Петр Елисеев - Привал на Эльбе
Сандро хлопнул Елизарова по плечу, заглянул под козырек его каски, спросил:
— Ты где родился?
— На Дону, — тихо ответил Михаил.
— Не может быть! Наверное, в астраханских степях: быстро бегаешь, как сайгак от охотника.
Михаил тягостно молчал.
— Скажи: почему бежал? — допытывался Сандро.
— Говори, Елизаров, — потребовал Величко.
Кровь бросилась в лицо Михаила. Он взглянул на парторга и еще ниже опустил голову.
— Я хотел залечь в стороне и стрелять по немцам, — начал было оправдываться он.
— Стрелять? А чем? Пулемет-то бросил, — перебил его Элвадзе. Он присел перед ним на корточки и резко сказал: — Нехорошо поешь, Елизаров, на свою голову. Скажи лучше — виноват, струсил, — умнее будет. Верно советую?
Михаил, задетый за живое, гневно посмотрел на Сандро. «Какое ему, комсоргу, дело? — подумал он. — Я же не комсомолец». Он вскочил на ноги и сказал:
— Я в твоем совете не нуждаюсь.
— Не горячись, — протянул руку Элвадзе. — У нас, в Грузии, так говорят: если очень сердишься, укуси свой нос.
— Сам укуси, у тебя он как морковка.
Элвадзе словно иглой кольнуло. В другом месте он схватил бы за грудь такого человека, который, вместо того чтобы каяться, спорит, насмешничает.
— Ай-вай!.. — покачал головой Сандро, положил руку на плечо Михаила. — Пойми же свою вину. Тебе ли теперь обижаться на нас? Поругаем — спасибо скажи: ума прибавится, дисциплины прибавится.
К конникам подошел Пермяков. Он набил трубку, прикурил, накрыв голову полой шинели, и, выдохнув дым, негромко сказал:
— Нет лейтенанта Хлопкова. Кто виноват в его смерти? — обвел он взглядом притихших казаков.
Елизаров боялся встретиться с его глазами. Ему казалось, что политрук сейчас скажет такое, что ему уж больше не придется держать клинок.
— Мы все виноваты: командира надо беречь в бою. Но больше всех виноваты вы, Елизаров, — медленно проговорил Пермяков. — Вы показали немцам спину, бросили пулемет, не подумали о командире. Есть боевая заповедь: «Сам погибай, а товарища выручай». Вы эту заповедь знали. Мы говорили о ней.
Элвадзе даже досадно стало, что такие простые и значительные слова не пришли ему на ум.
— Позорно откупаться в бою кровью товарищей, — продолжал политрук.
Тяжелым молотом опустилось на голову казака это обвинение. Михаил помрачнел еще больше и, проклиная ту минуту, когда поднялся и побежал назад, он пересилил себя, встал, не глядя ни на кого, честно признался:
— Да, я виноват…
Пермяков выколотил пепел из трубки, сунул ее в карман и строго сказал:
— Придется, Елизаров, отдать вас под суд за трусость. И домой напишем, что Михаил Елизаров трус, что он подвел своих товарищей в бою.
Тахав с перевязанной щекой сидел в кругу, держа своего коня на поводу. Он махнул рукой наотмашь и выпалил:
— Если кто предал товарища, секир башка ему! А Мишка признал, что просто труса праздновал. Ему хватит нашего горячего слова. Слово тоже бьет человека.
— Спокойно, Тахав, — дернул Элвадзе товарища за полу шинели, — а то командир в санбат отправит тебя.
— Не учи козу капусту есть, — огрызнулся Тахав. — Я не приказ обсуждаю, а предложение даю. Елизаров не враг.
Легче бы казаку проглотить горячий уголек, чем слышать такие слова о себе. Елизаров стоял, кусая губы. Он вспомнил отца, старого казака, кавалера георгиевского креста, и его наказ: «Не посрами Елизаровых. А коли придется — умирай со славой: в бою и смерть красна…» Что скажет отец, если получит письмо командира? Сердце разрывалось у Михаила. Он не мог ни объяснить, ни оправдать свою трусость. Отец воспитывал его в строгости, учил дорожить казацкой честью, гордиться фамилией предков, любить жизнь. А он, молодой, необстрелянный казак, в первом бою затрясся, как осиновый лист, смерти испугался, пустился в бегство. И чем больше думал Михаил, тем досаднее и тяжелее становилось ему. Он исподлобья посмотрел на Элвадзе, Тахава и других бойцов. Они казались ему счастливыми героями. «Неужели я хуже всех?» В нем заговорила казацкая честь. Он крякнул, махнул рукой, раздосадованный, вытянулся и громко сказал:
— Вина моя тяжелая. Разрешите искупить ее в бою.
— Недолго думано, хорошо сказано, — Элвадзе схватил руку Елизарова.
