Евгений Костюченко - Спецназ обиды не прощает
С этими словами он резко вывернул руль, и машина покатилась куда-то вниз. Под колесами заскрипел песок, застучали камешки по днищу. Фары выхватили из темноты стеклянную будку, пару колонок, красный пожарный щит.
Водитель включил приемник, и в салоне зазвучала восточная музыка.
— Сейчас поедем, — сказал он, выбираясь из машины, — сидите, не скучайте.
— А туалет здесь имеется? — спросил Сергеич, пытаясь открыть дверцу.
— Зачем туалет? Сейчас поедем, быстро поедем, — сказал водитель, отходя от машины и оглядываясь.
Сергеич все-таки распахнул дверцу и выбрался наружу. Вадим встряхнул чеченца, но тот только промычал недовольно и не проснулся. Нащупав защелку, Панин навалился плечом на стекло, чтобы раскрыть дверь.
Внезапно яркий белый свет ослепил его. Две мощные фары вспыхнули на другой стороне площадки и осветили заброшенную заправку.
— Всем стоять, не двигаться, — сказал кто-то на чистом русском языке без малейшего акцента. — Муртазанов, выходи из машины. Повторяю, Муртазанов Махсум, выходи из машины.
— Он не может выйти, — сказал Вадим, приоткрыв дверь, и не узнал собственного голоса. — Он… Он спит. Он под наркозом.
— Вытаскивай его, бистро, — приказал другой голос.
Панин никого не видел, как ни вглядывался в черноту за фарами. Что-то вспыхнуло, ударил и звонко раскатился выстрел. Огромная фигура Ковальского метнулась в сторону и завалилась за пожарный щит. Еще несколько выстрелов оставили на щите белые следы оторванных щепок.
— Одын готов.
— Не ушел?
— Э, за ящиком лежит. Контрол делать?
— Потом, все потом. Второго не трогай! Пусть тащит черного в машину. Эй, уважаемый! Вылезай, если жить хочешь.
— А если не хочу? — спросил Вадим.
— Сгоришь живьем. Бензинчиком-керосинчиком польем, так красиво гореть будешь. Давай не тяни резину. Нам нужен Муртазанов. К тебе вопросов у нас нет. Если б твой дружбан не дергался, остался бы жить.
Из-за фар показались две фигуры. Держа пистолет стволом кверху, один из нападавших зашел слева, другой справа.
— Точно. Спит, — сказал один.
— Он на таблетках, — говорил Панин, ощупывая обивку дверцы, но там не было ни отвертки, ни гаечного ключа, как у него в родной «ниве»… — Если ему не дать вовремя таблетку, он загнется. Чтобы проснулся, надо перейти на другие таблетки. Таблетки у меня. Если таблетки перепутать, он еще быстрее загнется…
— Что ты несешь, какие таблетки?
Он выпалил первое фармакологическое слово, которое пришло в голову:
— Тринитросульфонол. А это — калия ангидрид.
— Чего, чего?
— Я дело говорю, — торопливо сказал Вадим. — Без меня вы его не довезете, вам же хуже будет.
— А ну вылазь, Склифосовский.
Он, наконец, справился с дверцей. Тяжелая рука сдавила его плечо и вытянула наружу.
— Пошел вперед!
От толчка в спину Панин потерял равновесие и упал на колени.
— Вот так и пошел, на коленях. Я сказал, на коленях! Вперед!
Он на коленях добрался до пожарного щита. За железным коробом с песком горбился синий плащ Сергеича. Вадим оглянулся. Противник стоял прямо над ним, почти касаясь стволом его шеи. Второй вытягивал чеченца из «волги», обхватив под мышками, и ругался:
— Тяжелый, ишак. Помогат надо, слюшай.
Холодный ствол пистолета уперся в шею Вадима.
— Уважаемый, что ты нес насчет таблеток? Гони их сюда.
— Вы не разберетесь, — сказал он.
— Гони, гони. У нас есть кому разобраться.
Панин сунул руку в карман брюк, но рука путалась и застревала, и он привстал на одном колене, и вытягивая руку, снова понес фармакологическую ахинею:
— Сначала надо дать тринитроацетат, а потом, через полчаса, калия оротат. Только не перепутайте. Запомнили? Сначала ацетат, потом оротат. Запомнили?
Он протянул руку, и противник наклонился к нему, и даже сделал то, о чем Вадим и мечтать не мог — переложил пистолет из одной руки в другую.
Оставалось только дотянуться до горла. Ну, наклонись еще чуть-чуть…
— Эй, уважаемый! Сюда смотри, — раздался голос чеченца.
Его не было видно за спиной человека, которого он сзади перехватил локтевым сгибом за горло. Плащ распахнулся, и белая рубашка вылезла из-под брюк, и торчала пустая кобура из-под мышки. Человек тихо хрипел, но оставался неподвижным, потому что в щеку ему упирался пистолет.
— Уважаемый, говорить будем, — сказал чеченец. — Пушку бросай сначала. Твой друг тебя просит, видишь?
— Ты что, Муртазанов, не проспался? Ну что за народ! Мы тебя из зоны выкупили, мы тебя домой привезем, а ты на нас прыгаешь.
— Пушку бросай, — попросил чеченец. — Потом посмотрим.
— Не дури, Муртазанов. Тебя дома жена ждет, мать, отец, родичи все собрались.
— А братья собрались?
— И братья собрались, о чем речь, конечно, собрались!
— Пушку бросай, — повторил чеченец. — Последний раз говорю.
Пистолет упал на землю. Вадим хотел его подобрать, но вдруг ударил выстрел, и он бросился наземь. Пистолет все-таки оказался в руке, и он откатился с ним в сторону, за ящик, к телу Сергеича. Но Ковальского там не было, только плащ валялся на камнях. Снова рявкнул пистолет, кто-то застонал, но третий выстрел оборвал этот стон.
— Все, конец, — сказал чеченец. — Эй, питерские, конец!
За пожарным щитом послышалась какая-то возня, хрипение, удары, и живой Сергеич вышел на свет, волоча за собой водителя «волги». В другой руке он держал пожарный топорик.
— Ай, молодец, русак, — сказал чеченец, запихивая пистолет за пояс. — Я что говорил? Азербайджанцы спекулянты, больше ничего не умеют, слушай, только гвоздика на улице продавать.
Водитель то вскидывал руки, то прижимал их к груди, повторяя: «Ничего не делал, я ничего не делал, что я делал, я ничего не делал..». Сергеич отпустил его, и он повалился набок, поджав ноги к животу и закрывая голову руками.
Вадим поднял из-за ящика плащ и передал его Ковальскому, но тот отмахнулся.
— Смотри, этот дышит, — сказал Сергеич, перевернув одного из нападавших.
Чеченец выхватил пистолет из-за пояса, наклонился и приставил ствол к голове лежащего перед ним. Вадим невольно отвернулся, но выстрел все равно заставил его вздрогнуть. «Вай, алла, вай, алла…» раздавались причитания водителя. Из салона «волги» доносилось ритмичное бряцанье и завывание восточных музыкантов.
— Димка, что стоишь? — крикнул Сергеич, обыскивая убитых. — Давай разворачивай «волжанку». На ней поедем.
— Ихний машина возьмем тоже, — сказал чеченец.
— Нет, брат, — сказал Сергеич. — Приметная слишком. Надо когти рвать, пока на стрельбу народ не сбежался.
— Какой народ, слушай! — Чеченец сноровисто вязал водителя. — Народ ничего не видел, ничего не слышал. Сейчас мы уедем, они придут. «Тойоту» заберут, этих собак обчистят, только потом милицию позовут. Часы возьми, у таких всегда часы хорошие. А в машине стерео не возьмем?
Панин в два приема развернул «волгу», и незнакомая дорога принялась разматываться перед ним в свете фар. Впереди показалась цепочка фонарей, стала видна пустая трасса. Какая-то белая машина стояла под фонарем на обочине.
— Туши свет, — скомандовал Сергеич. — Стоп, машина. Надо подумать. Куда податься-то? Обратно в аэропорт? Отсюда еще хрен улетишь… На вокзал? Димка, что молчишь?
Вадим не успел ответить, потому что засвиристел один из трофейных телефонов, потом второй. А потом он увидел, что белая машина сворачивает с трассы и, набирая скорость, катится к ним.
Не раздумывая, он резко сдал назад и свернул в первый попавшийся проезд. Дорога петляла между заборами.
— Я пустой, — сказал чеченец. — Запасной магазин нет.
— Да нет, здесь не отбиться. Ноги бы унести. Панин, дай гари, — сказал Сергеич. — Нам бы только до людей добраться…
— Ну где я тебе возьму людей в два часа ночи, — сказал Вадим.
11. Люди капитана Панина
Вот раньше он мог набрать людей хоть в два часа ночи, хоть в три. И каких людей!
Рагим? Этот умел забираться и спускаться по стене девятиэтажного дома, используя только пальцы рук и ног. А Арон? Арон круглый год купался в море перед сном, а иначе просто не мог таки заснуть. Были и другие достойные ребята, члены тайного спортивного общества «Неурожай», официально — секция самбо, реально — клуб боевых искусств, временно запрещенных.
Проверяя информацию о функционировании подпольного спортзала, Панин вышел на этих ребят. И вместо того, чтобы прихлопнуть подпольщиков по полной программе, помог им перейти на легальное положение. Компания оказалась настолько приличной, что и сам Панин не упускал случая позаниматься здесь, и даже Михалыч, один из лучших бойцов республики, дважды чемпион Минской школы, порой самозабвенно бился с его парнями. (При необходимости Панин мог бы легко обосновать идейно-воспитательную нагрузку таких контактов — Михалыч, эстетически любовавшийся грацией восточных школ, шутя побивал любого противника, доказывая безоговорочное превосходство комитетской школы рукопашного боя).
