Георгий Марков - Орлы над Хинганом
Шел он долго. Местами лужи так разлились, что приходилось их обходить, петлять по гривам и холмикам. Путь до станции увеличился чуть не вдвое.
А день с каждым часом становился солнечнее. Уже припекало. Лес наполнился звоном: пели наперебой птички, без умолку строчили кузнечики, шмели кружились в воздухе с протяжным, монотонным жужжанием. Все живые существа выползли из щелей и потайных мест, в которых они спасались от дождя, и суетились сейчас на просторе, наполненном теплом и светом.
Взойдя по подсохшей дороге на горку, Филипп увидел впереди девушку в красном, светящемся на солнце платье и высокого кудрявого парня в вышитой белой рубашке-косоворотке, подвязанной пояском, в широких шароварах, спущенных на сапоги. Девушка и парень шли навстречу Филиппу, но не замечали его. Парень то и дело останавливал девушку и целовал ее в губы, в глаза, в щеки. Она всякий раз обвивала его шею руками и радостно вскрикивала. И это счастье, которому они отдавались на таежной глухой дороге, так сливалось со звоном, стоявшим над землей, с торжественностью, царившей в густом, величавом лесу, с неуемной суетней разнообразных живых существ, ошалело кружившихся в воздухе, что Филипп невольно усмехнулся и подумал: «Жизнь… Всюду жизнь…»
Парень и девушка прошли мимо Филиппа в пяти шагах, даже не взглянув на него. Они были опьянены своим счастьем — мир, звенящий, поющий, сверкающий тысячами красок, в эти часы существовал только для них, он безраздельно принадлежал только им…
Филипп поднялся на взлобок и не утерпел — взглянул назад. Не зависть, а какое-то другое чувство, трудно объяснимое, но более чистое, пробудилось в его душе при встрече с парнем и девушкой. Ему стало хорошо, радостно, радостно безотчетно, просто потому, что он движется, обоняет самые тонкие запахи, видит небо, лес, счастье других и живет сам в этом лучистом, звенящем дне как ого миллионная частица.
Сам того не замечая, влекомый новым приливом сил, которые поднялись в нем вместе с этим ощущением слитности с окружающим миром, Филипп запел что-то бессвязное, но идущее из самых сокровенных глубин его души, и зашагал еще быстрее.
Он прошел уже достаточно большое расстояние, но усталости не чувствовал. Полнота ощущений и переизбыток физических сил, которые сегодня владели всей его высокой, худощавой фигурой, несли его вперед и вперед.
Филипп остановился не скоро — солнце повернуло за полдень, сквозь лес проглядывали постройки, сооруженные из чистых ровных бревен, цвета топленого воска. Он одернул на себе легкий серый пиджак, поправил на ощупь галстук, очистил веточкой налипшую на ботинки грязь и направился в поселок.
Опытная станция была расположена на веселой лужайке, на берегу реки, поросшем черемушником и гибким ивняком. Все домики были новые, опрятные, с крашеными белыми наличниками, с маленькими уютными террасками и аккуратными трубами из красного кирпича.
На середине лужайки, огороженной новой оградкой, размещался метеорологический пункт: башенка с лестницей, флюгер на длинном шесте, два-три ящичка на невысоких деревянных подставках.
Лужайка была окружена густым лесом — сосняком и пихтачом. Должно быть, когда-то лес выходил к самой реке — десятки невыкорчеванных пней чернели между домами.
Филипп оглядел постройки станции, подумал: «На веселом месте пристроились» — и, тут же спохватившись, начал глазами искать посевы, размышляя про себя: «Ну, посмотрим, что они тут за пшеницу вырастили».
Нетерпение охватило его, и он заспешил к станции чуть не бегом.
У крайнего домика Филипп увидел низкорослого мужика с черной окладистой бородой, в широкой рубахе без пояса, в клетчатых, тщательно разглаженных брюках, в желтых начищенных ботинках.
Подперев руками бока, тот стоял не шелохнувшись и, прищурив глаза, внимательно осматривал приближающегося незнакомца. «Как прифрантился!» — подумал Филипп, тоже внимательно осматривая мужика.
Еще на пароходе Филипп обратил внимание на одежду здешних крестьян. Прошло лишь пять-шесть лет, как появились в этой таежной стороне колхозы, а облик мужиков переменился. Теперь не было видно ни домотканых шабуров, ни бродней, исчез и дедовский обычай носить летом теплые бараньи и заячьи шапки-ушанки.
«Годков через пять проложат тут автострады, запустят на поля тракторы и комбайны, и тогда совсем не узнаешь прежних кержаков», — подумал Филипп.
— Здравствуй, отец! — приветствовал он мужика.
