Николай Логинов - Что было, то было (повести, рассказы)
Рвались вражеские снаряды, горела застава. Там шел бой. Настоящий, смертный бой. За нашу советскую землю, за Родину.
Так началась война.
Первый час войны.
Лейтенант Федяев уже знал это. Не знала пока страна.
* * *Пассажирский поезд мчался навстречу солнцу. Луга и поля нескончаемой каймой тянулись за окном.
В вагоне было тесно. Ехали женщины с детьми и без детей — других пассажиров почти не было. Всё перемешалось — плач, уговоры, оханье, шумная толчея…
В одном из купе сидела Ольга — в шинели с зелеными петлицами пограничника, босая. Глядела в окно — и ничего не видела. К ее плечу прислонилась Даша.
Напротив подремывала щупленькая старушка — мать капитана, начальника погранзаставы. Она гостила у сына. И вот… Около нее баюкала куклу девчушка лет четырех — дочурка капитана. Она подергала старушку за платье, прошептала:
— Баушка, не спи.
Та вздрогнула:
— Маленькая, чего тебе?
— Я войны боюсь. Не спи.
— Ладно, не буду… Укладывай свою Катьку…
В купе еще ехали нарядная дама с девочкой-подростком, обросший бородой мужчина, женщина лет тридцати пяти, одетая скромно — она поминутно подносила к заплаканным глазам носовой платок.
Даша развернула на коленях платье — белое с красными цветами. Повернулась к Ольге:
— Всё тут. Да, гляди, с комода еще похватала в сумку безделушек. Как во сне… Ты меня слушаешь, Оля? Ну что ты такая?! Опомнись! Нельзя же… Не вечно это…
Ольга прерывисто вздохнула:
— Лучше молчать — разревусь…
Даша сняла халат, осталась в короткой шелковой рубашке. Прикрикнула на уставившегося бородача:
— Что впялился? Не видал, что ли?!
Тот хмыкнул, отвел взгляд в сторону.
— Возьми, Оля. — Даша подала халат. — Надень. А я — платье. Тебе в него не влезть.
Ольга положила халат на колени.
Сменился за окном пейзаж: с обеих сторон обступил линию лес — ельник с березняком и осинником. Ольга тихо сказала:
— Уснуть бы, покуда не кончится это… Как-то сейчас там?.. Страшно подумать…
Дашу, видать, мучили те же думы. Проговорила в ответ, погрустнев:
— С Лешкой не простилась…
Девочка подошла к Ольге, доверчиво заглянула в глаза. И та, не утерпев, заговорила:
— Куда же ты едешь, Тата?
— К мамочке. — Локотком оперлась о колено Ольги.
— А где она?..
Страшный вой за окном вагона заглушил ответ Наташи. Над самым поездом с ревом пронесся самолет. Раздался взрыв… второй… Поезд резко затормозил. От сильного толчка Ольга ударилась затылком о переборку.
— Бомбит, зверь! — среди испуганных вскриков услышала Ольга сердитый голос бородатого пассажира. Она на миг увидела и его лицо, вдруг ставшее злым, некрасивым.
Все повскакали. Кто-то, не понять — мужчина или женщина, — визгливо кричал:
— В лес надо! Он вернется, гад!
Люди, толкая друг друга, кинулись к выходам. Ольга неловко спрыгнула с подножки, упала, покатилась по насыпи под откос. Тяжело поднялась, вместе со всеми кинулась в лес. Раздувались полы шинели, оголилась грудь. В правой руке трепыхался Дашин халат. Спотыкалась, падала, снова бежала, запыхавшаяся, обезумевшая.
Самолет опять зашел в голову поезда. Слились в адскую музыку вой мотора, взрывы бомб, треск пулемета.
Даша потеряла Ольгу из виду.
А та наткнулась на густой вереск, упала, поползла на четвереньках…
Тишина свалилась неведомо откуда. Все захлебнулось ею — ни звука. Только звенело в ушах — тонко и беспрестанно.
И вдруг нестерпимая боль резанула внизу живота, в пояснице. Ольга вскрикнула. Лицо стало липким от пота. Она правой рукой гладила живот, чтоб утихомирить боль, а запястьем левой закрыла рот — не вырвался бы стон…
К поезду, торопливо переползая валежник, возвращались пассажиры. Над паровозом росло облачко дыма и пара. Тревожный свисток, сзывающий пассажиров, донесся до Ольги. А она ровно не слышала — не встала, не пошла, как все. И не видела она подле насыпи развороченной земли — свежих воронок от разорвавшихся бомб.
Люди с трудом взбирались на высокую насыпь, откуда недавно — в страхе — и не заметили, как скатились, чтобы укрыться в лесных зарослях от пуль, от осколков. И подножки у вагонов теперь казались непомерно крутыми — еле влезали на них, подсаживали друг дружку, подтягивали за руки.
Даша на насыпи хватилась Ольги. Увидела соседку по купе — ту, тридцатипятилетнюю, заплаканную. Ее вели под руки две женщины. По лицу размазана кровь — ранило.
А Ольги не видать.
Даша громко позвала:
— Ольга!.. Оля-а!..
