Георгий Зангезуров - У стен Москвы
Мать Александра, Дарья Спиридоновна Кожина, больная, убитая горем женщина, с утра до поздней ночи гнула спину на станичных кулаков, а он, Сашка, рос, как перекати-поле. То, умчавшись далеко в степь, он играл с ребятами в «красных» и «белых», то бежал к пруду и, сбросив с себя нехитрую одежонку, по-обезьяньи вскарабкивался на макушку огромной вербы. Ветер раскачивал его вместе с вершиной дерева, пытался сбросить в пруд, а он, цепко ухватившись за ветви посиневшими ручонками, не обращал внимания на это. Только страшно было смотреть вниз, в зеленоватую воду, в которой отражались покачивающиеся деревья и облака.
— Эге-ге-е-ей! Саш-ко-о! — кричал снизу Петька Буржуй, прозванный мальчишками так за непомерную полноту. — Чего ж ты не сигаешь?!
— В коленках заслабило, да? — вытягивая вверх тонкую худую шею, ехидно спрашивал Степка Бураков.
Разве можно было после этих слов не спрыгнуть с дерева? Навек прослыл бы трусом.
— Я зара-аз!.. — кричал в ответ Сашко и, закрыв глаза, прыгал вниз. А выбравшись на берег, вновь карабкался на дерево.
Когда Сашке исполнилось одиннадцать лет, он пошел в подпаски к деду Свириду. Старик почти всю свою долгую жизнь пас скот. Каждый год — весной, летом и осенью — можно было видеть на станичных выгонах высокую как жердь, сутулую, сухощавую его фигуру. Он ходил в соломенном бриле и длинном домотканом зипуне. По этой одежде, седой, давно не чесанной бороде и огромному арапнику, который свисал с его плеча и на добрый десяток метров змеею тянулся за ним по земле, его можно было узнать даже издали.
Дед Свирид с охотой взял к себе в подпаски Сашку. С отцом мальчика, Петром Денисовичем Кожиным, жили рядом, дружили, службу царскую ломали вместе, да и в Красной Армий послужить довелось в одном эскадроне. Старый солдат часто рассказывал мальчику о давно минувших войнах. Однажды он сообщил Саше даже о том, что его прадед — Прокопий Кожин — вместе с другими станичниками служил в коннице самого Платова. В 1812 году под командованием этого прославленного атамана громил французов на Бородинском поле. Правда, за достоверность этих сведений Свирид не ручался, потому как сам он не был свидетелем тех событий. Но, судя по утверждениям покойного Сашкиного деда, такой факт имел место.
Но больше всего старый Свирид любил рассказывать о тех событиях, участником которых был сам, или о том, что происходило на его веку. Это от него Сашка узнал о своем отце, который за храбрость и мужество еще при царе был награжден двумя Георгиевскими крестами, а в гражданскую войну — орденом Красного Знамени.
Под впечатлением рассказов Свирида в детском воображении Саши возникали сказочные видения. Вот вихрем несется на врага красная конница. Шашки сверкают на солнце как молнии. А впереди всех на лихом скакуне — его отец. Молодой, красивый, сильный. Вот сошлись… Грудь с грудью столкнулись с врагом. Ничего нельзя разобрать в этом людском месиве. Только доносится тревожное ржание лошадей, свист клинков да скрежет железа. Мелькают разгоряченные, перекошенные ненавистью лица людей, вздымаются на дыбы перепуганные кони. Кажется, что эта страшная битва длится бесконечно долго. И вдруг у людей вырывается вздох облегчения, а за ним ликующие возгласы: «Ур-рр-ра-а-а!» — и красная конница, сметая всё на своем пути, мчится дальше…
«Вот каким был мой батька!..» — восхищенно думает мальчик, и ему хочется, чтобы Свирид еще и еще говорил об отце и вообще о всех героях, которые так смело защищали Русскую землю. И старик рассказывал ему о легендарных походах Первой Конной армии, о Семене Буденном и Климе Ворошилове, о Чапаеве и Кочубее, Котовском и Щорсе.
Когда Свириду уже не о чем было рассказывать, Сашка стал осаждать станичную и школьную библиотеки. И чем больше он читал о героях гражданской войны, тем сильнее было желание самому записаться в Красную Армию, стать командиром.
Через год, в марте, умерла Дарья Спиридоновна. Накануне, когда ей стало совсем плохо, она подозвала притихшего сына к себе, долго смотрела на него, потом сказала:
— Ты вот что, сынку… Ты деда Свирида слухай. Он плохому не научит… — И, помолчав, добавила: — Эх, тебе бы учиться, Сашко.
Осиротевший мальчик решил ехать в город. В станице была только начальная школа, а ему обязательно хотелось выполнить наказ матери и закончить полную среднюю школу, а там видно будет. Он вспомнил, что Хмелевы переехали в Подмосковье, а сына устроили в Москве, у дяди.
