Михаил Белоусов - Об этом не сообщалось…
Батальонный комиссар Сенько не спеша запер сейф и, устало козырнув часовому, вышел в теплую июньскую ночь. И хотя усталость разлилась по всему телу и залегла тяжелым свинцовым пластом в затылке, домой идти не хотелось. Жена с дочками гостила у отца в Николаеве. И ему вдруг до боли остро захотелось хоть на сутки, хоть на час оказаться среди родных, на тихой заводской окраине, вдохнуть полной грудью степной пьянящий воздух, настоянный на полыни и зреющих хлебах, но уже вобравший в себя запах металла и угля, краски и дерева, запах его первого жизненного университета – судостроительного завода. Сергей Михайлович видел себя в саду, под густым виноградным шатром. И рядом – отец. Сидят они, попивают терпкое домашнее вино и мирно беседуют обо всём. И нет этой тревожной ночи, нет щемящего чувства осознанного уже беспокойства и огромной ответственности, которая возложена на него, коммуниста ленинского призыва, армейского контрразведчика, за судьбу его двух дочурок и детей миллионов простых советских людей, за судьбу запорожского сталевара и сахалинского рыбака, за судьбу всей страны и за судьбу вот этого усатого дедка-галичанина, который, обхватив для храбрости берданку, мирно сидит на крыльце магазина. Поглощенный мыслями, Сенько не заметил, как подошел к дому. Уже достав ключи, Сергей Михайлович вдруг круто развернулся и быстро зашагал к небольшому особняку в конце улицы. Окно на втором этаже ещё светилось – бригадный комиссар не спал.
…Начальник политотдела корпуса Иван Федорович Скобель любил эти тихие часы – на грани суматошного дня и глубокой ночи. Уложив домочадцев, закрывался он наглухо у себя в рабочей комнате и устраивал, как он в шутку называл свои ночные бдения, разбор текущих событий дня. Обстановка в корпусе сложная. Близость к границе требовала предельной собранности и постоянной боевой готовности. И поддерживать её приходилось в условиях переучивания, а зачастую и освоения заново всем личным составом новой техники, которая, хотя и с перебоями, но в корпус поступала. Смотря правде в глаза, Скобель ясно отдавал себе отчет, что в полном смысле слова механизированным корпусом их соединению только ещё предстоит стать. Непонимание многими командирами тактики современной войны, «кавалерийские замашки», как любил говорить комкор – сам в недалеком прошлом кавалерист, не могли не беспокоить бригадного комиссара. В приказном порядке такие вопросы не решались. Необходима была кропотливая повседневная политико-воспитательная работа со всеми – от красноармейца-первогодка до командира с опытом гражданской войны, а времени для этого было крайне мало. Поэтому опасения, высказанные зашедшим к нему начальником отдела контрразведки о Фыде и Буцько, явились как бы продолжением его собственных тревожных раздумий.
…Часовой при штабе корпуса не мог скрыть удивления, когда через некоторое время в штабе снова появился Сенько и вместе с ним начальник политотдела. А ещё через двадцать – тридцать минут, сюда были вызваны и другие оперработники отдела Сенько. Ставя перед ними задачу, Сенько ловил недоумевающие взгляды: к чему такая спешка? Обоих этих субъектов контрразведчики знали, и взять их можно было в другое время. Ведь батальонный комиссар прекрасно знает, что Роман Буцько живет за высоченным забором, за семью запорами, а на ночь, спускает с цепи злющего лохматого кобеля. Пока этого пса «уговоришь», он полгорода разбудит.
Но приказ есть приказ. И в два часа ночи, когда на востоке ещё не прорезалась первая предрассветная полоска утреннего неба, к домам учителя Буцько и ксендза Фыда подошли чекисты.
* * *На аэродроме Гроссенхайн творилось что-то невообразимое. Сквозь надрывный вой авиационных моторов прорывались дикие, исступленные выкрики самолётной прислуги. Лоссберг увидел, как из только что подрулившего к стоянке «юнкерса» вывалились летчики и тут же попали в объятия обезумевших техников, а ещё через секунду они взлетели вверх, подброшенные десятками рук. Даже болтливый Вилли прикусил язык и осоловело уставился в окно. Однако их машины продолжали движение в самый дальний конец аэродрома, где стояло несколько самолетов, предназначавшихся для них. Сердце обер-лейтенанта сжималось от радостного предчувствия, и едва только их автомобили остановились, он бросился к охране с расспросами. Но была подана команда «Ахтунг!», и все смолкли. Вытянулся в струнку и Лоссберг. К их стоянке шел начальник отдела абвер-2 полковник Лахузен.
