Нгуен Нгок - Пон
Зиеу объявилась в малолюдной деревушке Далан нежданно-негаданно. Мать не знала, откуда взялась эта девушка. Товарищ Лак, выходец из киней, который всю войну работал в округе Кхаукхактхиеу и часто наведывался в здешние края, после заключения мира получил должность на стройке в Тиньтуке и, направляясь туда, завернул в деревушку Далан. С ним вместе пришла его младшая сестра Зиеу. Товарищ Лак оставил сестру в доме у председателя здешней общины и договорился с хозяевами, что заберет ее к себе, как только подыщет для нее работу на руднике. Зиеу прижилась в семье председателя и вела себя во всем словно родная дочь, послушная и работящая. Она носила на коромыслах воду с крутого берега речки Далан, быстро и ловко — точь-в-точь как девушки мео — таскала на спине из леса вязанки хвороста или, закатав повыше широкие штаны, ходила за плугом по небольшим, залитым водою полям, где под раскисшей землей таились острые камни; а рушить зерно на рисорушке и толочь пестом рис в ступе она умела ничуть не хуже соседок из племени тай.
В доме у них стояла оставшаяся еще от отца рисорушка. Однажды Пон спросил:
— Мама, кто это ходит к нам обрушать зерно?
— Да ты все равно не знаешь, сынок, — равнодушно ответила мать.
— Кто-то чужой? А откуда?
— Не знаю… не спрашивала. Нам-то что до них, сынок.
Пон не стал ни о чем больше спрашивать, поднял белесые глаза свои и заморгал. Высокий лоб его прорезали морщины, он думал о чем-то сосредоточенно и упрямо. А после долгого молчания произнес, словно бы про себя:
— То-то я слышу, походка вроде особенная, не как у нас, у тай… — И, снова помолчав, добавил:
— Пожалуй, чем-то напоминает Ием, когда я… Девчонка еще, а вон как управляется с жерновами… Мама, вы снова плачете, почему? Я огорчил вас?
Рисорушка стояла снаружи, под навесом, и Зиеу никогда не заходила в дом. А Пон не выходил из дому. По утрам, сидя в темной и тихой комнате, он слушал, как быстро и размеренно крутятся жернова. И на лбу у него прорезались морщины…
Но однажды Зиеу, не найдя во дворе хозяйку, распахнула обе створки двери, и увидав парня, сидевшего, словно в ожидании гостей, посреди дома, спросила:
— Вы не разрешите мне воспользоваться рисорушкой? У меня зерна полная корзина…
Парень поднял голову. Зиеу вздрогнула: он был слепой. Неловкое молчание словно дохнуло на них зимнею стужей.
— Кто здесь? — спросил он наконец.
Круглая, гладко обструганная деревяшка, которую он держал в руках, со стуком упала на пол. Он пошарил по полу и не нашел ее. Зиеу, переступив порог, подняла деревяшку и протянула ее слепому. Но он, не шевельнувшись, сказал:
— Нет уж, я сам виноват. Бросьте ее, прошу вас, обратно.
Голос его дрожал. Он слышал смущенное прерывистое дыхание девушки. Зиеу тоже молчала. Наклонившись, она положила деревяшку на пол, придвинув ее чуть ближе к ногам слепого. Но он не стал подбирать ее, а, поднявшись, вышел в соседнюю комнату. На пороге он споткнулся, но Зиеу не решилась ему помочь…
Пон опустился на свою узкую лежанку. Он думал, что услышит спустя минуту-другую шум рисорушки. Нет, жернова молчали. Тишину, царившую в доме, нарушало лишь дыхание девушки, слышавшееся из-за тонкой перегородки. Неясные, странные чувства овладели Поном.
Ему чудился где-то рядом негромкий говор Ием, потом голос ее заглушили вроде его собственные шаги: он бежал, спотыкаясь о камни, задевая стволы и ветви деревьев, ранившие его до крови. Он слышал и щебет подаренного ему когда-то птенца, и зазывные запахи цветов, листвы, древесины. Пон с трудом перевел дух, словно пробежал без отдыха нелегкий и долгий путь. Ему показалось вдруг, будто неизвестная девушка эта знакома с ним уже давным-давно, но между цветущим ее здоровьем и его увечьем чернеет бездонная пропасть, и по ту сторону пропасти лежит другой, особенный мир, куда им обоим, Пону и матери, людям неприметным и слабым, нет ходу. Долго лежал он молча, весь охваченный ожиданием и в то же время готовый прогнать прочь любого, кто посмел бы войти сюда, в его комнатенку…
Вдруг он услышал, как за стеной заскрипели жернова, потом, точно дождь в листве, зашелестели зерна, падая в широкую плоскую корзину. Привычные эти звуки почему-то разбередили сердце Пона, и он почувствовал, как глаза его обожгла горечь… Когда жернова смолкли, Пон встал, добрался ощупью до двери и молча стал на пороге.
— Что, кончили? — спросил он наконец. — Жернова-то у нас старые, с первого раза зерно обдирают плохо, лучше обрушать дважды.
— Да, хорошо… А где ваша матушка?
— Мама в поле.
