Владимир Першанин - «Зверобои» против «Тигров». Самоходки, огонь!
Чистяков и Рогожкин попали в первую батарею, Волынов – в третью. Что обрадовало Саню, командиром его батареи назначили капитана Пантелеева. Другого командира он бы и не желал. Чистяков являлся одновременно заместителем комбата. Учли опыт боев в сорок втором году и отличные оценки на экзаменах.
Срочно формировались экипажи. Механиков-водителей и наводчиков лично отбирал комбат. Вместе с Чистяковым они побывали в запасном полку, где ознакомились с двумя десятками кандидатов. Опытные сержанты и рядовые были нарасхват.
Но Пантелеев воспользовался своими знакомствами, и, кроме того, созданным полкам СУ-152 предписывалось оказывать всестороннюю помощь в комплектовании.
Механиком-водителем в экипаже Чистякова стал старший сержант Лученок Тимофей Иванович, воевавший в танковой бригаде. Выше среднего роста, широкоплечий, с рябоватым морщинистым лицом, он казался старше своих тридцати семи лет.
О том, что Лученок механик бывалый, говорили две нашивки за ранения и лиловый шрам от ожога на шее и щеке. Он недавно вышел из госпиталя и новому назначению был не слишком рад.
– Может, другого возьмем? – шепнул Саня комбату. – Какой-то смурной, идет к нам без желания.
– А чего ему радоваться? Два раза в танке горел, на фронте с зимы сорок первого. От механика слишком многое зависит. Возьмешь молодого петушка, он тебя в первом же бою под немецкие снаряды загонит.
Старший сержант Николай Серов, ровесник Сани, тоже повоевал. Был наводчиком шестидюймовой гаубицы. В запасной полк попал после тяжелого ранения, лечился под Челябинском. Кроме нашивки за ранение носил на груди большую тусклую медаль «За отвагу», на узкой, старого образца колодке.
В отличие от Лученка он воспринял новое назначение с интересом и всю обратную дорогу расспрашивал Чистякова о новой самоходной установке. С Колей Серовым подружились быстро.
Двое других членов экипажа: заряжающий Василий Манихин и радист Костя Денисов пришли немного позже. Голубев, учившийся до войны в институте, а затем работавший на радиозаводе, военного опыта не имел, но хорошо разбирался в рациях.
Манихин был родом из села под Саратовом, в свои двадцать пять лет имел двух детей. Был он широкоплечий, с крепкими граблястыми руками. Повоевал немного в пехоте, затем в артиллерии и вот попал в самоходчики. Осмотрев установку, остался доволен толстой броней и калибром орудия.
– Действительно «зверобой». Такая пушка, что хочешь разобьет. Только крупноватая по размеру – мишень хорошая для фрицев.
– А мы не в качестве мишеней воевать собрались, – заметил наводчик. – Зевать не будем, все пойдет как надо.
Вася Манихин понравился Чистякову с первых дней своей исполнительностью и простым характером.
Начальство спешило. Сразу начали обкатку машин, провели несколько учебных стрельб. Оказалось, что стрельба из тяжелых гаубиц, заключенных в тесное пространство рубки, – дело тяжкое. Грохот буквально глушил экипаж. Мало помогали плотные танкошлемы. Чтобы ослабить мощный удар звука, открывали, несмотря на запрет, верхние люки.
Вентиляторы неплохо выгоняли дым, но после трех выстрелов подряд в рубке трудно было дышать, хоть надевай противогаз.
– Если подряд десяток выстрелов сделать, – как-то заметил Гриша Волынов, – оглохнуть можно, да и не продохнешь от дыма.
Сидели вчетвером. Командир батареи Пантелеев, Чистяков, командир третьей машины младший лейтенант Рогожкин и Гриша Волынов, который по старой памяти часто наведывался в их батарею.
– Выдержим, – засмеялся Пантелеев. – Часто стрелять не придется. Машины предназначены для штучной работы. Иначе снарядов не напасешься.
Боезапас самоходной установки составлял всего двадцать снарядов. Маловато, по общему мнению. У «Тигра» девяносто штук, у «Пантеры» – восемьдесят. Правда, за каждой батареей был закреплен «студебекер», который обязан был находиться неподалеку с дополнительным запасом снарядов.
– Попробуй, найди его, – бурчал Лученок. – Как бой начнется, их хрен отыщешь.В начале июня полк по железной дороге был переброшен на запад. Шли, что называется, по «зеленой улице», почти без остановок. В голове и хвосте эшелона располагались открытые платформы с зенитками и пулеметами. Самоходные установки были плотно закрыты брезентом. Принимались все меры предосторожности.
