KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Проза » О войне » Марина Струк - Рассказы о Великой войне

Марина Струк - Рассказы о Великой войне

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Марина Струк, "Рассказы о Великой войне" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

В ту ночь она не ложилась долго. Они с Тарасенко просидели до четырех утра на поваленном бревне, чуть поодаль от расположения, скрываясь от косых взглядов. Просто сидели плечом к плечу, разговаривали шепотом, будто боясь спугнуть кого-то. Или что-то. Что-то хрупкое, чуть зарождавшееся, заставлявшее идти кругом голову.

Удивительно, но, как выяснилось тогда, они оба были из Москвы и жили так близко друг от друга, через два переулка. Обоим было чуть больше двадцати, учились в соседних школах. И в 1936 году ездили в один лагерь на все лето, только были в разных отрядах. А когда-то лейтенант даже дрался с ее братом, когда что-то не поделили дворами.

— Где сейчас Лешка? — спросил тогда Тарасенко, и она прикусила губу, сжала пальцы в кулак, скрывая мелкую дрожь, что всегда била ее, когда говорили об отце или брате.

— Погиб под Москвой еще осенью 41-го. А папа… папа пропал без вести в 42-м под Ленинградом.

— Прости, — прошептал он и вдруг накрыл ее кулак, лежащий на шершавом стволе своей большой ладонью. И она расслабила руку, позволила переплести пальцы со своими, едва дыша от такой близости, уткнулась лицом в его плечо. А он целовал ее волосы, скользил губами по щеке несмело, не позволяя себе иной вольности. И казалось в ту ночь, что нет никакой войны.

Война снова ступила в жизнь Наты на следующий день. Когда пришлось тащить смертельно раненую Любку, которой «Франц четвертый» прострелил легкое. Они тогда впервые за недели разделились — Любка решила снова идти на те позиции, где прошлым днем они сняли двух ефрейторов. И зачем только Ната не стала настаивать на своем, зачем отпустила ее? Этот вопрос мучил ее до сих пор. Как и тот, почему ее не было в тот роковой день рядом, когда Тарасенко двинулся на наблюдательный пост.

Ната понимала умом, что он никак не мог проигнорировать приказ разведать позицию для предстоящей артподготовки перед наступлением. Но сердце по-прежнему отказывалось принять неизбежное. Он ушел на закате, когда она еще не успела вернуться с позиции, когда не успела сказать, чтобы избегал воронок, ведь те так открыты для обзора со стороны небольшого леска на нейтральной полосе. Березы стояли редко, в них не спрячешься толком, но некое чувство подсказывало Нате, что искать «охотников» следовало именно в таких местах.

Ушел, когда она столько всего не успела сказать, не успела сделать то, что так хотелось…

Ната потом выверит траекторию выстрела, когда займет то же самое место в воронке, где был убит лейтенант, где на песке по-прежнему темнела его кровь. И найдет обертку от конфеты, свернутую в узкую трубочку среди тех берез, как и убежище «Франца четвертого» — небольшую яму и широкие березовые ветви рядом.

Солнечный луч пробежал по зеленой листве с редкими вкраплениями желтого и блеснул на чем-то, ослепляя на миг Нату. Палец едва не нажал на курок, следуя выработанной привычке стрелять на этот блеск луча в стекле. Но в последний момент будто кто-то шепнул Нате прямо в ухо: «Жди!», и она замерла. Вгляделась внимательнее, едва дыша, и прикусила губу до крови, чтобы не крикнуть в голос от горя, охватившего ее с головой, от злости, разрывающей сердце на куски.

Часы. Советские часы на широком кожаном ремешке, выпущенные Первым Московским Часовым Заводом с улицы Кирова.

— Подарок отца, — сказал ей как-то Тарасенко, показывая с гордостью эта наручные часы. — Он погиб в 39 —м году в Манчжурии. Это память моя о нем.

Часы, подвешенные на тонкую бечевку к ветке, снова качнулись, когда ворона вдруг взмахнула крыльями и сорвалась с места, полетела дальше, к лесу и реке, видневшейся в прицел тонкой ниточкой. Ната снова отвлеклась на циферблат и едва успела заметить легкое движение в метрах пяти от ловушки, разглядела «Франца четвертого» так отчетливо, словно он рядом стоял. Тот тоже внимательно смотрел на нее в прицел, а потом перекатил во рту конфету языком, прежде чем нажать на курок.

— Коля…, — беззвучно прошептала Ната вдруг, а потом выстрелила, выигрывая у «Франца четвертого» какие-то доли секунды, когда тот отчего-то замешкался, замер на миг, глядя на нее через расстояние, разделяющее их. Уже падая навзничь в траву, с пулей, вошедшей прямо в лоб под край каски, он все же успел нажать на курок.