Они замолчали снова. Потом Пон сказал, словно оправдываясь:
— Вы ведь давно здесь, в деревне, а к нам и не заглядываете, я и не знал…
Вот так и началось их знакомство. Он, говоря по правде, не ожидал, что слова его обернутся приглашением.
Зиеу приходила обычно в полдень, когда мать еще работала в поле. Ей нравилось сидеть рядом с Поном и глядеть, как он мастерит крохотные игрушки — жом для сахарного тростника из сердцевины кукурузы, рисорушку с водяным колесом из мягкого дерева вонг, или кормит по зернышку свою птичку ри. Зиеу усаживалась на полено, брошенное поперек комнаты, пустой и неухоженной, где, как и во всем доме, заметно было отсутствие крепких мужских рук, и смотрела на острый ножик, проворно мелькавший в длинных тонких пальцах Пона. Из-под блестящего лезвия выходили маленькие аккуратные вещицы, а глаза Пона безучастно глядели поверх его работы, мимо сидевшей перед ним девушки, куда-то в сторону, где сгущались неясные тени. Временами она испуганно охала, а Пон, не поворачивая головы, смеялся:
— Что, боитесь, как бы я не порезался? Полно, я ведь привык.
Иногда он затевал с нею разговор о птицах:
— Птиц я люблю, страсть. Хотелось бы мне завести дрозда, его можно обучить разговаривать по-человечьи. Вот была бы потеха.
— А каких вы еще знаете птиц? — подзадоривала его Зиеу.
Пон, подняв голову, погружался в раздумье. А Зиеу в душе раскаивалась: уж не обидела ли она его своим вопросом? Но Пон, подумав, отвечал ей с улыбкой:
— Каких еще птиц знаю?.. Да вот: ри, горлицу, голубя, ноокзиак…
— Ноокзиак? Это что за птица?
— Не знаю, как зовется она по-вашему, а мы называем ее ноокзиак. Она большая, как ворона, объедает кукурузные початки. Ее сразу признаешь по голосу: кричит «сак, сак, сак». Вредная птица!.. Да, еще знаю иволгу. Я слыхал, ее со временем тоже можно выучить человеческой речи. Держал я как-то иволгу, только не стал подрезать ей крылья, а она взяла и улетела. Очень было жалко! Раньше она еще иногда подлетала к дому: покличешь ее, а она сядет где-нибудь рядышком и свистит. Да вот запропала куда-то… Все думаю, не пойти ль поискать ее…
— Жаль, у вас здесь не водится кукушка, — говорила Зиеу. — Мне она нравится. Как услышу ее голос, чудится, будто кто-то зовет меня. В детстве, бывало, заслышу кукушку и иду… иду за нею…
Случалось, Пон подолгу молчал. В такие дни Зиеу, посидев напротив него, вдруг задавала ему какой-нибудь вовсе уж неожиданный вопрос.
— Пон, — спрашивала она, — как, по-вашему, выглядит белый цвет?
Пон опускал руки, державшие нож и деревяшки, и медлил с ответом.
— Белый… Белый цвет, он вот какой… Вы видели мою птичку ри — она белая. Белый цвет, он легкий. Я вижу его, Зиеу.
Она поворачивалась к двери и глядела на птичку ри: та, прихорашиваясь, чистила черным клювом свои коричневые перышки.
— Понятно, — говорила Зиеу. — Ну, а синий?
Она и сама понимала, что, пожалуй, вопросы ее бессердечны, но неуемное любопытство юности подмывало ее спрашивать снова и снова. Пон улыбался, однако, по всему судя, вопрос этот оказался труднее прежнего. Он закрыл глаза, ноздри его тревожно раздувались.
— Я так скажу. — Голос его зазвенел, словно ударивший из расселины ключ. — Синий цвет, он очень далекий и простирается вширь… До него дойти нелегко…
Зиеу удивилась. Теперь уж она сама замолчала надолго.
— Разве я не прав? — спросил наконец Нон.
— Да я и сама толком не знаю… Я родилась у моря. А море синее-синее.
— Море, наверно, большое?
— Да, огромное…
— Огромное… это — какое?
— Ну, скажем, если идти весь день, с рассвета и дотемна, до конца моря не доберешься. Его не обойти и за десять дней, и даже — за сто… По морю ходят волны. Я когда была маленькая, очень любила слушать, как волны бьют о берег. Они не умолкают ни днем, ни ночью, и кажется, море разговаривает с тобой…
Вечером Пон спросил у матери:
— Мама, а вы когда-нибудь видели море?
— Что, небось Зиеу родом оттуда? — встревожилась мать.
Пон не ответил ей.
— В чем дело, сынок? — Голос ее прозвучал как стон. — Что это взбрело тебе на ум?
Но Пон опять не раскрыл рта. Он думал о море, об огромном синем море, и в ушах у него звучал голос волн. Хорошо бы побывать у моря, потрогать его рукой. Зиеу говорила, будто по ее морю ходят, словно буйволы по лугу, огромные корабли, только луг этот синий, а корабли — белые и черные… Море оно соленое… Буйволы едят траву, а корабли — уголь, его выкапывают из-под земли…