Возле каждой самоходки находился на посту часовой. Кроме того, в машинах дежурили по одному из членов экипажа, меняясь каждые несколько часов. Комендант эшелона и командир полка на остановках обходили вагоны и платформы.
На станциях царило столпотворение. Люди, покинувшие свои дома, возвращались на освобожденную территорию. Кто-то уезжал за Урал. Воинские эшелоны обычно останавливались поодаль от гражданских. Несмотря на строгие запреты, к ним немедленно бежали люди с баулами, мешками, тащили за собой детей.
Санитарные поезда, а также эшелоны, везущие поврежденную технику, стройматериалы, иногда брали беженцев. Некоторые цеплялись на ходу в надежде проехать хотя бы несколько десятков километров. Но охране эшелона со «зверобоями» был дан категорический приказ не подпускать посторонних.
Часовые стояли цепью, держа наперевес винтовки. Здесь экипажи стали свидетелями случая, который долго потом обсуждали. На ремонтную платформу с запасными шпалами, обрезками рельсов и кран-стрелой полез мужчина с мешками через плечо.
Он сумел вскарабкаться и уже махал кому-то рукой. Как по команде, к платформе кинулись не меньше десятка других беженцев. Охрана отпихивала их, а мужчина с мешками поднял крик:
– Мы по трое суток без еды сидим! До дома добраться не можем.
Кажется, он оттолкнул часового, пытавшегося забраться к нему. Подбежал комендант, пожилой майор со скрюченной от давней раны рукой, и направил на мужчину наган.
– А ну вниз!
– Вам жалко, что ли? Я никому не помешаю.
Хлопнул выстрел. Был ли этот человек убит или только ранен – непонятно. Но его уже тащили прочь, а следом волокли мешки. Беженцы отхлынули. Паровоз спешно заправляли водой, затем эшелон двинулся дальше.
Выгрузились неподалеку от станции Ливны и своим ходом, не теряя времени, двинулись на место дислокации. В небольшом лесу срочно рыли капониры для самоходок и автомашин, маскировали их. Часть окопов были вырыты заранее. Это облегчило работу. Но тут же дали приказ копать запасные капониры.
Бойцы не выпускали из рук лопаты и кирки недели две. Работы проводились ночью, а на рассвете тщательно маскировались. Заметали следы гусениц, свежевырытую землю обкладывали ветками.
Обычно до обеда отсыпались, а вторую половину дня маялись, не находя себе занятия. Вернее, занятие было определено – сидеть и не высовываться. Неподалеку располагалась танковая бригада, но общались между собой лишь командиры. Остальным ходить без дела строго запрещалось.
По ряду признаков, несмотря на тщательную маскировку, самоходчики видели, что местность буквально напичкана войсками, укрытыми в траншеях, блиндажах, землянках. Над траншеями и капонирами были натянуты маскировочные сети, а срубленные ветки и пучки травы менялись каждые два-три дня, чтобы не выделяться на фоне свежей зелени.
Никто не сомневался, что готовится большое сражение.Экипажи первой батареи, ведя между собой бесконечные разговоры, полагали, что войска готовятся к отражению немецкого наступления. Не зря строится столько оборонительных сооружений. Неподалеку от позиций полка и танковой бригады уходили до горизонта глубоко врытые в землю ряды металлических швеллеров, торчали рельсы и металлические ежи, опутанные колючей проволокой.
Кругом виднелись таблички: «Хода нет. Мины». Заграждения, противотанковые рвы шли в несколько рядов. Приземистые серые доты были почти незаметны и угадывались только с близкого расстояния. Судя по их величине и амбразурам, закрытым броневыми заслонками, в них находились орудия и пулеметы.
Очень небольшое количество людей знали, что здесь вскоре начнется одно из самых крупных сражений Отечественной войны – Курская битва.
К лету сорок третьего года в районе Курска между Харьковом и Орлом образовался в ходе предшествующих боев обширный выступ, так называемая Курская дуга. Этот выступ вклинивался в немецкую оборону на глубину 120 километров (имея ширину 150 километров) и перерезал важные немецкие коммуникации. Командование вермахта понимало, что выступ являлся хорошим плацдармом для наступления советских войск.
В то же время немецкие армии, охватывая Курск с севера и юга, имели возможность нанести удар, в случае успеха которого могли оказаться в котле части Центрального и Воронежского фронтов. Именно такую операцию под названием «Цитадель» планировал Гитлер.
Предполагалось окружить и уничтожить советские войска на Курской дуге. Затем продолжить наступление, снова достичь Волги и свести на нет успехи Красной Армии зимой 1942–1943 годов. Чтобы ненавистное ему слово «Сталинград» просто растворилось в успешном мощном ударе.