— Правильно! Споткнулся в первом бою — сумей подняться для нового боя. Только бесстрашием и можешь искупить вину, — заключил Пермяков и скомандовал:
— По коням!..
И Михаил Елизаров поехал искупать свою вину.
2
День выдался ненастный. Дул порывистый ветер. Черные тучи, обложившие небо, то разрывались, то сливались. Вершины сосен покачивались. Лес гудел. С шорохом осыпались сосновые иглы.
По краю угрюмого леса скользила река Сож. Крутые волны набегали на отлогий берег и разбивались о толстые обнаженные корни замшелых ив. Стемнело рано. Низко плыли густые тучи. Ветер усиливался и все ниже гнул верхушки деревьев.
Разведка подкралась к Сожу. Ей надо переправиться через реку, узнать, какие силы противника в селении Шатрищи. Мост, находившийся в пяти километрах, по сообщению воздушной разведки, неприятель усиленно охранял.
Элвадзе поднял руку. Казаки натянули поводья, остановили коней. Елизаров косо посмотрел на грузина. Он сердился на него, но виду не подавал и думал о том, как бы не осрамиться еще раз и сдержать слово, данное товарищам.
Элвадзе тоже думал, глядя на катившиеся к тому берегу волны, но думал о другом: как перейти реку, как украдкой пробраться в селение, занятое противником. Он достал кисет, молча свернул козью ножку и протянул табак Елизарову. Тот отказался.
— Опасно курить — заметят…
— Правильно, — опомнился Элвадзе, бросил козью ножку и вполголоса скомандовал: — За мной, марш!
Он резко пришпорил Орла. Конь рванулся, бросился с песчаного берега в реку. Вслед за ним, зло грызя трензеля, прыгнул Булат Елизарова. Одна за другой поплыли через бурный Сож семь лошадей. Кони отрывисто всхрапывали, борясь с течением. Студеная вода обжигала, поднималась все выше и выше. Вот она дошла до грив лошадей, хлестнула через их крупы. Всадники соскальзывали с седел и, вцепившись в гривы лошадей, плыли рядом, держа автоматы над головой.
— Ну и купанье, — протянул Елизаров, отряхиваясь на берегу. — Эх, елки зеленые, книга размокла!
— Зачем с собой возишь?
— Люблю стихи Твардовского, — он бережно завернул книжку в платок и вздохнул. — Напоролись на глубокое место.
— Ничего, влез по пояс, полезай и по горло. — Элвадзе выливал из переметных сум воду. — А-а, хлеб-то — каша.
— Сойдет. Солдатский живот что котел — все сварит.
Елизаров вытер коня пучком травы, сунул ему в рот размокшую корку хлеба и поехал рядом с Элвадзе, пригнувшись в седле, как на скачках. Пробирались они лесной дорожкой.
— Понимаешь, душа любезный, куда едешь? — Сандро ткнул Михаила в бок.
— На охоту, — пробормотал Елизаров.
— Почти. Разница только такая: на охоте увидел лису — бах! А в разведке и дышать надо в рукав. Увидел врага — цап, но без звука: веселое дело, но немножко опасное. Разведка, брат, — глаза и уши. Понял?
Михаил первый раз назначен в разведку. Он не представлял себе, как узнать о силе противника да еще схватить живого немца. Удастся ли самому вернуться живым? Он взглянул на Элвадзе, и ему как-то легче стало. Комсорг подмигнул ему, подбодрил. Михаилу казалось, что Элвадзе действительно будто на охоту едет, и у него постепенно стала проходить обида на вспыльчивого товарища. Михаил спросил его:
— Будут судить меня?
— Знаешь что, Елизаров, брось эти думки. Сейчас в голове должно быть одно: приказ выполнить геройски, поглубже прощупать немца и сцапать хоть одного фрица.
Элвадзе осматривал местность, которую он долго изучал по карте перед выездом в разведку. Теперь нужно было переехать болотистый луг, пересечь густую рощицу, потом пробраться сквозь низкие тальники к огородам, на край селения. Дороги не видно. Как раз угодишь в топкие места, какими богата Белоруссия, завязнешь с лошадьми или напорешься на боевое охранение противника.
Елизаров слез и повел Булата на поводу. За ним гуськом потянулись остальные разведчики. Смутно виднелись кружочки воды меж кочек, а роща, к которой подходили казаки, казалась темной стеной. Конники остановились. Тихо. Слышен только писк комаров. Элвадзе молча махнул рукой. Свернув вправо, казаки двинулись вперед. Михаил напряженно всматривался в темноту. Кусты казались то людьми, то шатрами. Михаил шел, не выдавая боязни. Озираясь, он пробирался дальше и дальше. Под ногами стало мягче. Кони проваливались по колено и выше. Нельзя и остановиться — лошади могут совсем завязнуть, и двигаться опасно: звучно хлюпает топь под ногами.
— Скоро выберемся? — спросил Михаил.