– Господа! Офицеры и солдаты! – Голос его звенел на высшей ноте. – Вы являетесь свидетелями и участниками выдающеюся исторического события – час назад фюрер начал войну против большевистской России! Летчики, которых вы сейчас видели, первые герои рейха, они уже показали большевикам силу германского духа и оружия, которое им дал великий фюрер!
– Хайль Гитлер! – завопил ошеломленный Лоссберг, ощущая в эту секунду трепетное желание отдать, если потребуется, и жизнь за «величайшего из великих», за вождя нации Адольфа Гитлера.
Обер-лейтенант внимательно слушал полковника Лахузена… Вилли Шмундту и его головорезам надлежало высадиться южнее местечка Яворов Львовской области. Их задача – взрыв железнодорожных мостов на участке Львов – Перемышль, вывод из строя линий связи и расправа с мирным населением. Последнее, судя по довольным лицам диверсантов, устраивало их больше всего. Взвод Вилли составляли эмигранты из Прибалтики, польские уголовники и шесть украинских националистов из организации Степана Бандеры[4]. Все они жаждали поскорее оказаться на Востоке, отомстить Советам, побольше награбить и получить отличия.
Работу Шмундта и его группы Лоссберг считал не совсем чистой. И дело тут было не в самом задании – пользоваться пистолетом и финкой обер-лейтенант умел не хуже любого из них. А дело – в сложности выполнения группового задания. Даже у команды, состоящей из арийцев-диверсантов, и то мало шансов вырваться из тыла противника целой и невредимой. В этом смысле свою работу Гейнц считал и менее опасной, и более полезной. Он хорошо усвоил из рассказов опытных разведчиков абвера, что задания в тылу противника удобнее всего выполнять в одиночку. Никто тебе не нашептывает об опасности и никто тебя из коллег не предаст. Находчивый разведчик, если он один, всегда может рассчитывать даже на помощь населения, особенно в сельской местности. Достаточно оказать крестьянке какую-то маленькую услугу, и у неё легко найдешь сочувствие, приют, а то и укрытие.
…Пролетая над границей, где всё было окутано дымом и пылью от взрывов снарядов и бомб, он почувствовал, что душа его переполнилась радостью. Его распирало высокомерие и гордость за свою принадлежность к третьему рейху. Правда, когда уже оставались считанные минуты до выброски, у обер-лейтенанта засосало под ложечкой. Только тут подумал он, что его могут убить после того, как он отделится от самолета, или задержать уже на земле. Но такая мысль появилась лишь на какие-то доли минуты. Он посмотрел на отлично сидевшую на нем новенькую форму капитана Красной Армии, нащупал в кармане документы на имя начальника штаба танкового батальона Елистратова и сразу успокоился – они обеспечат ему выполнение задания. Лоссберг считал, что после приземления первая же попавшаяся ему автомашина или подвода доставит его, как «командира Красной Армии, возвращающегося из отпуска», туда, куда он скажет. Ну а если возница или шофер окажется неуступчивым, он заставит его это сделать силой оружия. Началась война, и долг каждого советского гражданина – помочь «отпускнику-командиру» быстрее оказаться в своей части!
У абверовца всё складывалось пока как нельзя лучше. Приземлился он благополучно. Выйдя затем на дорогу Стрый – Дрогобыч, остановил подводу, запряженную парой добрых коней, и попросил возницу подвезти его.
В городе, в который они приехали, грохотали разрывы, в некоторых местах возникли пожары. Женские крики, детский плач неслись отовсюду. Появились обезумевшие от горя люди, ещё не понимавшие, что же произошло. Они тогда ещё не знали, что немецкие летчики – истребители и штурмовики – проходили специальную подготовку – «охота за группами и отдельными объектами на открытом пространстве». А в Польше сдали экзамен по этой палаческой задаче.
Войск в городе почти не было видно – только изредка промчит полуторка с бойцами. Зенитчики вели по самолетам редкий и, как отметил Лоссберг, неприцельный огонь.
На одной из центральных улиц вой пикировщика заставил обер-лейтенанта ничком упасть на мостовую. Взрыв оглушил его, а несколько крупных обломков камня упали совсем рядом. И тут леденящий ужас пригвоздил абверовца к земле. Не было сил даже отползти куда-нибудь в укрытие. С трудом переждав налет, на подгибающихся от страха ногах, с думой о том, что может погибнуть от своих бомб, он пошел по нужному ему адресу. Потрясение от пережитого было так велико, что у Лоссберга не хватило сил оказать сопротивление, кода в доме Фыда вместо знакомого ему по фотографиям святого отца его встретил запыленный, с окровавленной повязкой на голове сотрудник отдела контрразведки корпуса политрук Николаев.