«Вот туда я и поеду, — решил Сашка. — Там небось всякие школы есть. Раз Женька учится, и я буду учиться».
Нахлобучив на голову серую отцовскую кубанку, положив в котомку буханку хлеба и шматок сала, Сашка двинулся в путь.
Дождливым майским утром тысяча девятьсот двадцать седьмого года пассажирский поезд «Москва — Сочи» подкатил к Курскому вокзалу. С тендера паровоза на перрон спрыгнул босоногий, чумазый мальчишка лет тринадцати с тощей холщовой котомкой за плечами. Это был Сашка Кожин. Не зная, что делать дальше, он некоторое время потоптался на месте, затем вслед за пассажирами направился к выходу в город.
Весь день ходил он по улицам Москвы, но так и не смог найти своего станичника — Женьку Хмелева, потому что не знал его адреса. В полдень он оказался на каком-то мосту, откуда был виден весь Кремль. Как зачарованный смотрел на златоглавые церкви, красивые дворцы и башни. От моста Сашка пошел к шумному центру, потом попал на Тверскую. И чем дальше шел он, тем сильнее гудели ноги от усталости. Ему очень хотелось есть. Да и ночевать надо было где-то, а где — неизвестно. Нет, хоть и красивая Москва, хоть и большая, а Сашке она не понравилась. В станице лучше. Там и накормят, и ночевать пустят, а тут…
Выбившись из сил, Сашка лег на первой попавшейся скамейке, закутался как мог в свой куцый пиджачок и тут же уснул. Через несколько минут его разбудил милиционер.
— Тут нельзя спать, мальчик, — строго сказал он.
— А где можно? — поеживаясь от холода, спросил Сашка.
Милиционер что-то долго объяснял ему. Но мальчик так ничего и не понял. Он встал и побрел в сторону от милиционера. А вскоре устроился на другой скамейке. Но и тут ему не удалось поспать.
— Эй ты, «карась — вырви глаз»! Ты чего тут разлегся?
Сашка с трудом открыл заспанные глаза. Над ним стоял чумазый плечистый парень лет шестнадцати и с аппетитом жевал булку с колбасой. Сашку поразил необычайный наряд незнакомца. Он был одет в дамское зимнее пальто без единой пуговицы. На его голове была бескозырка, а на ногах… Правая обута в огромный желтый ботинок, а левая — в изящный лаковый туфель с утиным носом.
— Шамать хочешь? — спросил он у Сашки.
— Шо? — не понял Сашка.
— «Шо», «шо»! — передразнил его тот. — Есть, говорю, хочешь?
Сашка даже слюну проглотил.
— А то нет? С утра ничего не ел.
— Почему?
— Хлеба нема.
— Так достань.
— Де ж я его достану?
— Укради.
Сашка удивленными глазами смотрел на этого парня и не понимал, шутит он или говорит серьезно.
— Ты шо, надсмехаешься надо мной? — насупив брови и вставая с лавки, сказал Сашка. — Шо я тоби, падло последняя, чтоб воровать? Це ж дюже соромно.
— «Соромно»! Эх ты, тюфяк! Ладно, на, ешь. — Парень протянул ему полбулки и кусок колбасы.
Сашка взял хлеб, колбасу и недолго думая стал есть.
— Вкусная… Спасибо.
— Ешь, ешь.
Когда Сашка поел, парень сказал:
— Пойдем со мной, а то замерзнешь тут.
— Куда?
— В наш «люкс».
— Это постоялый двор, что ли?
— Он самый, — ответил парень и, запахнув полы пальто, пошел вперед.
Сашка последовал за ним. Пока они шли, парень расспрашивал Кожина, откуда он и зачем приехал в Москву.
Вскоре они оказались в каком-то переулке, между Петровкой и Неглинной. Там на стальных треножниках стояли огромные котлы, в которых разогревался асфальт. Вокруг этих котлов, сгрудившись, сидели такие же чумазые ребята, как и тот, за которым шагал сейчас Сашка.
— Слухай, Таран, а де ж той проклятый «люкс», про якой ты казал мне? — удивленно глядя по сторонам, спросил Сашка.
— А вот он! — И парень широким жестом руки показал на собравшихся: — Знакомься, братва! Кубанский казак — Сашко Кожин. Он приехал поступать в Московский университет! А что вы думаете? Может, из него второй Ломоносов выйдет. Маэстро, туш!
Чумазая братия шумно приветствовала вновь прибывшего постояльца. Стучали ложками в пустые котлы из-под асфальта, в оловянные немытые миски, а то и просто по взлохмаченной нечесаной голове товарища, припевая:
Ты не стой на льду,
Да лед провалится,
Да не люби вора,
Вор завалится…
И зажил Сашка новой, не знакомой ему жизнью. Спал прямо на земле, укрывался небом, а ел то, что давали ребята.
Однажды его разбудил Таран.
