Михаил Демиденко - Приключения Альберта Козлова
Обзор книги Михаил Демиденко - Приключения Альберта Козлова
Михаил Иванович Демиденко
ПРИКЛЮЧЕНИЯ АЛЬБЕРТА КОЗЛОВА
Роман
От автора
Хотя я сейчас и живу в Ленинграде, я смело могу назвать себя воронежцем. Потому что родился в Воронеже, окончил 12-ю среднюю школу на Чижовке, потом призвался в армию Ворошиловским военкоматом… И первый рассказ написал тоже в Воронеже. Это было где-то в 46-м году. Я принес его в Дом пионеров. При Доме пионеров был литературный кружок. Вел его молодой тогда писатель Юрий Гончаров. В жизни бывают такие встречи, которые надолго предрешают твою жизнь. Встреча с Юрой Гончаровым и была такой — жизнь моя повернулась, так сказать, на 180°. Я стал с легкой руки писателя внештатным корреспондентом газеты «Коммуна» и радио.
Сейчас, перелистывая дневник (его я стал вести тоже по совету Юры Гончарова), вспоминаю те тяжелые годы. И тема моего родного города так или иначе проходит через все мои книги. «Назову тебя Юркой…» — была у меня такая повесть. Героиня повести — Кира Лебедева. Жила она около педагогического института. «Абрикосовая косточка» — повесть о моей 12-й мужской школе. «Следы ведут дальше» — это про Усмань. В рассказах я писал о Воронеже. Ну и вот эта книга… Я не буду ее пересказывать. Если вы ее прочтете, вам все станет ясно. В романе я стараюсь точно придерживаться географии, времени, то есть где-то мой роман документален. В романе есть люди, которые живут и сейчас в моем городе. И если моя книга попадет к ним в руки, они вспомнят те события и факты, о которых я пишу. Ну, а если я и домыслил что-нибудь, то самую малость, потому что не присочинишь — не расскажешь правды.
М. ДЕМИДЕНКОЧасть первая
ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой рассказывается о самом прекрасном городе на земле и приводятся некоторые анкетные данные героя.
Вся эта невыдуманная история начинается с вопроса, который я задам вам, мои читатели: какой, по вашему мнению, самый прекрасный юрод на земле?
Вы, конечно, скажете, что матушка Москва или его величество Ленинград…
Не!.. Не угадали!
Или там Париж с его Елисейскими полями, или Нью-Йорк — родина высотных зданий без архитектурных излишеств…
Тоже нет!
Самым прекрасным городом на земле, с моей точки зрения, был, есть и будет Воронеж! Вот так вот… И не улыбайтесь! Я точно знаю.
Хотите знать, почему он самый лучший на земле? Отвечу. Расскажу.
Потому что в этом городе родился я. И для меня нет прекраснее места на земле, чем мой город.
Ах, если бы вы могли его видеть до войны! Сколько в нем росло одной сирени! Всюду: в палисадниках, скверах, просто на улицах… Город буквально утопал в сирени. А сколько было в этом городе вишен, слив, яблонь и груш! Мы, пацаны, ходили воровать яблоки не куда-то на окраину, а в самый что ни есть центр города — сад при горисполкоме, в сад милиции (бывший «Семейный»), в сад Дзержинского… Общественных садов было много.
Яблоня росла даже во дворе нашего непутевого дома.
Родился я на улице Фридриха Энгельса, 54, в Доме артистов, бывшая гостиница «Гранд-отель». Само название гостиницы говорило о том, что построена она была в нижегородском вкусе, который у нас почему-то называли английским: длинные, скрипучие коридоры с высокими потолками, двери номеров, через которые можно провести престарелого жирафа, бронзовые массивные ручки на дверях, мебель под красное дерево — пузатая, трехспальная и в то же время длинная, как коломенская верста, туалеты с мраморными раковинами… У самого входа у широкой лестницы с зеркалами сохранился закуток, огороженный деревянным барьером, а вверху табличка: «Портье».
Портье переименовали в «директора Дома артистов», но два понятия оказались живучими, упрямыми, и, что с ними ни делали, они продолжали жить. Первое то, что уборщиц называли горничными. В ведомостях, в прочих документах они числились уборщицами, но в нашем доме они были горничными. И, может быть, поэтому всех живущих в доме называли гостями. Не квартиросъемщиками, не квартирантами, не жильцами, а гостями.
И второе… У нас платили не квартплату, а плату за номер. Неважно, что человек прожил в номере десять лет, давно выплатил в рассрочку за мебель, у него на шкафу, на кровати и на креслах продолжала красоваться надпись: «Гранд-отель». Горничные производили уборку и, когда выходили в коридор, говорили друг другу: «Я пятый номер сдала… Неаккуратные гости поселились».