Только эхо отозвалось со стороны леса:
— Я-а…
Паровоз, отдуваясь, медленно двинулся. Даша бежала по гривке насыпи в голову состава, махала рукой, кричала:
— Куда же вы?! Отстала… беременная! Стойте!!
Колеса все ускоряли обороты — не послушались ее, метавшуюся по насыпи.
Проводник с желтым флажком строго крикнул с подножки:
— Отстанешь, дура!
Даша уцепилась за поручни. Ноги повисли. Проводник подхватил ее, втащил.
— В уме, ошалелая?!
Даша сквозь слезы, еле переводя дыхание, оправдывалась:
— Подруга… отстала… На сносях…
— Отстала… Может, уж не жива… Бомбил!..
Даша недобро поглядела на него и, шатаясь от устали, от горя, шагнула к стенке тамбура, уткнулась лицом в руки, заплакала…
* * *Нет, Ольга была жива. Она сидела все на том же месте в густом вереске. Измученная, бледная. Оперлась рукой о мшистую землю, устало склонила к плечу голову. На коленях лежал неумело завернутый в Дашин халат живой комочек. Вот и появился ее долгожданный Сашко. Сын… Они с Василием верили, что будет сын. Но разве думано, что в такой страшный день увидит он свет? Несмышленыш, выбрал же времечко!
Работяга-шмель пробасил над головой. Домой торопится. А куда пойдет она со своей дорогой ношей? Да и как она пойдет? Хоть бы встать… Ноженьки, уж не подведите вы молодую мать! У нее еще такой трудный путь впереди!
Ольга, не выпуская из рук ставший родным теплый комочек, привстала на колени, затем с трудом поднялась на ноги и, держа ребенка на левой руке у самого сердца, сделала первый, тяжкий шаг. Она не верила, что сможет без чьей-либо помощи пройти ту сотню метров, которую до родов, в бомбежку («Сегодня ли это было?»), пробежала от вагона до леса в странном беспамятстве. А там еще насыпь — неприступная гора… Если бы рядом Даша… Как же они оказались врозь?.. А может, с нею случилось что?..
Еще шажок, еще. И странно: с каждым новым шагом Ольга становилась упрямее, сильнее вроде бы… Нет, она дойдет и до насыпи, и взберется на нее, и пойдет дальше, куда ушел поезд. Пойдет вот ради него, сына. Пойдет, пока не иссякнут силы. А если не сможет идти — поползет…
Трудный был этот короткий путь до насыпи! И особенно мучительно, долго карабкалась Ольга на нее. И когда, обессилевшая, не дойдя одного шага до шпал, свалилась на бровку, в кровь были искусаны губы, и кровь сочилась из ссадин на коленях. Но лицо светилось счастьем: она теперь видела перед собой рельсы, прямехонько убегающие вдаль. Туда ушел ее поезд. Туда сейчас пойдет и она. Там, впереди, ее спасение. Их спасение. Вот только минутку посидит на выступе широкой шпалы — и пойдет.
Ольга услышала завывание чужих самолетов в небе и тотчас увидела их. Летят стаями. И в ту же сторону, куда идти ей. Она не представляла, не могла представить, если б даже захотела, что несут они, какую беду. Все ее внимание было сосредоточено на ребенке. Она приоткрыла личико. Синенькое, сморщенное, некрасивое, чмокающее губенками, оно умилило мать. Ей захотелось-поговорить с сынишкой.
— Глупенький, — нежно сказала она, точно он, ее Сашка, хоть капельку что-то смыслил. — Недоносочек мой. Кроха моя. Может, узнаешь когда-нибудь… потом-потом… как тяжело достался ты маме…
А он, малыш ее, все чмокал губенками. И Ольга догадалась: «Он же есть хочет!» Откинула полу шинели на груди, неумело направила тугой лиловатый сосок в маленький смешной ротишко сына. И он ухватил, захлебывался и все сучил ножонками, как сегодня утром, до войны, на кровати, под ее сердцем.
— Бедняжечка… — сказала она, вспомнив утренние страхи на заставе. — Увидишь ли ты папу, родной мой Сашко? Это он, папа, Сашком тебя назвал… Сашенькой… Папка это… А ну-ка, покажись. — Она развернула его так, чтобы видны были руки. — Все ли у тебя пальчики? Раз, два… пять. И на этой — пять…
Она услышала, как заныли рельсы. А вскоре с запада, с той, тревожной стороны, где остался Василий, налетел товарный поезд. «Вот оно, наше спасение!» — обрадовалась Ольга. И когда пышущий жаром, грохочущий колесами паровоз поравнялся с нею, стоявшей с Сашкой на руках на скосе бровки, она крикнула:
— Останови-ись!
Или машинист не услышал ее, или не понял, что кричала обессилевшая, больная женщина, роженица с ребенком, — так подумала в тот миг Ольга, — он не сбавил хода. Поезд прогрохотал перед самыми ее глазами, обдал ее паром и пылью. Ни живой души. И только к площадке последнего вагона словно прирос кондуктор. Он все уменьшался, а потом и совсем слился с вагоном.
