Михаил Демиденко - Приключения Альберта Козлова
ГЛАВА ВТОРАЯ,
в которой рассказывается о новогоднем карнавале, артисте оперетты, пиратских песнях и контузии.
Целый год Великая война подбиралась к нашему городу: сначала ушли мужчины, потом стали приходить извещения: «Пал героем в боях за священную советскую землю…» Первые воздушные тревоги… Никто их почему-то не принимал всерьез. Даже в начале сорок второго года. На ночное небо смотрели, как на сцену балагана — ждали от фокусника интересного фокуса. Многие мечтали потушить хотя бы одну немецкую «зажигалку», а мы с Рогдаем даже и не надеялись, что нам хоть когда-нибудь свалится с неба подобное счастье.
Первая фугасная бомба упала в детский городской сад.
Это был замечательный сад! Здесь всегда было полно ребятишек. Зимой в саду открывался каток, на катке устраивались карнавалы. Я два раза участвовал и два раза получал призы за костюм. Благодарить же нужно было не меня, а тетю Клару.
Уже не помню сейчас, какой у меня был костюм в первый раз, а вот на новогоднем карнавале у меня был…
Тетя Клара пришла к нам и сказала:
— Товарищ комиссар! (Это она так называла отца, потому что он был членом партии.) Вы совершенно не уделяете времени воспитанию вашего ребенка.
— Что там еще придумали? — оторвался отец от книги Чарльза Диккенса «Оливер Твист», которую он читал вслух. Отец восхищался Диккенсом и требовал, чтобы мы слушали, как он читает.
— Наступает Новый год, — сказала тетя Клара и достала из сумочки пачку папирос «Пушка». — Я прочла в «Коммуне», что на катке в «Полицейском» саду будет маскарад учеников.
— Валяйте, наряжайте его Красной Шапочкой, — дал согласие отец. — Что ему нужно?
— Два килограмма овса.
— Чего? — Отец даже подпрыгнул. — Альберт будет изображать любимого коня Буденного? Зачем ему овес?
— Я сошью ему костюм, за который взяла приз в гимназии Фолька, — пообещала тетя Клара.
И она сдержала олово. Она здорово придумала. Мать купила марли. Отец принес овса. Марлю расстелили в трех комнатах. Овес насыпали сверху. Омочили. Поливали. Овес пророс. Ростки были сантиметра два. И вот из этого «зеленого шума» мне и смастерили карнавальный костюм.
Тетя Клара и мать целый день кроили, подшивали… Главное, чтобы зелень была свежей и не осыпалась. Меня и Рогдая выставили в коридор бывшей гостиницы «Гранд-отель».
Мы гоняли кошек, плевали сверху вниз, катались на перилах черной лестницы, пытались прорваться в гости к дворнику дяде Ване, но у него был чирьяк на шее и соответственное этому случаю настроение. Он мрачно обругал нас «антихристами головастыми» и вытолкал из комнаты, где вкусно пахло вареной картошкой и подсолнечным маслом.
Подобрал нас актер Боянов. Это был невысокого роста плотный мужчина. Он играл в оперетте самые смешные роли. Его жены дома не было, так что мужской компании никто не мешал. На столе стояла бутылка водки… Веселились мы от души.
Боянов периодически опрокидывал в себя по «лампадочке», закусывал соленым огурцом, а мы с Рогдаем изображали канкан.
— Кем же вы хотите стать, ребята? — опросил басом Боянов.
— Пиратами! — пропищали мы.
— Трудная профессия в каши дни, — вздохнул Боянов. — А пиратские песни знаете?
— Знаем!
— Прошу, маэстро! — сел за рояль Боянов.
И мы завопили с Рогдаем, как сто тысяч пиратов, когда их ведут на казнь:
По морям и океанам
Злая нас ведет судьба…
Ха-ха-ха!..
Наверное, мы здорово исполняли пиратскую песню, потому что Боянов не выдержал, бросил играть и завопил вместе с нами:
Бродим мы по разным странам
И нигде не вьем гнезда…
Ха-ха-ха!..
Потом мы стали фехтовать. Настоящих шпаг у нас, разумеется, не было, были только линейки. Ими тоже получалось. Мы нападали на врага с двух сторон. Враг дрогнул и залез на кровать с ногами. Шпага у него сломалась. Мы торжествовали победу, но тут в нас полетели подушки. Такого коварства мы не ожидали. Мы тоже стали бросаться подушками с тахты, мы вынуждены были продолжать наступление под прикрытием стульев.
— Протестую! — вдруг закричал Боянов. — В этом нет жизненной правды!
— Ура! — орали мы.
— Нет, — слез Боянов с кровати. — Вы не похожи на пиратов. У вас нет усов. Пираты без усов не бывают.
Он достал грим, усы и клей. И через пять минут наши рожи стали как у отпетых рецидивистов. Я уже не помню, какая растительность была на моем лице, но у Рогдая рыжие усы свисали чуть ли не до колен.