Здесь жили артисты местных театров, суфлеры, гримеры, работники сцены и прочие случайные люди; бывало, останавливались и гастролеры, в основном артисты цирка. Живал и сам Ян Цыган, профессиональный борец, кумир воронежских ребят. Дом был шумный, население его было беспокойным и бесшабашным; здесь любили выпить, разыграть кого-нибудь, ценили острое словцо, сюда из театра приносили закулисные интриги, а уносили на репетиции горячий кофе в термосах. Каким образам в этом доме поселилась наша семья — затрудняюсь ответить. К театральному миру мои родители не имели никакого отношения.
Когда приезжали фокусники, по дому разгуливали лилипуты. Мы, пацаны, никак не могли понять, как себя держать с ними: то ли как со взрослыми, то ли как с равными. Многие из них были меньше нас ростом, и мы могли их даже осилить, если бороться, но мужчины ходили в костюмчиках, женщины — в туфлях на высоких каблуках.
Рядом был базар. Стояли подводы с битой птицей, картошкой, огурцами… Молоко привозили на возах. Целый воз глиняных горшков с пробками из сена. В горшках топленое молоко с вкусной рыжей пенкой. Бесконечные ряды телег…
Фокусники выступали на базарах в балаганах. А по вечерам базарные зрители штурмовали окна первого этажа нашего дома: хотели посмотреть, как живут карлики. Слово «лилипуты» обыденным стало значительно позднее. В этом заслуга принадлежала Кио.
Дядя Ваня, дворник Дома артистов, весьма авторитетная личность для меня и моих друзей, не стесняясь, гнал метлой настырных любопытных.
Воронеж в дни моего детства можно было назвать детской республикой. По улицам дрынчали специально «детские» трамваи, увешанные флажками, были детские парикмахерские, магазины, театр, кинотеатр… Да, детство мое было счастливым!
А если у кого-нибудь из моих сверстников прорезался, как молочный зуб, хоть какой-нибудь талантишко, «одаренного» ребенка немедленно брали за руку, вели в Дом народного творчества, в студию Дома пионеров; его, как и сотню таких же огольцов, терпеливо выслушивали на бесконечных олимпиадах, смотрах и т. д. и т. п.
В городе жило много из «бывших». Город до революции был дворянским гнездом. «Бывшие» — пожилые люди, растерявшие в урагане революции здоровье и близких, не говоря уже о поместьях и состояниях, томимые бесконечным одиночеством, буквально навязывались добровольными боннами к нам, детям рабочих и крестьян. Если бы я в то время мог понять, сколько нужного для жизни я мот получить от нашей соседки, тети Клары!
Она была одинокой и чопорной. Почему-то она безумно меня любила, хотя я принес ей огорчений не меньше, чем революция. Она пыталась привить мне любовь, как сейчас говорят, к серьезной музыке, любовь к театру, к немецкому — языку… Но я всю жизнь рвался на улицу. Немецкий язык привился ко мне, как черенок яблони к водосточной трубе, а в «серьезной музыке» я дальше «Чижика-пыжика» одним пальцем так и не пошел…
В школе у меня тоже пытались найти таланты… Мария Васильевна, моя первая учительница, вдруг решила, что я умею читать рассказы Зощенко. Меня, как рекрута, свели в Дом народного творчества, я добросовестно отмучился два занятия, затем удрал кататься на подножке трамвая. Не детского — взрослого, и не с правой стороны, а с левой, на заячьей площадке. Родители и тетя Клара ломали голову, в кого я пошел… по мужской или по женской линии.
Да, я вам еще не представился. Так вот… Фамилия моя самая что ни на есть простая — Козлов, а имя… Имя придумал отец. Видно, в годы, когда я появился на свет, он впервые прочитал Шиллера, потому что меня назвали в честь героя какой-то драмы Альбертом.
Я-то еще что… Альберт так Альберт, а вот моему братишке куда больше не повезло. Он был на под моложе. Неизвестно, чем увлекался при рождении брата наш отец, но братишку назвали Рогдаем.
Батька наш вообще был увлекающейся натурой. В детстве он не получил систематического образования, поэтому в зрелые годы продолжал самообразовываться. Когда-то по семейным обстоятельствам он бросил строительный институт на втором курсе. Работал отец прорабом. Величал он себя «потомственным солдатом»: наш прадед был простым солдатом, воевал в Болгарии с турками, наш дед был солдатом, воевал и сложил голову в Маньчжурии, мой отец… Он был рядовым красноармейцем в гражданскую, в финскую и в эту… Ушел добровольно в первый день войны. А через месяц пропал, и я не знаю, где его могила. Он уехал и пропал без вести, рядовой Красной Армии, потомственный солдат России Козлов Терентий Васильевич.
