Анатолий Сульянов - Расколотое небо
— Товарищ Редников, у меня фигура отвечает мировым стандартам! — насмешливо отрезала Эра Брызгалина, застегивая замки-«молнии».
«Упакованная» в высотное снаряжение, она прошлась по залу, попробовала присесть. Из-за толстого лицевого щитка гермошлема напряженно глядели ее глаза. Костюм снимала торопливо.
— Ну, девочки, — Эра поправила прическу, — ни вздохнуть, ни повернуть головы! Такое ощущение, будто тело в плотном резиновом мешке. И как это в нем люди летают?
Северин стоял в дальнем углу и наблюдал. Женщины еще долго шептались между собой, подходили к Графову, спрашивали его о чем-то. «Вот и хорошо, — думал замполит. — Пусть поспрашивают, убедятся, как нелегко приходится летчикам. Может, некоторые подобрее станут, побольше будут о мужьях заботиться…»
К Северину подошла председатель женсовета.
— Юрий Михайлович, а как же собрание?
Северин улыбнулся:
— Считайте, что собрание состоялось.
Северин поблагодарил Редникова и Графова и помог женщинам сесть в автобус.
4
На следующий день, вернувшись с полетов, Николай увидел на столе письмо: «Коля, милый, прощай! Я не могу больше так. Завязнуть в Сосновом, всю жизнь ждать тебя с полетов — не могу! То, что я увидела на аэродроме, помогло мне все взвесить. Я недостойна тебя — это главный вывод. У тебя есть цель, я же потеряла ее, у тебя есть вера, у меня ее нет, ты живешь надеждой, я… Блажен, кто верует… Я принесла тебе немало неприятностей, и тем не менее я всю жизнь буду помнить наши первые встречи, гул самолетов, тебя, пропахшего чем-то аэродромным. Я уезжаю навсегда. Прости, если можешь, не поминай лихом… Целую, Надя».
Николай тяжело опустился на стул, обвел комнату помутневшим взглядом. Вокруг следы торопливого отъезда: открытые ящики шкафа, разбросанное на полках белье, чемодан с открытой крышкой… Вышел на кухню, достал из холодильника бутылку водки, налил полный стакан и выпил залпом; закурил, почувствовал, что пьянеет, вернулся в комнату и, не снимая куртки и летных ботинок, грохнулся на кровать…
Внешне Николай старался оставаться, как всегда, бодрым и веселым. Но однажды не выдержал: тайком ушел в соседний поселок.
Анатолий и Геннадий вернулись с ночных полетов поздно. Заметив свет в квартире Кочкиных, вошли. Николай сидел на табуретке посреди кухни в расстегнутой форменной рубашке, с сигаретой, прилипшей к нижней губе, и бросал в печку титана чьи-то письма. С каждым листком огонь усиливался, подсвечивая его вздрагивающие пальцы и впалые щеки.
— Ты что делаешь? — обеспокоенно спросили оба.
Николай поднялся, потрогал титан ладонью и ответил, едва выговаривая слова:
— Тихо, вот душ… Душ хочу принять, водичку грею. Не желаете?
Он умолк и шумно вздохнул; взгляд его стал сосредоточеннее, в глазах появилась неприкрытая тоска.
— Не желаете, други мои, согреться первой любовью? Вот этими… моими душевными признаниями… — Николай разжал руку, и на пол полетела россыпь конвертов.
Анатолий нагнулся, подобрал письма, тихо произнес:
— «Не перечитывай писем, где почерк любезной подруги! Старое тронет письмо самый незыблемый дух. Все их сложи — против воли сложи! — в горящее пламя. Вот погребальный костер страсти несчастной моей».
Николай поднялся и шало посмотрел на Анатолия.
— Сам сочинил?
— Нет. Овидий. Древний Рим, — ответил Анатолий и обнял друга за плечи.
Николай тяжело опустился на табурет и провел ладонью по лицу.
— Пытался переубедить — не вышло. А ведь любил. И еще как!.. — Он поднялся и, пошатываясь, прошел к титану. Нагнулся и подобрал несколько конвертов. — Много писал я ей. И какие слова в этих письмах! — Бросил конверты в печь. — Вот, кажется, и все. Но им, — Николай зло погрозил кулаком в темное окно, — им никогда не прощу!
— Кому это? — спросил Геннадий.
— Женщинам!
Геннадий вздохнул: перемелется, мука будет. А вот то, что Николай выпивать начал, — плохо. Ох как плохо! Даже подумать страшно, чем это может кончиться.
5
Шурочка Светлова работала в промтоварном отделе магазина. В гарнизоне она появилась несколько лет назад, окончив торговый техникум. Жила в небольшой комнате в одном доме со своей сестрой Леной — женой техника Муромяна. По-детски доверчивая, Шурочка отвечала вниманием каждому, кто проявлял к ней интерес. Она быстро освоилась с работой, подружилась с продавцами других отделов, стала выступать в гарнизонной художественной самодеятельности.
