Владимир Рыбин - На войне чудес не бывает
— Ты не юли, знаю я тебя.
Разговор был все о том же, о переходе Тимонина в штаб полка. Который раз поднимался этот вопрос, а все, как считал Тимонин, не вовремя, все в такой момент, когда никак нельзя было бросить батальон. И опять — можно ли?
— Не могу я сейчас, товарищ майор, — взмолился Тимонин. — Люди в кюветах лежат, не подняться. Вот возьмем церкву.
— Ладно, час подожду, бери.
Тимонин вышел из машины, осторожно прикрыв за собой дверь.
— Ну, что будем делать? — спросил Авотин.
— А чего делать? Брать надо церкву. — Тимонин поморщился как от зубной боли. — Пушки бы…
— Отстали пушки. Лошадей поубивало.
— К машинам надо цеплять сорокапятки, вот хоть к штабным.
— Не идут машины по снегу, буксуют.
— Так на руках, впервые, что ли?
И как раз в этот момент из за поворота дороги выскочила первая упряжка, за ней вторая и третья. Были они куцыми — в три четыре лошади. Но по асфальтовой глади неслись лихо, как в кино. Им навстречу кинулись солдаты, чтобы остановить, не дать выехать под огонь.
Пока сорокапятки выкатывали на огневые позиции, пулеметы на стенах замка, в окнах, в амбразурах захлебывались огнем и дали возможность хорошо засечь их. Но с первыми же выстрелами пушек они умолкли. Затаившись в кюветах, батальон наблюдал, как снаряды долбили стены. Были отмечены прямые по падания в окна. Когда пушки умолкли, Тимонин приказан первой роте выдвинуться к замку и покончить с засевшими там гитлеровцами.
Двигавшаяся через поле цепь казалась до ужаса редкой. Солдаты то и дело проваливались в какие то невидимые издали ямины, падали, тяжело вставали и шли, с трудом переставляя ноги. Снова ожили пулеметные точки, сначала одна, потом другая, словно пулеметчиками никто не командовал. Цепь залегла. Опять забухали от лесочка сорокапятки. И пулеметы снова умолкли. Но едва рота поднялась, как сырой холодный воздух вновь наполнится перехлестным треском. И без бинокля Тимонин видел, как оседали в снег раненые, как падали навзничь убитые. Отовсюду стучали винтовки, длинными очередями били по стенам и ручники и станкачи — все, что имелось в батальоне, но толку от этого, похоже, было мало.
Давно воевал Тимонин, с самого сорок первого. Тогда, да и позднее, не раз приходилось так вот идти на пулеметы. Потому что тогда рассчитывать на артиллерийскую, а тем более на какую-либо другую поддержку не приходилось, а приказ надо было выполнять. Но теперь-то не сорок первый?
Он лежал на краю кювета, неотрывно смотрел на черные стены, на конус церквушки и напивался злостью, не зная, что теперь предпринять. Поднять в атаку весь батальон? Но что от него останется после такой атаки?
— Никак связной бежит!
Лейтенант Соснин привстал, вглядываясь в сторону.
— Капитана Тимонина!. В штаб! — донеслось по цепи.
Он даже обрадовался возможности не принимать пока никакого решения, махнул рукой связному, чтобы не отставал, и, почти не пригибаясь, побежал вдоль дороги.
Еще издали увидел санитарной машины нет. Значит, уехала, увезла командира полка. Значит, новое начальство, новый приказ? Может, вообще не надо будет брать этот большой замок? Может, обойти, и делу конец? Разумнее не придумаешь. И совсем поверил в это свое предположение, когда увидел майора Авотина, склонившегося над картой.
— Подойди сюда, — сказал майор, не дав Тимонину даже доложиться о прибытии. — Гляди, — указал он на карту.
Карта была немецкая, такими нередко пользовались и прежде, на здесь, на чужой территории, они были просто незаменимы все нанесено с завидной дотошностью. Чужие буквы складывались в знакомые названия, встречавшиеся на дорожных указателях. Вот и Kleindorf — квадратики домов, вот и черный крестик замка в километре от городка. Вот она и дорога с нарисованной на ней красной стрелой, указывающей движение полка.
— Дивизия пошла другой дорогой Комдив приказал оставить тут один батальон.
— А полк? — спросил Тимонин.
— Полк не может задерживаться ни на час. Остаешься ты. Блокируешь этот узел обороны. И кончай с ним побыстрей, догоняй полк.
Вот этого Тимонин никак не ожидал.
— Какая остается поддержка? — спросил он.
— Какая поддержка! Комдив и роты не оставлял, а я выпросил батальон. Считай, повезло тебе, отдохнешь в городке, а там со свежими силами догонишь.
— Мы же с сорокапятками не можем взять их.