— Здоровенько бывал! — ответил мягким, вкрадчивым голосом тот.
— Скажите, пожалуйста, где живет директор станции?
— А вот домик под зеленой крышей, там они и проживают, — с готовностью ответил мужик, указывая рукой.
Филипп направился к домику под зеленой крышей, но директора не оказалось. Не было дома и сотрудников станции — агрономов. Рано утром они ушли на свои опытные участки, расположенные где-то в пихтачах.
В поселке было пусто. Ребятишки удили в заводи, под яром, женщины разбрелись кто куда: в лес за цветами, на поля, в поселок на базар. Филипп сел на пенек с понурым видом: директор и сотрудники станции вернутся с полей только вечером, а до вечера еще добрых пять-шесть часов.
Но в одиночестве Филипп просидел не больше получаса. Позади послышались осторожные шаги. Подошел мужик в клетчатых брюках.
— Не застали? Их с утра нету. И жди теперь не раньше полночи. Никанор Петрович, директор наш, днюет и ночует там, на поле.
Филипп, не вставая с пенька, повернулся к подошедшему, подумал: «Вот и хорошо. Начну разговор с тобой».
— А вы кем здесь служите? — спросил Филипп, приглашая мужика жестом руки присесть на соседний пенек.
— Сторожем я тут, с самого основания станции, — проговорил тот, но на пенек почему-то не сел.
Филипп взглянул на мужика и заметил, что лицо его, прежде спокойное, почти непроницаемое, было сейчас бледным, глаза смотрели с тревогой. Филипп не успел еще подумать о причинах этой перемены, как мужик заговорил вновь:
— Как, товаришшок, в год-два разобьем?
— Вы о чем?
— О германцах. Войной они пошли на нас. Города наши сегодня ихние самолеты бомбили. Радио вон у меня в избе только об этом и говорит.
Филипп посмотрел на мужика — не вздумал ли тот пошутить. Нет. К сожалению, нет. Бородатое, крупное лицо его было неподвижно хмуро, и большие добрые глаза под редкими, выцветшими бровями смотрели обеспокоенно и просяще, словно искали у него, Филиппа Егорова, опоры. Филипп встал, чувствуя, что сердце от этого известия вначале будто оборвалось, а потом заколотилось сильными, редкими ударами.
О чем он, Филипп Егоров, подумал в этот первый миг? О себе? О своей новой судьбе? Нет. Он вспомнил встретившихся ему в лесу парня и девушку. Они, должно быть, идут еще по таежной дороге, наслаждаются своим счастьем и не знают того, что над этим счастьем занесен смертный меч…
2
— Стоп, дальше ехать некуда!
Возглас прозвучал где-то за вагоном, когда поезд еще не остановился.
Филипп уже проснулся от сильного толчка, но подниматься не спешил, выжидая, не ошибка ли. Дневальные были неопытные, не привыкшие еще к четкому несению воинской службы.
Но на этот раз ошибки не было. За вагоном разговаривали:
— Товарищ капитан, когда прикажете разгружаться?
— Немедленно, Власов.
Через минуту в стену вагона забарабанили. Задремавший дневальный, услышав стук, заорал благим матом:
— Подъем, ребята!
Разбуженные тревожным криком люди повскакали со своих мест и в страшной суете, мешая друг другу, принялись одеваться. Вскоре они выскочили из вагона и, не отходя от него, встали в ряд, в точности так, как их учили.
Была ночь. Темень стояла такая, что хоть глаз коли. Филипп всматривался в темноту, но разглядеть ничего не мог. Даже фигуры товарищей, с которыми он стоял бок о бок, потеряли очертания.
— И куда только нас завезли? Ни язвы не видно! — бранился кто-то.
— Да город-то где? Или тут нету города? — настойчиво допытывался другой голос.
— Город?! Рассвет наступит — увидишь, — сказал кто-то важным баском, и в тоне, которым были произнесены эти слова, всем послышалась угроза.
— А, гляди, как бы не провезли дальше, — попытался кто-то сгладить впечатление безнадежности от этого угрожающего восклицания. Но тот же басок, теперь уже с явным ожесточением в голосе, изрек:
— Провезут? А куда провезут? К черту на рога?!
Теперь уже никто ничего не посмел возразить, тем более что подошел начальник эшелона капитан Тихонов вместе с дежурным по эшелону и во всеуслышание сказал:
— Вот, товарищи, мы и приехали. Дальше ехать некуда. За сопкой, в трех километрах отсюда, граница. Давайте разгрузимся тихо, бесшумно, чтоб не привлекать внимания кого не нужно…
Что значило это «кого не нужно», поняли не все, и чей-то голос выразил общее любопытство:
