Милош Крно - Лавина
— Извольте предъявить паспорта!
Луч карманного фонаря забегал по лицам пассажиров, которые до сих пор знали друг друга только по голосам и могли различить лишь синеватые, расплывчатые черты лица. В то время как жандарм с гардистом [1] проверяли паспорта, пассажиры обменивались испуганными взглядами. Молодой человек в углу у окна заложил руки за голову, как бы закрывая лицо от любопытных соседей.
— Это вы пан Лани? — спросил жандарм толстяка.
— А что, разве не похож? — сердито отозвался тот. — Да, это я, мясник из Бистрицы…
Жандарм ухмыльнулся.
— На фотографии у вас усы, — возразил он.
— Ну и что? — пожал плечами мясник. — Что ж, мне теперь всю жизнь носить усы? Мне и без того истрепали все нервы.
Жандарм вернул ему документ и сказал:
— В соответствии с правилами вы должны заменить фотографию.
— Нет уж, я лучше отпущу усы, — захихикал толстяк, сложив руки на животе.
Офицер, судя по петлицам — сотник, документов не предъявил и показал на девицу многозначительным взглядом:
— Это моя невеста.
Жандарм отдал честь, а потом долго рассматривал удостоверение молодого человека. Наконец вернул документ и спросил:
— Вы из Прешова?
Лишь теперь пассажиры впервые услышали голос молодого человека:
— Совершенно верно, из Прешова.
— А куда едете?
Молодой человек прищурил глаза и ответил:
— В Жилину, по торговым делам…
Когда жандарм вышел из купе, гардист еще раз зажег фонарь и, как будто не удовлетворенный проверкой паспортов, обратился к пассажирам:
— Это все? Больше здесь никого нет?
Мясник расхохотался.
— Разве что в чемодане. Проверьте, — выдавил он сквозь смех, но гардист проворчал, чтобы такие замечания он оставил при себе и, выпятив грудь, последовал за жандармом.
Простуженная дама посмотрела на сотника ласковым взглядом; в темноте его голос ей не понравился, так что пропало даже желание продолжать разговор, но при свете он оказался весьма симпатичным.
— Куда изволите следовать? — спросила она, набравшись смелости.
— В Тренчин, — рассеянно ответил сотник.
Напрягая зрение, он старался разглядеть в падавшем из коридора тусклом свете сидящего у окна молодого человека. Сотник лихорадочно припоминал, где уже видел его. Светлые волосы, удивительно голубые глаза, высокий лоб, выступающие скулы… Наконец он не выдержал. На его лице появилась улыбка, и он обратился к молодому человеку:
— Извините, но ваше лицо кажется мне очень знакомым. Вы сказали, что вы из Прешова?
— Да, из Прешова.
— Я был там в сороковом. Может быть, тогда я вас и видел.
— Не помню, — ответил молодой человек спокойным голосом и принялся заводить свои ручные часы.
Поезд тронулся. Сотник закурил сигарету и в свете догорающей спички еще раз внимательно посмотрел на своего соседа.
Молодой человек потянулся, нарочито застучал зубами и сказал, зевая, что ему холодно, что он продрог. Потом он встал, надел кожаное пальто и медленно уселся. Сотник сразу же шепнул девице:
— Одевайся, выходим.
— Ты с ума сошел! — ужаснулась девица. — Ведь нам до Тренчина…
— Я должен, — он нагнулся к ее уху, — я должен кое о чем заявить.
Молодой человек посмотрел на сотника, и в голубоватом сумраке их взгляды встретились. Он разобрал только первые слова сотника и нахмурился.
Поезд сбавил скорость. Молодой человек встал и вышел в коридор.
Сотник прошептал девушке:
— Одевайся. Через пять минут выходим.
Заскрипели тормоза, мясник засуетился. Он дважды дернул за ремень рамы и, не обращая внимания на новые протесты простуженной дамы, высунул голову в открытое окно.
— Это только разъезд, — облегченно произнес он. Взглянув затем направо, мясник крикнул грубым голосом: — Ого, смотрите, выскочил на ходу!
Сотник сорвался с места, но паровоз в этот момент начал быстро набирать скорость. Офицер выбежал в коридор: двери были открыты, ветер заносил в вагон капли дождя вместе с хлопьями мокрого снега. Молодого человека и след простыл. Сотник вошел в купе, хлопнул дверью и взволнованным приглушенным голосом сказал девице:
— Я уверен, что это дезертир. Я узнал его. Из нашего батальона… Под Одессой он перешел к русским…
2
На шоссе за деревянным мостом, соединяющим над двумя рукавами Вага асфальтовое шоссе с грязной каменистой дорогой, остановился грузовик. Закрашенные синей краской фары осветили сапоги и кожаное пальто человека, который захлопнул за собой дверцу и осторожно обошел блестящую лужу.