Первым, кто пригласил ее на танцы, был техник Федор Мажуга. Шурочка любила танцевать. Мажуга весь вечер лихо вальсировал с нею. Встречались они часто, и Шурочке казалось, что Федор по-настоящему любит ее.
В тот вечер они долго стояли на берегу небольшой реки. Вечерняя тишина, близость Федора, его ласковый, вкрадчивый голос наполняли сердце Шурочки тихим счастьем и тревогой. Федор смотрел на нее. При тусклом свете луны она различала его беспокойно блестевшие глаза, чувствовала, как тяжелеет взгляд. Взволнованный голос Мажуги перешел в шепот, на плечи легли его руки, и Шурочка вдруг ощутила себя беспомощной и обессиленной. Запоздало вскрикнув, она рванулась из его объятий и ощутила, как губы Федора впились в ее губы…
Они встречались чуть не каждый вечер, хотя Федор больше о женитьбе не заговаривал. А Шурочка и сама не знала, согласилась бы теперь выйти за него замуж или нет. Через месяц-другой она заметила, что Мажуга избегает ее. По магазину прошел шепоток, что техник завел себе новую подружку.
Как-то Мажуга пришел к Шурочке домой; обдав водочным перегаром, полез обниматься. Шурочка решительно оттолкнула его.
— Уходи! И чтоб больше твоей ноги здесь не было!
Мажуга, пошатываясь, вышел. А Шурочка перестала ходить на танцы, замкнулась, затосковала. Она и не замечала, как подолгу топчется в ее отделе Сторожев, как робко и застенчиво поглядывает на нее, не решаясь заговорить.
Заметила это Лида Васеева.
— Толя, неужели тебе не наскучило быть одному? — как-то спросила она.
— Один-то я почти и не бываю, — усмехнулся Анатолий. — Дома — Кочка и Генка, на работе, сама знаешь, меньше, чем звеном, не остаемся, в воздухе — парой…
— Парой, да не той, — вздохнула Лида. — Пора тебе иной обзаводиться…
В тот же день она уговорила Шурочку прийти на танцы в офицерский клуб.
— Хватит киснуть, — сказала Лида, — молода ты еще, чтоб старуху из себя корчить. Приходи, с парнем познакомлю. Отличный парень.
— Да ну их всех! — отмахнулась Шурочка. — Надоели.
Но в клуб, принарядившись, пришла.
На первый танец Шурочку пригласил Геннадий. Он танцевал легко, шутил, рассказывал о проказах своих сыновей. Шурочка улыбалась, удивляясь в душе тому, как быстро забыла о своих недавних огорчениях.
Музыка стихла, Геннадий поблагодарил Шурочку и проводил к свободному креслу. Туда же подошли Лида со Сторожевым. Познакомила их, ушла с Геннадием в буфет.
Анатолий Шурочке не понравился.
«И чего стоит, словно аршин проглотил? — подумала Шурочка. — И так на душе тошно, а тут еще он. Наслушался, поди, сплетен, тоже надеется на легкий успех…»
Анатолий приглашал ее на каждый танец. Танцевал он старательно, словно упражнения спортивные выполнял. С трудом дождавшись перерыва, Шурочка быстро прошла к двери, дернула массивную ручку и выскочила в темноту. И уже там заплакала громко, навзрыд.
Домой идти не хотелось: снова сиди одна, а на улице первая весенняя теплынь, люди… Зайти к сестре? Лена, наверное, спит. Да и чего заходить? У нее своих забот хватает…
Шурочка медленно побрела по улице, опустив руки. Анатолий шел за ней, то скрываясь за деревом, то уклоняясь в темноту от света редких уличных фонарей. Неожиданно он услышал ее всхлипывания. Может, подойти, спросить? А если прогонит? Какое кому дело до чужих слез? Иди своей дорогой, не лезь в душу.
Шурочка вышла на освещенную аллею, обернулась и заметила возле дерева Анатолия.
— Прячетесь-то зачем? Выходите. У вас сигарет нет? — Ей вдруг захотелось закурить. Угостили однажды на вечеринке подруги — понравилось.
— Я не курю, но сигареты сейчас принесу.
— Не надо! Поздно, где возьмете?
— Не беспокойтесь, — ответил Сторожев. — Мой друг Кочка дымит, как паровоз. У него найду. — И скрылся в темноте.
«Быстрый, — подумала Шурочка. — Не успела глазом моргнуть — и след простыл».
Анатолий примчался домой, взял со стола пачку сигарет, спички и бегом кинулся назад, в конец аллеи. Перед Шурочкой он вырос так неожиданно, что она вздрогнула. Подал сигареты и спички. Она закурила. Красный вздрагивающий огонек то и дело вырывал из темноты ее подпухшие губы, напряженные, заплаканные глаза.
