места, чем заводское бомбоубежище. Звеня ключами, Фикрет шел по длинному бункеру, включая свет и открывая боковые комнатки.
— Пока здесь можно жить, — сказал он, обводя рукой ряды двухъярусных коек, стеллажи с противогазами и стены с плакатами на тему атомной войны.
— Да здесь можно жить и жить, — сказал Ковальский, принюхиваясь, — было бы еще пиво, а то слишком вкусно пахнет.
В бункере стоял густой запах вяленой рыбы. Фикрет толкнул еще одну дверь, и Ковальский схватился за сердце. В боковом коридоре тянулись, пропадая в темноте, связки воблы, леща, бычков и еще каких-то обитателей Красной Книги.
— Первым делом надо выспаться, — сказал Вадим. — Разбирайте матрасы.
— Какой матрасы, слушай, — пробормотал Махсум, пошатываясь и зевая.
Он рухнул на голую кровать и тут же захрапел. Таблетки все-таки еще действовали.
Пока Сергеич обустраивал быт, Вадим поднялся вслед за Фикретом к выходу.
— Это твои друзья?
— Не все. Сергеич мой друг. Махсум, который заснул, это чеченец. С ним сложнее. В общем, он заложник. Мы должны были поменять его на своего заложника, но попали в засаду. Чудом ушли.
— А толстый?
— Это наш пленный. Его ребята делали засаду. Будем его кошмарить, — сказал Вадим.
— А потом?
— Потом видно будет.
— Он меня видел, он машину видел, он все видел, — сказал Фикрет.
— Придумаем что-нибудь, — сказал Панин. — От него зависит. Ладно, разберемся. Как дела, брат?
— Спасибо. Как ты, где сейчас? — Фикрет впервые улыбнулся и взял Вадима за плечо. — Хорошо, что приехал. Говорили, у тебя неприятности.
— Какие неприятности?
— Э, не бери в голову. Говорили, убили тебя в Таджикистане.
— Нет, — сказал Вадим. — Убили, но не меня. И в Таджикистане тоже был не я. Но ребята рассказывали, там было очень даже приятно. Даже, можно сказать, победили там наши.
— Что там ваши делали, можешь сказать?
— То же самое, что здесь.
— Это как? — удивился Фикрет. — Здесь мы армян спасали от наших. Потом ты на вертолете наших вывозил из Лачина, спасал от армян. В Таджикистане ваши кого спасали? Русских?
— Нет. Таджиков спасали от таджиков.
— Все с ума сошли, — Фикрет покачал головой. — Где живешь? В Москве?
— В Питере.
— Зачем? В Москве лучше. Я в Москву часто летаю. Там хорошо. Красиво город сделали. Почти как Баку. Пусть твои спят, поехали ко мне. Минара будет рада.
— Кстати, как она? Как дети, как родители? — спросил Вадим.
Они присели на ступеньку перед железной дверью бункера, и Фикрет достал сигареты. Это был «Кэмел» без фильтра. А также без акцизной марки и предупреждений Минздрава. Контрабанда в чистом виде. А что еще мог курить браконьер?
Вадим уже отвык от хорошего табака, и сейчас у него с первой затяжки закружилась голова. «Как бы сигареты не оказались с начинкой», подумал он, выслушивая семейные новости. Родители живы-здоровы, Минара сидит с детьми, их уже четверо. Гуля (вторая жена, татарка) вышла замуж за турка, уехала в Измир. Мила (третья жена, хохлушка) тоже хорошо устроилась, сейчас работает на телефонной станции, кстати, оставь свой номер, будем звонить хотя бы в праздники.
— Это очень кстати, — сказал Вадим. — Связь нам нужна.
— Хочешь позвонить?
— Хочу. Но еще не знаю, куда.
— Десять минут можешь подождать? Я домой заеду, потом сюда. Олды? (Ладно?)
— Баш уста. (Есть).
Вернувшись в бункер, Панин увидел, что водитель лежит на койке, аккуратно привязанный к ней по рукам и ногам. Махсум продолжал храпеть из-под солдатского одеяла. А Сергеич за столом обгладывал последний плавничок, и гора чешуи и костей перед ним указывала, что это был плавничок огромного леща.
— Ничего, что я тут похозяйничал? — виновато спросил Сергеич. — Просто не удержался.
— Сейчас организуем связь, — сказал Панин, подсаживаясь. — Давай пока обсудим ситуацию.