Ната приедет на это место, когда будет догонять свой батальон, возвращаясь из госпиталя. Странно, но часы, на безмерное удивление Наты, все еще будут висеть на том самом месте, на ветке березы, припорошенной снегом. И даже будут тихонько тикать в странной для Наты тишине, ведь та запомнила окрестности совсем иными, чем сейчас. Она приложит часы к уху, чуть вздрогнув, когда холодное стекло коснется нежной кожи, и будет слушать их тиканье, закрыв глаза. И вернется мысленно в осеннюю ночь, когда ее обнимали крепкие руки, а под ухом точно так же мерно и тихо стучало сердце, и, казалось, не было войны…

Однажды в феврале, или Анна и Нюра…

Ждала тебя.
И верила.
И знала:
Мне нужно верить, чтобы пережить
Бои,
походы,
вечную усталость,
Ознобные могилы-блиндажи.
Пережила.
И встреча под Полтавой.
Окопный май.
Солдатский неуют.
В уставах незаписанное право
На поцелуй,
на пять моих минут…

Юлия Друнина

Нюра в последний раз проверила огонь в печи, подкинула несколько сучковатых поленьев, чтобы тот не погас скоро, отдавал тепло в течение всей ночи. Потом распрямила больную спину с легким стоном и, отодвинув ситцевую занавеску, поправила одеяло на спящих на лежаке детях. Пять детских головок: две светловолосые — ее собственные детишки, остальные — приемыши.

Один — Силантьихи, что была расстреляна в прошлом году за связь с партизанским отрядом, другие два — молоденькой учителки, жены лейтенанта, служившего в городе перед самой войной. Учителка та приехала в деревню на лето в тягости да с малолетним сыном, и так и осталась тут, не успев уехать к мужу, когда грянула война. Сгинула она — как сказали позже Нюре, попалась под облаву немецкую, когда ходила в соседнее село выменять на кулечек гречихи или овса свое последнее платье, оставшееся от той прошлой жизни. Так и осталась Нюра за мать ее ребятишкам, ходила за всеми пятью, голодала сама днями, но их выхаживала, не делая различий между своими и чужими. Да разве и могут быть они чужими, эти дети, обездоленные войной?

Нюра вздохнула, задвинула занавеску и прошла к образам, что стояли перед лампадкой в углу горницы. Перед тем, как опуститься на колени, выглянула в окно. Все идут, сердешные. С самого заката идут и идут вдоль деревенской улицы, мимо ее хаты, мешая сапогами снег, уже давно превратившийся в жижу под их ногами… Уставшие, грязные, с оружием за плечами, хмурые. Подталкивая застрявшие в этой жиже колесами тяжелые орудия или грузовые машины. На запад идут, подумала Нюра, гонят фашисткую гадину обратно в ее логово звериное. Ибо только звери способны творить то, что наблюдала Нюра в родной стороне!

Она чуть прикрыла глаза и стала читать слова молитвы, которой ее выучила еще бабушка, Авдотья Леховна, низко склонялась в поклонах до самого пола, едва не касаясь лбом толстых досок. Как обычно, прибавила и от себя просьбы к Всевышнему: о том, чтобы войне конец настал скорее, чтобы вернулись в деревню мужики, те, на которых еще не пришли похоронки, и чтобы сохранил хотя бы третьего каждого из тех, кто шагал мимо ее хаты. Молилась и плакала, уже заранее жалея тех, кому никогда не будет суждено вернуться в родную сторону. И мужа своего, Андрона Микулича, оплакивала, молила о покое для его души в чертогах небесных. Сгинул ее Андрон. Уж, и без ноги-то, на костыле, а подался партизанить, не усидел в хате…

Во дворе залаяла собака, надрывно и зло, стукнули в сенях, и Нюра поспешила подняться, глянуть на нежданного ночного гостя. Может, сызнова кто зашел воды испить. Но нет, вошедший в горницу худенький паренек невысокого роста тихим голосом попросился переждать у Нюры в хате некоторое время.

— Час, не более, хозяйка, — сказал он, переминаясь с ноги на ногу в валенках не по размеру. Да и вся его форма, казалось, была не по размеру — такой он был маленький в этих ватных штанах, полушубке с портупеей, ушанке с красной звездой на фоне грязного уже околыша. Нюра не смогла ему отказать, кивнула на лавку возле стола, куда паренек и поспешил сесть, скинув валенки, шапку и полушубок у двери. С удивлением заметила Нюра белую шалечку, замотанную вокруг шеи, из тонкой пуховой шерсти, но долго разглядывать гостя не стала, прошла к печи и поставила греться воду, подозревая, что паренек голоден. Тот же развязал завязки своего рюкзака и стал выкладывать на стол хлеб, немножко сахара и банку консервов.

— Поужинаете со мной, хозяйка? — предложил паренек, взглянув на усталую женщину в платке, что медленно опустилась за стол напротив него. — Не ела ничего с утра, добираясь до деревеньки вашей.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*