Александр Коноплин - Млечный путь (сборник)
Мне хотелось чаю, но не хотелось нарушать их междусобойчик. Не далее, как вчера, одна из них сказала: «Проводницы — тоже люди».
— К вам можно?
Я с трудом оторвался от начатого еще в Москве очерка и в проеме двери увидел пожилого широкоплечего мужчину с лицом, словно вырубленным из камня — неподвижным и темным.
— Так можно или нет? — повторил он.
— Да-да, конечно, — заторопился я и отодвинулся от окна, уступая ему место.
Он снял кожаный реглан, раскурил трубку и только тогда сел за стол. При этом он скользнул взглядом по моей «Олимпии».
— Писатель?
— Журналист. «Знамя». Внештатник. Вот, закончил очерк. Почитать не хотите? О войне, между прочим. Вы, мне кажется, воевали?
— Не довелось, — неожиданно его глаза стали злыми, он как бы увидел во мне своего давнего обидчика. — Да, не довелось. Вор я. Уж извините, честно… После зоны прошло двадцать лет, а люди не доверяют. В общем-то, правильно. Я и сам свою прошлую жизнь забыть не могу. Каинова печать.
Он раскрыл портфель, достал оттуда папку с застежками и вдруг протянул ее мне.
— Вот, накарябал кое-что. Восемь лет корпел. В Москву возил, думал, кому-нибудь приглянется, ан, нет, не пригодилось.
По тому, как он вынимал папку, то снова убирал ее, я понял, что он колебался, отдавать ее мне или нет.
— А кому в Москве показывали?
— Двоим. Фамилии забыл. У одного, помню, камин мраморный.
— Поговорили?
— Да. Я в тот камин рукопись свою пытался засунуть. Женщины сказали, дымно будет, лучше где-нибудь на улице…
Я поднял глаза. Передо мной сидел не монумент с каменным лицом, а измотанный жизнью старик с клешневидными руками со вздутыми жилами и просящим взглядом.
И я сказал:
— Послушайте, а вы не могли бы эту вашу рукопись доверить мне? Я много материалов читал на эту тему, кое с кем из бывших лагерников сотрудничал… И вообще меня интересует эта тема. Я дам вам адреса тех, кому помогал. Верьте мне!
— Я вам верю, — он бросил папку на столик. — Читайте, делайте с ней что хотите, мне уже все равно, я устал. На Москву была последняя надежда, но вот видите… Кстати, можете не возвращать, у меня копия есть.
Он вскоре уснул, а я еще долго читал его рукопись. Потом и сам заснул, а когда проснулся, моего попутчика в купе уже не было. Проводница сказала, что он сошел на предыдущей станции.
Было это лет двадцать назад.
МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ
Роман
Пролог
Вероятно, я пришел в себя около полуночи. За окном стояла кромешная тьма, а за стеной у соседей непривычная тишина. Настольная лампа поверх зеленого абажура была накрыта красной косынкой. От этого в комнате было душно, от жаркого полумрака. Чем дальше от лампы, тем он больше густел, уплотнялся, приобретал различные оттенки, даже запах. Темнота за печкой, например, пахла камфорой, ближе к двери — валерианкой, под столом — фиалками и плесенью. Временами он приобретал материальность, становился почти осязаемым… Едва различимые в полутьме, громоздились друг на друга бесформенные глыбы красновато-зеленого, фиолетового, иногда серого или коричневого цвета. Глыбы не стояли на месте, они медленно передвигались снизу вверх и в стороны и при этом деформировались, как дождевые тучи при сильном ветре.
Иногда они подходили близко к кровати, и тогда я начинал задыхаться…
И тогда появлялась Женщина. Сначала я слышал ее запах, потом замечал, что окружающий мрак рассеивается, в комнате становится светлее, предметы приобретают реальные очертания. Женщина клала мне на грудь свою прохладную руку и говорила на непонятном языке, потом исчезала. После этого, словно за кадрами кино, начинали звучать людские голоса. Чаще всего три; мужской приятный баритон, самодовольный и властный, и два женских — раздраженный, резкий и пугливый, чуть слышный.
— Лучше ли ему, доктор? — спрашивал пугливый.
— А это вы у него спросите, когда очнется, — отвечал властный.
— Уж скоро сутки, как в забытьи…
— Ничего, сердце хорошее, выдюжит.
— Раньше надо было думать да лучше присматривать за муженьком! — ввязывается в разговор раздраженный голос. — А то натворят бог знает что, а нам мучайся с ними ночами!
— В больницу бы его… — робко просит пугливый.
— Нетранспортабелен! — гремит баритон.
