Николай Новосёлов - Опаленные войной
Танк огрызался скупыми пулеметными очередями. Потом срывался с места и уходил, пока могучие сосны не преграждали ему путь. Солдаты снова подкрадывались к нему и из безопасных мест, взбадривая себя криками, открывали стрельбу.
К сумеркам обер-лейтенанту наскучило наблюдать за преследованием. В глубине леса ординарец приготовил ему ночлег, и он проспал до рассвета.
Утром, не вставая, долго прислушивался. Стрельба вспыхивала все реже, и он понял, что гончие устали.
Солдатам привезли термосы с кофе и шнапс.
После завтрака, подгоняемые охрипшим Цейгером, взбодренные шнапсом, солдаты не заботились об укрытии — тем более, что танк все реже отвечал на огонь.
Обер-лейтенант приступил к завтраку. С удовольствием заметил, что паузы в стрельбе сократились. Танку не давали передышки. Оттого начал так исступленно бить пулемет русских… Пожалуй, надо поспешить с завтраком, чтобы успеть к развязке.
Вдруг кофе стал терять привычный вкус: шум мотора, на этот раз ровный и уверенный, удалялся совсем в другую сторону. Лемм насторожился, беспокойно посмотрел на ординарца.
— Брандт, узнайте, что там происходит.
Но раньше ординарца прибежал ошалевший солдат и издали, совсем не по-военному, закричал:
— Обер-лейтенант! Команда больше не существует!
3Незадолго до отправки танковой бригады на фронт в разведбат прибыл высокий широкоплечий сержант с льняным ежиком на голове. Увидел Измайлова и широко заулыбался.
— Послушай, я не ошибаюсь? Я тебя знаю лет десять, а то и больше…
— И я тебя знаю, — обрадовался радист земляку. — Ты жил на Окружной.
— Верно! А ты учился в двадцать четвертой. Ветрову из райкома знаешь?
— Лену Ветрову?
— Ничего больше не говори! — воскликнул сержант.
И парни с соседних улиц заговорили наперебой.
Было время, когда ребята с тех улиц враждовали, а повзрослев, деловито сходились на футбольном поле. Позднее, уже для старшеклассников, городские кварталы перестали быть кордонами, и Измайлов замечал рослого парня на вечерах у себя в школе. Познакомиться тогда не довелось… Но было о чем вспомнить. Только и печального много накопилось в памяти, словно они успели прожить долгую жизнь. С болью говорил сержант:
— О Лене ты еще не знаешь… Была на Ленинградском…
— Помню. Мы ее провожали.
— Значит, и ты тогда был?
— Нас отправили на другой день.
— Из райкома комсомола никого не осталось. Последнее письмо Лены прислал командир ее части. Сама не успела отослать… Такие дела… Ну, а мы еще повоюем, земляк?
— Конечно.
Так Измайлов познакомился с Сергеем Кержаковым.
4До той минуты, когда Измайлов оказался в машине Сергея, тело его уже не представляло чего-то целого, а состояло из отдельных частей, которые вышли из повиновения, и только, тщательно взывая о помощи, причиняли боль. И духом он угасал.
Поэтому поразительно было для радиста, что он, полуживой и немощный, должен командовать товарищем и его грозной машиной. И великая ответственность заставила Измайлова сделать те усилия, на которые в недавнем одиночестве был уже не способен. У самого уха слышал он дыхание друга. Чутко прислушивался Сергей к слабому голосу радиста.
— Ты смотри и командуй, Боря. Действуй!
Они поняли друг друга с полуслова.
Машина вышла на открытое место, запетляла и встала. Словно в последних судорогах, несколько раз вздрогнул ее корпус. Поздно спохватились гитлеровцы, решив, что теперь танк покорно ждет победителей. Подходили они в полный рост, но очень тихо, словно играли в жмурки. За спиной Измайлова привалился к пулемету Сергей. Немало терпения стоило радисту почти вплотную подпустить молчаливых врагов. И тогда он сказал:
— Они рядом! Теперь — без промаха. Давай!
…За лесным выступом поляна выходила в открытое поле. Этот выступ и мешал Сергею выбраться из лесного плена. А Измайлов уже через минуту скомандовал:
— Теперь только прямо. Выжимай, сколько можешь.
— Есть, прямо, — с облегчением выдохнул водитель.
Измайлов полагал, что они приближаются к фронту, но на пути встречались только тихие поля и перелески. От быстрой езды и напряжения ему стало плохо, но была и другая причина. Сказал товарищу:
— Здесь. Другого места может и не быть. Впереди — окоп.