— Разговорчивый ты, Тимонин. Придется хорошенько подумать о предложении командира полка.
— Да разве в этом дело.
— И в этом тоже. Пошевели мозгами, считай, что я даю тебе возможность самостоятельно развернуться.
— От батальона сами знаете что осталось.
— Гляди сюда, — перебил его майор и ткнул пальцем в черный крестик замка на карте, в сдвинутые плотно коричневые горизонтали возле него. — Тут поле, а по ту сторону — речка, скрытые подходы. Ясно?.
Все было правильно. Конечно, хорошо бы раздраконить этот дом бомбовыми ударами или тяжелой артиллерией Хорошо бы атаковать, прикрывшись броней танков. Но авиация сидит, привязанная непогодой к аэродромам, но артиллерия и танки догоняют отступающего противника, и никто не будет возвращать их из-за какой-то группы фанатиков. Был бы он на месте майора, тоже бы удивлялся щедрости командира дивизии, оставившего тут целый батальон. Все правильно. Только Тимонину от этого было не легче. Он понимал: непросто будет разгрызть этот орешек, ох, непросто.
Городок с этого краю казался совершенно пустым Аккуратные домики выглядели игрушечными, словно кто-то сложил их из кубиков, огородил миниатюрные дворики, натыкал под окна березок да елочек. Перед каждым домом — калиточка в невысокой, по пояс, оградке, от каждой калиточки ведет к крыльцу дорожка, чистая даже сейчас, в снежную непогодь. Словно жители, все до единого, почистили, прибрали свои дворики, прежде чем бежать отсюда.
«Вот ведь, — зло думал Тимонин, оглядывая домики, выбирая, в каком разместить штаб батальона. — Наши деревни, отступая, жгли, а на свои рука не поднимается?!» Он толкнул ногой ближайшую калитку, открывшуюся легко, без звука, пошел к дому. В узком оконце над двустворчатой дверью увидел кружевную занавеску и почему-то еще больше разозлился. Уже не жалеючи пнул дверь, но и она раскрылась словно бы сама собой — входи, располагайся; И в доме тоже все было чисто прибрано. Белая кафельная печь пестрела синим замысловатым рисунком, одинаковым на каждой плитке. На окнах длиннющие гардины. У стены большой застекленный шкаф, полный посуды.
Шустрый ординарец, сержант Поспелов, затопал мокрыми валенками по чистому полу.
— Здесь ночуем, товарищ капитан?
Только что сам намеревавшийся устроиться поудобнее, Тимонин вдруг подумал, что этот уют после полевой неустроенности может расслабить солдат. Было бы время, дал бы он славянам отоспаться на перинах. Но где оно, время? Эта возможность самостоятельно развернуться, о которой говорил майор, была лишь кажущейся. Надо было сейчас же организовать разведку, разузнать, что там за силы, в замке? И надо было выставить посты на дороге, а то, не дай бог, кто-нибудь выскочит под огонь. И требовалось немедленно блокировать немцев со всех сторон, чтобы никто не ушел. И бой надо было готовить немедленно. Когда уж на перинах валяться?!
— Нет, не здесь, — сухо сказал Тимонин.
— Жаль, домик-то богатенький. Хотя они все тут богатенькие. Мягко спят, зар-разы! Содрать бы занавески-то на портянки, а?. Сколько портянок бы вышло. Или из автомата по этим шкафам. Чтоб не блестело…
— Ну-ну, — сердито сказал Тимонин и вышел, хлопнув дверью. В нем самом кипела эта злость на прилизанность немецкого быта.
Штаб батальона расположился в каменном сарае на окраине городка, откуда был виден замок. Сержант Поспелов приволок пару перин, бросил их в углу, растопил чугунную печь, и скоро в сарае стало невпродых жарко. Ротные, которых Тимонин собрал, чтобы поставить задачу каждому, разомлели в тепле, порасстегивались, заклевали носами.
— Может, не топить? — спросил Поспелов, каким-то своим чутьем уловив недовольство начальства.
— Топить, — сказал Тимонин, сам борясь с желанием расслабиться и поспать хоть немного. — Пускай каждый старшина устроит такую сушилку. Сушилку, не более того. — Последнее относилось к ротным, и они закивали понятливо, принялись застегиваться.
Когда командиры рот разошлись по своим подразделениям, Тимонин вышел во двор, остановился у забора. Снегопад прекратился, и небо светлело местами чуть не до голубизны. С севера задувало. Ветер был сухой, обещавший мороз.
Повернувшись, чтобы идти назад, он вдруг застыл от глухого вскрика:
— Хенде хох!
Привычным рывком перекинул из-за спины автомат, огляделся. Вокруг никого не было.
— Хенде хох! — снова услышал он. — Хайль Гитлер! — И леденящий душу сумасшедший хохот.
