Владимир Полуботко - Гауптвахта
— Вот, товарищ полковник, таково положение дел на данный момент.
А величественный двухметровый конвойный полковник отвечает ему мощным басом:
— Ну, если не врёшь, то отрадно слышать, отрадно слышать…
6А на столе у командира роты уже нет ничего лишнего.
Слыша за дверью шаги и голоса, Полуботок успевает спрятать гитару. И как раз вовремя, ибо дверь распахивается и громадная фигура полковника переступает порог кабинета.
Полуботок вытягивается в струнку.
— Здравь-жлай-тарщ-пол-ков-ник!
— Рядовой Полуботок? Как же — знаем такого, знаем: Полусапожек!.. Ну и как ты поживаешь тут — в своей писарской должности?
— Сносно, товарищ полковник!
— Много ещё осталось служить?
— Три месяца, товарищ полковник!
— Три месяца? — с большим сомнением повторяет полковник. — Ну, вот что: за безобразное ведение документации я — тебя прощал. И не раз. Но за ту пьяную драку-то как тебя можно простить?
Писарь молчит.
— Три месяца ему, видите ли, осталось! А два года дисциплинарного батальона — не хочешь?
— Товарищ полковник, — вмешивается Тобольцев. — В той истории не он играл первую скрипку… Его втянули…
— Втянули, не втянули — свою голову на плечах нужно было иметь!
Полуботок потупился, молчит.
— А ты под арестом уже побывал?
Полуботок молчит.
Полковник оборачивается к старшему лейтенанту:
— Товарищ старший лейтенант! Ещё на позапрошлой неделе я дал вашему ротному писарю десять суток. Так как же?
— Товарищ полковник… У меня — отчётность, много дел накопилось… Нельзя мне его сейчас отрывать от работы…
— Немедленно отправить на гауптвахту!.. В записке об арестовании напишешь… — задумывается. — За нарушение формы одежды — вот так напишешь. От имени командира полка — десять суток! А это — что за ножи у тебя такие?
— Изъяты при обыске у заключённых!
Полковник с любопытством рассматривает трофеи.
— Хорошие игрушки… — Оглянувшись через плечо, бросает писарю: — А ты, Полусапожек, — иди, иди. Прощал я тебя, прощал — грех тебе жаловаться.
— Да я и не жалуюсь, — отвечает Полуботок.
— Правильно делаешь. Ну а пока: собирай вещички.
— Есть! — отвечает Полуботок и уходит.
— Допекли они меня, — жалуется полковник старшему лейтенанту почти как своему человеку. — Допекли. Один мерзавец там уже сидит — на улице Чернышевского. И не знаем теперь, что с ним и делать — отдавать под трибунал или нет. Дал пока десять суток, а там посмотрим… А теперь ещё этот твой писарь.
— Товарищ полковник, в этой истории с пьянкой всё было не так просто…
— Да уж я догадываюсь и без тебя! Ладно… Вот этот ножичек я возьму себе. Для коллекции.
— Да, да! Разумеется! Можете ВСЁ взять!
— Ну, да я, пожалуй, так и сделаю! — отвечает полковник Орлик после некоторых колебаний. — Симпатичные, правда?
— Да, да, товарищ полковник, работа искусная. Зэки — они умеют!
— Послушай… — полковник сильно понижает голос. — Ну, да мы тут с тобой — свои люди… Я к тебе-то — зачем приехал? Тут дело такое получилось: мы с ребятами раздобыли свеженького пивка — очень хорошего качества. Редкого, я тебе скажу. Ну да я тебе оставлю бутылочку — попробуешь. Так вот: сейчас собрались на дачу ехать, а рыбки-то и нету. А что же это за пиво, если нет рыбы?
— Я сейчас сбегаю на кухню! К поварихе! У неё всегда всё есть!
И с этими словами Тобольцев стремительно исчезает.
А полковник Орлик сидит в кресле и нетерпеливо поигрывает ножичком.
7И снова в командирском кабинете звенит гитара.
— Слава богу! — говорит Тобольцев в перерывах между бренчаньями. — Уехал!.. Умник!.. А ты бери-ка, наверно, чистый бланк записки об арестовании да и заполняй. — Тобольцев поёт:
Уймитесь, сомнения, страсти,
Душа истомилась в разлуке.
Я плачу, я стражду…
Полуботок тем временем заполняет бланк, читает: «…с содержанием…»
— В какой камере вы мне предписываете содержаться, товарищ старший лейтенант? В одиночной или в общей?
А Тобольцев будто бы и не слышит и всё поёт и поёт:
Я плачу, я стражду;
Не выплакать горе слезами…
Нет-нет! Так не пойдёт! Вот послушай:
Не выплакать горе ссслеза-а-ами…
Здорово, а?
— Неплохо, но патетики всё ещё маловато. Тут вам ещё работать и работать. Так что писать-то?
А ему в ответ грозное и музыкальное:
— Оружия просит рука-а-а!!!.. — А затем уже неожиданно нормальным голосом: — А тебе какая камера больше нравится?
— Даже и не знаю. Я ведь ещё ни разу не сидел на гауптвахте. Но, думаю, что в одиночной мне будет спокойней.