— Но вы же сказали, что рана не слишком опасна…
— Я сказал «не смертельна»! Нож не достал до сердца, но дело даже не в этой ране, у него сотрясение мозга. Что было сначала — удар по голове или ножом в спину, — сказать трудно. Да это и неважно, главное то, что он…
Разноцветный туман снова начал наползать из всех углов, и голоса постепенно затихли.
«Значит, Жук промазал. Может, был пьян? А может, в последнюю секунду пожалел старого товарища?»
На этот раз туман не добрался до моей кровати, он повис в воздухе, как полог, и, повисев немного, стал рассеиваться.
«Нет, доктор, Жук не бил меня по голове. Наверное, падая, я ударился о камену ступеньку…»
— …И милицию предупредите, чтобы его ни о чем не спрашивали — они это любят! Я сам скажу, когда будет можно. А пока — полный покой!
— Доктор, они просили до их приезда не вытирать кровь на лестнице…
— М… Не знаю. Это не мое дело. Прощайте. Завтра загляну.
«Значит, все произошло в подъезде. Излюбленный прием Жука: спрятаться под лестницей и нападать сзади, из темноты… Как же я не остерегся в этот раз? Хотя, кто знал, что Жук уже на свободе? Ведь ему остается еще семь лет. Сбежал? Скорей всего, но я-то какой лох! Так обделаться на пустяке!..»
С рассветом красно-зеленый туман рассеялся окончательно. Я увидел свою комнату такой, какой оставил ее сутки назад, в злополучный вечер. Рядом с моей кроватью в кресле спала жена. В другом кресле, у печки, полулежала одетая в пальто и валенки очень полная женщина. Сестринский чепец съехал ей на нос, из-под него виднелись толстые губы, сложенные трубочкой, жирный подбородок и розовая мочка уха с дешевой стеклянной сережкой. Возле сиделки на полу стоит деревянный облупившийся чемоданчик, с каким пожилые граждане ходят в баню, но с красным крестом посредине. Время от времени спящая, не открывая глаз, трогает его валенком — тут ли…
Сиделку зовут Павлиной Даниловной. Мы с ней старые знакомые. Раньше она работала в городской больнице медсестрой, но имела пристрастие к спиртным напиткам, за что была разжалована в санитарки. Считая наказание незаслуженным, Павлина обиделась и ушла в «Скорую». Поскольку штат у «Скорой» небольшой, Павлине приходится выполнять обязанности и санитарки, и оперативной сестры, и сиделки. Моя левая рука выше локтя болит, как от хорошего удара. Наверное, Павлина сделала укол толстой иглой. Пользоваться тонкими она не хочет — они в ее пальцах почему-то ломаются…
Некоторое время я лежу, не шевелясь, — не хочу будить жену. Последние три года ей было особенно тяжело со мной. Даже во сне ее лицо выражает страдание и страх. Страх за меня. Он вошел в ее жизнь вместе со мной, но был вначале слишком маленьким, чтобы с ним считались. Сейчас он подрос, его уже нельзя утопить, как слепого котенка, кроме того, он стал неотъемлемой частью Марины, ее характером. Боится она всего; тихих стуков в окно, писем без обратного адреса, блатных словечек, которые иногда срываются с моего языка, звонков телефона, повесток из милиции, незнакомых ей людей. Но особенно боится моих старых приятелей, из которых каждый второй стрижен наголо…
Теперь к прочим страхам прибавился страх за мою жизнь.
Она чувствует мой взгляд и просыпается. С минуту мы молча смотрим друг на друга. Чтобы ободрить ее, я стараюсь улыбнуться, но неудачно, и она пугается моей улыбки.
— Тебе плохо?
— Мне хорошо.
Но она уже разбудила Павлину. Та самозабвенно зевает, рискуя вывихнуть челюсть, затем спокойно спрашивает:
— Что, али преставился?
Тут она замечает мой взгляд и говорит удивленно:
— Оклемался, Штопанный?! Вот уж не думала… Ну, будешь жить.
Вообще-то Павлина добрая, хоть немного и грубовата. Впрочем, подобную фамильярность она допускает только с клиентами вроде меня…
С моим пробуждением ее дежурство кончилось, ей пора уходить. Но уходить не хочется. Она долго роется в своем чемоданчике, вздыхает, потом еще дольше повязывает на шее платок…
Марине жаль ее, и она говорит:
— Оставайтесь, Павлина Даниловна, позавтракаем вместе.
— Некогда мне, — отвечает Павлина. — Да и делать мне тут больше нечего. Прописание доктора я тебе сказала: лед на голову, никаких движений, никаких гостей и разговоров…
