Олег Блоцкий - Самострел
Солдату вдруг подумалось, что выполз из зарослей огромный дракон, дохнул огненным смерчем на машины, и застыли они, обезображенные, прерывая свой бег. А черные, обугленные полосы на самой дороге — следы шершавого языка дракона смерти, что живет в Мухамедке.
Если кошмар при виде разбитой колонны вселял в солдат некий абстрактный ужас, то прапорщик попросту дрожал от реального страха, стискивая потными пальцами теплый металл автомата.
Неделю назад он встретился с этим драконом и видел его смертельный оскал.
Горели и взрывались машины. Люди выпрыгивали, выползали из них, скатывались на обочину.
Пули свистели, визжали, скрежетали и роями носились над дорогой. Раскаленные осы рвали на части все, что попадалось им на пути. Впивались в броню, злобно отскакивали и вновь кидались в атаку. Насмерть укусить не получалось, и тогда на помощь осам из густых придорожных зарослей торопились маленькие смерчи — гранатометные выстрелы.
Пламя, копоть, гарь…
Мат, стоны, ярость…
Бочков, распластавшись на земле за колесами «Урала», под его днищем, безостановочно садил из автомата в ощерившуюся зеленую чащобу. Автомат дрожал. Ствол постепенно становился синевато-сизым.
В ушах давило, в голове звенело, а Бочков что-то бессвязно выкрикивал, стрелял и снова кричал, бросая молящие взгляды направо. Там отчаянные парни на боевой машине пехоты, вроде бы и не замечая огненно-свинцовых волн, которые часто и упруго накатывались на них, пытались столкнуть с дороги пылающие машины и освободить путь застрявшей в ловушке колонне.
Деревья и заросли кустарников — логово дракона — становились реже. Наконец они окончательно исчезли. Справа пошла безжизненная мертвая равнина с редкими опухолями холмов.
Бочков захохотал, дернул предохранитель вверх и опустил стекло. Густые теплые потоки воздуха загуляли по кабине.
Прапорщик высунул потное блестящее лицо в окно и три раза сплюнул. Слюны не хватило — горло пересохло, и Бочков закашлялся. Потом откинулся на дерматиновое сиденье, достал сигареты и долго взахлеб радостно матерился. Кровавого цвета пачка «Примы» дрожала в его руке.
— Что, Семен, скоро водочку будем пить и женщин гладить?
Прапорщик прикурил сразу две сигареты, одну воткнул в зубы водителю.
— Что молчишь?
— Не пью, поэтому и молчу.
Бочков даже взвизгнул.
— Знаю, где вы бражку гоните. Ничего, как созреет — так и конфискую. Но ты не расстроишься? Ведь не пьешь, да? — съехидничал Бочков и затараторил: — А я вот — выпью. После такой, братан, дороги очень даже полезно. В прошлый раз страху здесь натерпелся! Как начали долбить душары, так думал — все, не вылезем. Точно ужак под колесами ползал. Сейчас на машины смотрел — вспоминал, а сердце в самой глотке колотилось. Веришь, нет?
Семенов мотнул стриженой головой. Сам он в той колонне не был, но видел вернувшихся ребят и слышал их сбивчивые рассказы. Ходка в самом деле была страшная: семеро убитых и пятнадцать раненых.
— Теперь, Семен, к инфекции. Там наше место, — обмякал все больше прапорщик. — Отменная стоянка! Забор, а за ним в модулях сто баб — бесхозные и на любой вкус. Ой, есть там у меня одна. — Бочков сладко зачмокал губами. — Королева красоты.
Солдат с сомнением взглянул на маленького, круглого Бочкова. Прапорщик этого не заметил.
— В прошлый раз, когда уезжал, так расстроилась, так расстроилась. Места себе не находила! Чуть не плакала. Ничего — сейчас она будет рыдать от восторга.
Бочков залихватски подмигнул водителю и мечтательно замолчал. Выражение лица становилось сладостным.
Колонна остановилась на пустыре слева от инфекционного госпиталя. Еще не успели опасть на землю клубы поднятой колесами пыли, как к машинам со всех сторон кинулись афганцы. Здесь, впрочем, как и на другой стоянке — Теплом Стане, они имели свой интерес.
По ценам гораздо ниже, чем на кабульских базарах, где можно было достать абсолютно все, торговцы скупали в приходящих советских колоннах ходовой и дефицитный товар: теплое нательное белье, матрасы, кровати, запчасти для машин, ящики говяжьей тушенки, топливо, муку, сгущенку, радиостанции, сахар, мешки риса, бушлаты и оружие, если находились смельчаки, которые отваживались его именно здесь продавать. Затем с большой выгодой афганцы все это перепродавали.
К Бочкову подскочил невысокий черноволосый парень в широченных штанах и длинной, как платье, рубахе. Он схватил прапорщика за руку и радостно затряс.
— Здравствуй, командор! Что привез? Товар есть? Давай! Беру!
— Э, Толик, — попытался вырвать руку из немытой ладони Бочков, — завтра приходи. Некогда сейчас — к ханум иду. Понял, да?
— Другому товар отдаешь? — испугался афганец и не только не выпустил руку прапорщика, а еще сильнее сжал ее.
— Да нет. Тебе отдам. Как всегда. Товар есть — два кондиционера, один тент камазовский, три палатки. Все новое — муха не сидела.
— Давай! Давай! Сейчас беру! — торопил афганец.
— Ну, ты и бестолковый, — разозлился Бочков и высвободил наконец руку, — завтра приходи. С деньгами.
— Не обманешь, командор?
Бочков достал чеки из кармана и помахал ими.
— К ханум тороплюсь. Водка нужна. Понял?
Услышав о водке, парень тут же поверил прапорщику и потянулся к деньгам.
— Сколько?
— Две большие.
Афганец мгновенно исчез, растворяясь среди машин и снующих вокруг солдат. Появился он так же внезапно, достав из-за пазухи бутылки.
— Только мне, командор, товар отдашь, — крикнул он напоследок, устремляясь в глубь колонны.
Бочков стал готовиться к походу в гости. Он достал из пакета новую, аккуратно сложенную форму и прямо у машины, демонстрируя синие солдатские трусы, переоделся.
Затем в ход пошли гуталин, щетка и бархотка. Прапорщик долго пыхтел, возился и громко чертыхался. Через некоторое время туфли сияли.
Бочков сгонял водителя за теплой водой и принялся тщательно скрести щеки и подбородок безопасной бритвой. Все из того же волшебного пакета он извлек белое вафельное полотенце: в середине оказался одеколон. Прапорщик закрыл глаза и принялся колотить по щекам ладонью, щедро поливая ее остро-пахнущей жидкостью.
Семенов сидел возле машины, курил и зачарованно водил глазами за суетящимся Бочковым.
Наконец прапорщик вскочил на подножку машины и заглянул в зеркало. Потом осторожно ступил на землю, чтобы не запылить туфли, и одарил солдата улыбкой: «Главное, Семен, в нашем деле — обхождение. Запомни, бача, женщины от этого теряют сознание и сразу падают на кровать. Особенно здесь. Любят они культуру».
«Культуру, — ехидно подумал водитель, ухмыляясь. — Деньги они любят — поэтому и валятся как подкошенные».
По рассказам более опытных ребят знал Семенов цены на многих госпитальных телок, которых они между собой называли «чекистками».
Реденькие бровки Бочкова стянулись к переносице.
— Нечего лыбиться! Уйду — чтобы порядок был. Машину подгонишь к злобинской, состыкуешь задницами впритирку, и всю ночь — сторожить. Пропадет что-нибудь — значит, ты, собака, продал. Голову оторву! За оружием смотри. Если что — убью!
Перед лицом солдата заплясал кулак, резко отдававший одеколоном.
Водитель поскучнел — Бочков был скор на расправу и имел тяжелую руку.
А к прапорщику после такого дружеского совета вернулось отличное настроение. Губы растянулись в улыбке, и он похлопал Семенова по острому, худому плечу.
— Служи, сынок, как дед служил, а дед на службу хрен ложил. Жди утром.
Бочков схватил крепкий полиэтиленовый пакет, где кроме водки лежал какой-то аккуратненький сверточек, перевязанный чуть ли не алой кокетливой ленточкой, и рысью заспешил в «инфекционку».
Появился прапорщик значительно раньше названного срока. Еще вовсю гремели магнитофоны в госпитале, где гуляла добрая половина колонны. Видимо, не у одного Бочкова была там своя «королева красоты».
Прапорщик шел, спотыкаясь, не разбирая дороги, и злобно ругался.
С трудом он заполз в кабину. Семенов включил свет и обомлел. Лицо Бочкова — сплошь свежайшие ссадины и царапины. Из толстенной вывороченной губы сочилась кровь. Куртка в нескольких местах разорвана. Спереди — темные крупные пятна, спина в пыли и грязи. Судя по всему, кто-то очень долго валтузил прапорщика и катал его по земле. Причем ногами.
— Твою мать, твою мать, — упрямо произносил Бочков, то и дело поднося разбитые руки к лицу. — Твою мать, обезьяна джелалабадская.
Семенов схватил котелок и вывалился из кабины.
— Твою мать в три погибели, шлюха подзаборная, — как заведенный, продолжал заклинать Бочков.
Возле него озабоченно суетился водитель. Опускал кусочек марли в теплую воду. Потом, закусив губу, осторожненько, слегка прикасаясь, водил им по лицу и рукам Бочкова, стирая засохшую корочку.