— Вот и пиши: «С содержанием в одиночной камере». — Бренча струнами, Тобольцев поёт:
Я плачу, я стражду;
Не выплакать горе слезами…
Рядовой Полуботок пишет.
Старший лейтенант Тобольцев — на неожиданно высоком художественном уровне! — продолжает исполнять романс на стихи Нестора Кукольника. И голос у него отменный, и инструментом владеет — очень даже. И что он здесь только делает с такими талантами? Шёл бы куда-нибудь в театр — может быть, знаменитым певцом стал бы.
8Рядовой Полуботок и старшина Степанов спускаются по массивным деревянным ступенькам и движутся через двор солдатской зоны по направлению к воротам.
Во дворе слоняются без дела несколько солдат срочной службы; трое зэков расчищают снег под конвоем часового с автоматом. У ворот стоит другой часовой — это пост номер один. Этот часовой отпирает железную дверцу в железных воротах, и старшина Степанов первым выходит за пределы роты. Полуботок же, перед тем как выйти, оборачивается назад и радостно кричит часовому и всем остальным — солдатам и зэкам:
— Счастливо оставаться, ребятки! Через десять суток я вернусь к вам, на Свободу!
Степанову эта шутка очень не нравится, и он недовольно бурчит:
— Пойдём, пойдём, трепло чёртово! «На свободу»… Остряк-самоучка…
Железная дверь с грохотом закрывается, как бы заявляя всем своим суровым видом: ты изгнан!
9Рядовой и старшина идут по улице Достоевского.
Слева, за декоративным чугунным забором, мрачные, почти крепостные стены громадной тюрьмы, справа — обычные дома: один, тот, что прямо напротив тюремных ворот — вполне современный и красивый, а остальные — дореволюционные трущобы.
Это не простое место, а историческое: в суровые годы кровавого царского режима пламенные революционеры томились вот за этими самыми стенами. Причём — в самом прямом смысле за этими самыми. Именно вот в этом месте, где сейчас прохаживается сверхсрочник с автоматом, был совершён взрыв стены, и в образовавшийся пролом все борцы за светлое будущее самым пламенным образом вырвались на свободу и благополучно сбежали, и вот теперь страна наслаждается тем, что они ей подарили.
Поворот направо — старшина и писарь оказываются на улице Гоголя, упирающейся перпендикуляром в улицу Достоевского. Если главная достопримечательность улицы Достоевского — тюрьма, то на улице Гоголя самое главное — театр имени Гоголя. Городские власти, наверное, вложили в это такой смысл: Достоевский читал на тайном сборище революционеров запрещённое цензурою письмо Белинского к Гоголю и вот попал в тюрьму; Гоголь же сочинил пьесу «Ревизор», и вот теперь в честь этого писателя назван театр. И вообще в этом городе все знаменитые русские писатели увековечены в названиях улиц. Есть тут и улица всё того же пресловутого Белинского, есть и улица Пушкина, и улица Лермонтова, и Тургенева, и Аксакова и многие другие. Причём все эти улицы не разбросаны как попало по всему городу, а сгруппированы в одном его районе — самом центральном.
Но поскольку наша история посвящена солдатской тематике, а не литературоведческой, то для нас сейчас интереснее всего улица имени Николая Гавриловича Чернышевского. Любимейшего писателя самого Владимира Ильича Ленина, который, кстати, тоже приложил руку к судьбе и репутации этого города — какое-то время он жил в нём, чему служит доказательством дом-музей великого вождя, куда всех солдат местного гарнизона водят на экскурсию в обязательном порядке.
Но Старшина Степанов и рядовой Полуботок направляются сейчас отнюдь не в дом вождя мирового пролетариата. Их конечная цель — эта самая улица Чернышевского, а точнее — некое учреждение, расположенное на этой улице.
Пока они туда идут, нам следует обратить внимание и на другие особенности данного города. Есть в нём какое-то необъяснимое свойство притягивать к себе весьма значительные события отечественной истории и вообще события. Например, здесь когда-то власть бурно переходила от белых к красным и — наоборот, здесь бесчинствовал печально знаменитый чехословацкий корпус, а в одном из тюремных учреждений именно этого города перевоспитывался будущий герой Великой Отечественной войны — тогда ещё несовершеннолетний правонарушитель Александр Матросов. Война уже давно отгремела, но по городу до сих пор ходят слухи: его там так довели, что, как только он оказался на фронте, бедняга тут же с горя взял да и бросился грудью на немецкий пулемёт… За последние два-три года по различным подразделениям описываемого здесь конвойного полка прокатился ряд самоубийств. Например, в третьей роте, откуда только что вышли старшина Степанов и рядовой Полуботок, было два самоубийства. К чести старшего лейтенанта Тобольцева — оба до его назначения в эту роту. Но и это не всё: спустя четырнадцать лет и пять месяцев после нашей истории — именно в этом городе несколько солдат именно этого самого конвойного полка дойдут до безумия и, захватив заложников и убив нескольких человек, попытаются умчаться куда-то в далёкие края на авиалайнере, который они потребуют для себя…