Сергей хоронил боевых друзей. Вечным сном они спали, когда радист увидел их в неудобных позах. Измайлов двигаться не мог, а только наблюдал за товарищем через передний люк и руководил им. На глиняном холмике Сергей положил три шлема с красными звездочками.
Измайлов был так плох, что решили продлить передышку. В опустевшей машине Сергей тихо рассказывал:
— Они попали со второго выстрела. Внутри рвануло так, что я подумал: машину разнесло на куски. Потом — тишина. И вдруг слышу: работает мотор! Нащупал рычаги — все на месте! Тогда я закричал, что ослеп… Мне никто не ответил. Никто! А враги были рядом. Я хорошо слышал, откуда стреляли, и развернул машину. Кажется, угодил по самому гадючьему гнезду… Потом сбавляю газ, соображаю, что надо возвращаться к своим. Прикинул направление… Но ошибся! Попал в этот проклятый лес. Если бы не ты… Ты дыши, глубже дыши, Боря!
— Я дышу.
— Отдыхай… Хорошо, что мы их смогли похоронить. Запомни это место, Боря.
— Ладно.
— Хорошо запомни… Конечно, для нас памятников не напасешься. Да и надо ли? Матерям, может быть. Печальные камни… И разве о них мечтали мы? Разве боялись пасть безымянными?
— Нет.
— Нет!.. Послушай, Борька…
И Сергей тихо запел, твердо чеканя ритм:
Заводы, вставайте! Шеренги смыкайте!
— Давно мы не пели эту песню. — И Измайлов шепотом — дышать было трудно — вместе с Сергеем стал произносить слова:
На битву вставайте, вставайте, вставайте!
А когда песня кончилась, сказал:
— Нам надо торопиться… Мне сейчас лучше.
— Верно, Боря. Командуй!
— Я вижу телефонную линию на шестах. Она приведет нас, куда надо.
5Фельдфебель Заломски скрывал, что понимает русскую речь: от одной славянской фамилии ему было довольно неудобств. Впрочем, в его благонадежности давно никто не сомневался, и со времени славного похода на Францию он бессменно распоряжался на складе боеприпасов. Он всегда слышал грохот фронта, но не предпочел бы более глубокий тыл — не менее опасный и коварный в этой бесконечной стране.
В березняке около заброшенного овощехранилища, где временно обитали фельдфебель с телефонистом, росли штабеля тяжелых ящиков. То и дело подходили грузовики. Пожилые солдаты привычно и споро огораживали склад колючей проволокой. Тут же скучали автоматчики из охраны.
Метрах в двухстах от овощехранилища, за бугром, по плечи был виден Шмегглиц — долговязый флегматичный конвойный, который недавно пригнал сюда из соседней деревни женщин. Они рыли для команды блиндаж.
Убежище должно быть достаточно надежным и на тот случай, если хозяйство из десятков тонн снарядов и взрывчатки вдруг взлетит в воздух.
Конвойный нудно ругал женщин, хотя знал, что его не понимают. Он был убежден, что только по своей несообразительности русские не могут толком набрать в лопату земли. Теряя терпение, сам брался за лопату, и женщины воочию могли видеть образец настоящей работы (до того, как стал завоевателем, он содержал в образцовом порядке свинарники одного преуспевающего бауэра). Но старался напрасно. В это время женщины о чем-то говорили, и он не без основания подозревал, что разговор шел совсем о другом.
Фельдфебель прислушался к разговору русских, делая вид, что сосредоточенно набивает трубку.
— …Шелудивый мерин. Видно, что на своих спину гнул, а туда же — в завоеватели.
— Тише.
— Они и не то слышат. Вчера у Ключей, а потом со стороны лукашинских — эвон где! — великая стрельба была.
Почти детский голос:
— Брат Санька сказывал, будто сам видел: танки паши лесом пошли и теперь вражинам ни взад, ни вперед…
— Дай бог.
Эти разговоры, чужие и враждебные, фельдфебелю приходилось слышать часто, но он давно понял, что ожесточаться от них так же бессмысленно, как ожесточаться от здешних морозов и трудных дорог. Равнодушно спросил конвойного:
— О чем они говорят?
— Эти? — Шмегглиц пожал плечами, по ответил уверенно: — О жратве, только о жратве. О чем они могут говорить?
Фельдфебель удовлетворенно кивнул. Ответ даже развеселил его. Наверное, хорошо, что существуют эти шмегглицы. Они будут всегда в ответе… Но другой разговор насторожил его:
— Вера Ивановна, а они знают, что их побьют?
— Многие из них до глупости послушны. Другие знают. Но и те не лучше первых: до поры исправно убивают и грабят.
Он уже приметил эту женщину. Наверное, из учительниц. Что ж, она права: сегодня он сообщит о ней в полевую жандармерию.
