Владимир Рыбин - Взорванная тишина
В общем-то старший лейтенант выглядел довольно представительно. Все у него было правильное: нос в меру прямой, взгляд достаточно строгий, брови, губы, уши — все на месте. Вот только усики, тонкие и маленькие, прилепившиеся к верхней губе, придавали его лицу надменность.
— Чего им надо?
— Кому? — удивился Гаичка. Быстро обежал глазами темный горизонт, увидел на полоске берега часто мигающий огонек. — Застава запрашивает позывной, — сказал он, прочитав морзянку вспышек.
— Так ответьте.
Гаичка перенес фонарь на левый борт, лихой пулеметной дробью рычажка отщелкал ответ.
Море быстро темнело. Линия горизонта проглядывалась только на западе, но и там тяжелая облачность гасила последние просветы неба. Волны возникали из темно-серой мглы в каких-нибудь двух-трех кабельтовых, брызгаясь пеной, катились на корабль, гулко ухали в правую скулу. Казалось, вокруг бешено пляшут тысячи китов, то и дело выгибая свои огромные спины. Ветер гудел в туго натянутых фалах, и флаг на гафеле уже не похлопывал, а шумел монотонно и напряженно.
— Шесть баллов, — сказал старший лейтенант. — Когда ветер в вантах поет, значит, шесть баллов.
— Только шесть?
Гаичке казалось, что разыгралась настоящая буря. Он знал: шесть баллов старые моряки не называют даже штормом, так — свежей погодой. И только что радовавшийся своей способности выдерживать жестокую качку, он вдруг расслабился, оперся о пелорус и почувствовал, как забегали, ускользая из глаз, все предметы на мостике. Скулы свело, словно кто-то схватил за подбородок.
И в этот момент он увидел что-то темное, мелькнувшее вдали над волнами.
— Цель слева пятьдесят, два кабельтова! — сдавленно крикнул он.
— Какая цель?
— Темная точка, товарищ старший лейтенант.
— Лево руля!
Корабль беспорядочно закачался, потом выровнялся и пошел равномерно валиться с борта на борт, как ванька-встанька.
На мостик взбежал командир в наскоро накинутой, не застегнутой куртке, впился взглядом в темные волны.
— Пустой ящик. Сбросили, должно быть, с проходящего судна, — через минуту уверенно сказал он. И похлопал Гаичку по плечу: — А вы молодец. В такой темени цель разглядеть.
— Так ящик, — разочарованно ответил он.
Командир усмехнулся:
— Мы границу охраняем. Для нас всякая цель имеет значение. Вот почему вы заслуживаете благодарности.
Гаичка не знал, что и подумать. Благодарность командира радовала, и в то же время он побаивался, что завтра матросы начнут зубоскалить по поводу его «ящичной бдительности». Поэтому ночью, когда Полонский пришел на вахту, Гаичка не стал говорить о случившемся. Но оказалось, что Полонский уже все знал.
— А ты счастливый, — сказал он. — Первая вахта и — такое.
— Так ящик же!
— Моя настоящая цель была на пятом месяце.
Сдав вахту, Гаичка постоял на палубе с подветренной стороны, держась за штормовой леер. Ночь совсем скрыла море. Волны, черные, как нефть, тускло поблескивали в слабом свете ходовых огней. Казалось, волны возникают тут же рядом, чтобы прокатиться под днищем и утонуть в десятке метров от другого борта. Сторожевик вздрагивал, отбрасывая полосы пены. Он был как живой. Гаичка вдруг остро ощутил это, почувствовал, как трудно пробиваться сквозь ночь и шторм. Ему захотелось поглядеть на тех, кто помогает кораблю. Переждав волну, добежал до двери штурманской рубки и успел захлопнуть ее прежде, чем другая волна ударила в переборку.
Здесь было самое главное место на ночном корабле — его глаза и уши. На ярко освещенном столе, застланном морской картой, словно скатертью, лежали большая раздвижная линейка, тяжелый транспортир, циркуль. Спиной к столу на высоком крутящемся табурете сидел радиометрист, неотрывно смотрел на светящуюся полоску, безостановочно бегающую по темному экрану радиолокатора. Рядом сидел гидроакустик. Перед ним за продолговатым стеклышком всплескивался зеленый импульс, скользил вправо и мелодично пел, как скрипичная струна, когда ее дернут пальцем. Было в этом угасающем пении что-то таинственное, неземное.
— Поглядеть пришел? — спросил гидроакустик. — Ну погляди.
Гаичка нерешительно протянул руку, дотронулся пальцем до холодного стекла, за которым бегал импульс.
— А если подводная лодка?
— Тогда звук отразится и здесь на шкале будет всплеск.
— И можно узнать координаты?
— Все можно узнать.
Акустик отвечал охотно, видно, уже успел утомиться от мелодичных песен прибора.
Гаичка еще постоял за его спиной и подошел к двери, ожидая момента, когда можно будет выскочить на палубу. Потом, держась за длинный штормовой леер, добежал до своего люка, откинул его и нырнул в сонное тепло кубрика.
Тускло освещенный подволок вздрагивал и покачивался. За бортом шумели волны, глухо били по металлу, а потом подолгу булькали, шебуршили под самым ухом, будто шептались меж собой…
Дни в том походе казались какими-то странными. Прикинешь утром — конца дню не видно, оглянешься вечером — пролетел день, как птица, и следа не оставил.
В четыре утра его будили на вахту, и он стоял на мостике, встречая рассвет. С восходом солнца корабль уходил под берег, становился на якорь. Матросы съедали завтрак и заваливались спать. И весь корабль словно вымирал. Только вахтенный неторопливо ходил по палубе. Но мерный постук его каблуков не мешал спать, скорее убаюкивал, как, бывало, дома убаюкивало монотонное тиканье ходиков.
Иногда Гаичка просыпался и по сгустившейся духоте в кубрике догадывался, что наверху уже день, что там вовсю палит солнце, накаляет темные борта. В первые дни эта мысль не давала уснуть. Но скоро он научился нейтрализовать ее убийственными аргументами: «Спи, пока не будят», «Матрос спит, а служба идет».
В одиннадцать щелкал динамик, громогласно кидал в тишину кубрика:
— Команде вставать!
И начиналось:
— Команде на физзарядку!
— Команде умываться!
— Команде обедать!..
— Теперь я понимаю, почему моряки — люди железные, — острил Володька Евсеев. — Сюда бы мою маму — нервы подлечить.
На гражданке, бывало, в школе там или дома, как ни старались учителя и родители разрегламентировать дни, всегда находилось время для себя. Флотские бати оказались хитрее. Целый день круговерть. И только ночью после вахты, перед тем как лечь отхрапеть свои положенные четыре часа, вдруг вспоминал Гаичка, что опять письмо домой не написал, что снова не успел взяться за книжки, которые дала ему Марина Сергеевна.
Да еще на вахте, когда гасли за горизонтом береговые огни и ночь накрывала корабль, как темным мешком, приходило успокоение. И тогда Гаичка размышлял о своей жизни и службе. Он все никак не мог решить: повезло ему со специальностью или не повезло? Конечно, это здорово стоять на мостике рядом с командиром, посматривать свысока на флотскую братию. Но уж больно простым казалось его дело. Флажный семафор, да фонарь, да глаза собственные, да фалы перед глазами, да горизонт за фалами — вот и все дела-обязанности. Смотри да докладывай, докладывай да смотри. То ли дело электрик или моторист! Даже у трюмного не в пример хозяйство. Весь корабль пронизан трубопроводами, как человек сосудами. А о гидроакустиках и радиометристах и говорить нечего. У этих не служба — сплошная тайна. В одних лампах черт ногу сломит. А это пение глубин в зеленом импульсе эха! Кто знает, о чем поют морские глубины в ночные часы! Это как ребус. Не то что два года, сто лет, кажется, гадать — не отгадаешь.
Но, пожалуй, больше всего Гаичка жалел, что не попал в комендоры. Это же, наверное, ни с чем не сравнимое удовольствие — точнехонько вмазать по мишени или там по конусу. Сидел бы, как летчик в своем пухлом радиошлеме, слушал команды и пускал очередь за очередью аж к самому горизонту.
И Володьке Евсееву тоже завидовал Гаичка. Хотя минер не то что комендор, но и там побегаешь, прежде чем сделаешь все, что надо.
Однажды, когда ночь была особенно кромешной, а ветер, по обыкновению, зудел фалами, старший лейтенант Росляков вдруг шумно повернулся и спросил:
— Барический закон ветра, а? Что это?
Гаичка растерялся. Не оттого, что не знал, — откуда ему было знать такую премудрость? — от незнакомых фамильярных ноток в голосе офицера. Словно тот спрашивал командира корабля или механика. Гаичка даже оглянулся, но увидел только фалы и непроглядную темень за ними.
— Не знаешь, — утвердительно сказал старший лейтенант. Он махнул рукой и отвернулся. И через минуту заговорил, не оборачиваясь. — Если при плавании в южном полушарии встать спиной к ветру, то слева от направления ветра давление будет выше, чем справа. Ясно? А в северном, стало быть?..
— Стало быть, наоборот, — неуверенно отозвался Гаичка.
— А когда бывают максимальные приливы? — И, не дожидаясь ответа вконец растерявшегося сигнальщика, ответил: — Максимальные приливы бывают в полнолуние и новолуние, в первой и последней четверти.