Когда грузовик снова тронулся, мужчина быстрым шагом перешел через мост. По его походке и резким, прямо-таки военным движениям было видно, что этот человек молод. Шапку он натянул на глаза, в руке держал продолговатый электрический фонарик, время от времени освещая дорогу. Издалека, со стороны гор, донесся колокольный звон, извещая о том, что наступила полночь.
На дороге затарахтел мотоцикл. Молодой человек перепрыгнул через канаву и побежал по меже, уходящей в размокшие поля, пересеченные петляющим ручейком и окруженные низкими холмами, на которых торчали голые в эту пору года кусты орешника и терна. Мотоцикл промчался мимо развесистой липы и исчез за мостом, как будто растворился в темноте.
Молодой человек энергично зашагал по тропинке вдоль ухабистой полевой дороги. Там было не так грязно. Время от времени он останавливался. Казалось, что он что-то вспоминает.
Снег прекратился, начал моросить мелкий дождь. Где-то залаяла, а потом протяжно завыла собака. Молодой человек остановился у склонившейся трухлявой ивы; по ее растрескавшейся коре забегал луч света. Он легонько дотронулся до широкого ствола в том месте, где было вырезано большое асимметричное сердце, а в нем две буквы: «М» и «Я».
Выражение его лица смягчилось. Потом он вздрогнул и улыбнулся.
— Глупости, — сказал он.
Может быть, это слово было адресовано мелькнувшей у него мысли: говорят, что смерть минует человека, если неожиданно испугает его. А может быть, оно относилось к этим двум буквам в сердце на стволе дерева, потому что долго еще освещал он их своим фонариком. Потом он свернул на межу, ведущую к задворкам села.
Перед длинным ровным рядом амбаров с белыми каменными столбами и этернитовыми крышами молодой человек остановился. От деревянной калитки между двумя амбарами дорожка вела к небольшому чулану. Он вытащил из запора колышек, петли калитки заскрипели, а когда он подошел к забору, за которым торчали голые ветки высоких деревьев, в соседнем саду залаяла собака.
— Цыц, Дунай, фу! Разве ты меня не узнаешь? — обратился он через щель в заборе к собаке, которая сразу же радостно заскулила.
Затем молодой человек тихо прошел по дорожке, посыпанной гравием, кое-где выложенной досками или плоскими камнями. Слепо темнели окна. Он перебежал через широкую улицу, потом осторожно проскользнул через узенький мостик. В этот момент на улице раздался шум мотора: на вершину пригорка к массивным воротам каменного дома с двумя елями в саду поднимался автомобиль.
Дверцу в воротах амбара удалось открыть без труда. Молодой человек осторожно прикрыл ее и пробрался в сарай; в нос ему ударил острый запах сена. Он хотел войти в хлев, откуда доносилось мычание коровы, но на дверях висел замок. Переходя по узенькой дощечке, переброшенной через навозную жижу, он осветил клеть: борова не было, дверцы распахнуты, клеть набита соломой.
Во влажном воздухе стоял неприятный кислый запах навозной жижи, в соседнем дворе противно визжали кошки.
Молодой человек подошел к двери маленького каменного домика. Из-под нее узкой полоской пробивался слабый свет. Он легонько нажал на ручку, дверь поддалась, и он оказался в маленьких сенях. Через стекло в двери кухни свет лампы падал на лавку с подойником, ушатом и бадьями, на побеленную дверь, из-за которой доносился непрерывный храп.
Возле кухонной двери он снял с головы шапку и через оконце заглянул в кухню. На лавке за столом сидела женщина и пришивала пуговицу к поношенному зимнему пальто. Ей было около сорока лет. Правильные, мягкие черты лица, прозрачные, светлые глаза, тонкие бледные губы; в каштановых волосах, заплетенных в тугую косу, первая седина. На ней была простая деревенская кофта, связанная из серой овечьей шерсти, с черными плоскими пуговицами.
Женщина сосредоточенно шила, лишь время от времени втыкала иглу в материю и дыханием обогревала окоченевшие пальцы. Справа от занавешенного окошка, возле вылинявшей вышивки с надписью «Кто рано встает, тому бог подает», на побеленной стене висел календарь с изображением красного оленя перед заснеженной лесной сторожкой и надписью «Погорелая, 1944». С левой стороны в глаза бросалась маленькая фотография в непропорционально большой, старомодной рамке — портрет мальчика.