Тут пришла жена Боянова. И мы снова очутились в коридоре. Неизвестно, за кого нас принимали гости Дома артистов, но шарахались они от нас, как от настоящих пиратов. Когда мы пришли домой, мама и тетя Клара побелели, уронили ножницы в корыто и сказали виновато:
— Вы ошиблись, наверное… Здесь живут посторонние люди.
Отзываемся, они приняли нас за лилипутов. Пришлось усы отдать. Взамен я получил новый костюм из овса, а Рогдай — обещание, что ему сошьют на будущий год еще лучше.
Потом мы пошли в Сад пионеров. Тетя Клара несла сверток с костюмом; а мы каждый свои коньки — папа, мама, я и Рогдай. Помню, на маме был белый свитер, на голове меховая шапочка. Она не была похожа на маму, она была похожа на тетю Любу, которая жила на втором этаже, училась в Театральном институте, играла Василису Прекрасную в Театре юного зрителя в пьесе «Финист — ясный школ». Потом был карнавал…
Бомба упала в сад в — сорок втором году, когда там проходил общегородской слет пионеров. Это было летом. Мы уже знали, что отец пропал без вести.
Кажется, пообещали, как стемнеет, показать «Боевой киносборник № 7». Кинотеатр был открытый. Ребят было много… В павильоне я взял по ученическому билету настольный бильярд. Партнеры нашлись сразу. Или мы не слышали, как объявили тревогу, или ее не объявляли… В городе привыкли к тревогам, потому что тревоги были, а бомбежек по-настоящему — нет.
И вдруг рвануло. Это было совершенно неожиданно. Какая-то страшная сила налетела, приподняла, шмякнула меня о землю. Взрывом смело столики с детскими играми, что-то затрещало. Я пришел в себя у стены дома, надо мной нависли ветки тополя, обрубленные осколками. Я никак не мог сообразить, что такое произошло. Меня удивила тишина. Ребята лежат, все скомкано, снесло павильон, наломало веток… В ушах попискивало, вроде бы комар над ухом пищит.
А потом началось… Откуда-то повалил дым. Пахло чем-то кислым. Все побежали. Ребята бежали, девчонки… Навстречу попалась девочка. Все лицо у нее черное. Черный пионерский галстук, платье в клочья. Я увидел, что у нее на правой руке нет кисти. Нет, крови я почему-то не заметил. Наверное, она лилась, но я смотрел на другое — нет кисти. Девочка бежала, не разбирая дороги, что-то кричала. Она еще не видела, что с ней случилось. На дорожках лежали ребята. Черные. От земли и копоти. Я остановился, посмотрел на свои руки… Они были целыми, но в ссадинах. Боли я не чувствовал.
Откуда — то прибежали женщины, милиционеры… Взрослые хватали нас за руки. А те все лежали на дорожке. Я наконец понял. Это были убитые. И потом уже увидел кровь и еще что-то непонятное, что потом долго вспоминал и все хотел понять, что же это было.
Я заплакал. Я не испытывал ни боли, ни другого какого-нибудь чувства: я понял, что не слышу своего голоса. Потом потерял сознание.
Так я попал в военный госпиталь на Плехановской. В каменном здании с толстыми стенами стояли кровати. Койки, койки… На них забинтованные красноармейцы. Для нас, для детей, в этом госпитале выделили две палаты.
Потом говорили, что самолет, который сбросил бомбу, сбили. Летчика взяли, в плен. Пилотом оказалась женщина.
Не берусь судить, насколько это правда.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
в которой рассказывается о раненых, маме и других хороших людях.
Когда я пришел в себя, первым человеком, которого я увидел, была; мама. Она сидела около койки и смотрела на меня, точно на маленького.
— Мама! — сказал я, но ничего не услышал: над ухом противно пищал комар; и еще я почувствовал, что у меня очень тяжелая голова, как будто стала чугунной, — никак не оторвешь от подушки.
Мама положила руку мне на грудь, чтобы я не вставал. На ней был белый халат, голова повязана белой косынкой. Я не удивился, что она оказалась рядом… Но я еще не знал, что она поступила работать в госпиталь, что ей поручили ухаживать за детьми.
Она покормила меня куриным бульоном, потом дала выпить лекарство, и я уснул.
Потянулись дни в госпитале. В нашей палате были мальчишки, рядом — девчонки. Ребята быстро поправлялись: ранения у них были легкие. Самое тяжелое было у Борьки Лившица — оторвало ногу, и у меня — контузия. К нам бесконечным потокам шли посетители. Наверное, весь город перебывал у нас. Приходили товарищи по школе, учителя, родители и родственники, с утра до вечера у нас сидели раненые красноармейцы. Тумбочки были завалены конфетами, цветы стояли на подоконниках, на столе, на тумбочках… Охапки роз и еще букеты каких-то красивых и пахучих цветов.
