Мумтоз Мухамедов - Вслед за героем
Грязно-серые стены и колонны здания были исполосованы свежими выбоинами и царапинами от пуль и осколков. Вокруг валялся мусор войны — все то, что когда-то шумело, рокотало, гремело, угрожало разнокалиберными стволами орудий и пулеметов, а теперь замолкло навсегда, разбитое, изуродованное и искалеченное. Танки, броневики с развороченными бортами и разорванными гусеницами нашли здесь свою могилу. Белые кресты рейхсвера и фашистская свастика украшали этот металлический лом.
Стоял май, время первых по-настоящему теплых дней. В безоблачном небе сияло такое ласковое солнце, что даже на изуродованной земле Тиргартена сочными пятнами зеленела трава, источая сладкие запахи весны.
На ступенях мрачного здания рейхстага, покуривая махорку, сидели солдаты и вели беседу. Один читал письмо, другие — комментировали. Похоже, что это были земляки, у которых оказалось много общих интересов. Каждый из них вспоминал родные места, родные поля…
Внутри здания, над опрокинутыми и разбросанными столами и креслами плавала тонкая пелена дыма: где-то что-то горело. Под ногами, как осенние листья, шуршала бумага. На многих листках виднелся знакомый хищный профиль гитлеровского стервятника. Солдаты с большим удовольствием топтали этот хлам, оставшийся от парламента третьей империи.
Самым замечательным в этом мрачном логове были солдатские надписи. Они начинались внизу, у пола, поднимались вверх по стенам, вились по колоннам, перемахивали через балкон и виднелись даже на потолке. Написанные углем, мелом, процарапанные острым бывалым солдатским ножом, они как бы скрепляли символический акт падения вражеской столицы. Надписи были коротки и выразительны:
«Вот мы пришли! Москвичи Курбатов и Ванин».
«За родную Украину! О. Скачко, Т. Пилипенко, А. Недилько».
«Мы из Якутска. Солонкин и Королев».
Сыны всех народов Советского Союза оставили здесь свои имена. Рядом красовались фамилии русских, украинцев, грузин, азербайджанцев, чувашей, карелов, алтайцев и многих других.
Мы поднялись на балкон. Прямо перед нами, под капителью гранитной колонны было четко написано: «Мадраим-Кундак. 3 мая 1945 года».
— Мадраим! — вскрикнуло сразу несколько солдат, сопровождавших нас.
— Кундак!
И передо мною, как живой, возник образ этого солдата. Открытое черноглазое лицо со сверкающей улыбкой в минуты солдатского отдыха, с глубокой складкой у переносицы в боевой обстановке.
— Ишь ты, какая оказия-то получилась, — воскликнул бывший с нами уравновешенный и спокойный сапер Шкураков. — Ведь совсем недавно здесь был, могли бы и встретиться…
Мадраим-Кундак — гордость полка, любимец разведчиков, оказывается, жив, невредим и оставил весть о себе, да еще где, в Берлине! Его считали погибшим с тех пор, как после очередного похода в тыл врага вернулся только один участник разведки. Он принес тяжелую весть: все погибли, окруженные гитлеровцами в лесу на высотке, обозначенной на карте «168».
Старый боевой друг Мадраима — Василий Андронов, не принимавший участия в этом походе, рвал и метал.
— Ой, Мадраим! Ой, дружище, как же ты так сплоховал?
Андронов несколько раз просил, чтобы ему разрешили с товарищами обследовать место гибели разведчика, но неожиданно дивизия, в которой он находился, была переброшена на другой участок фронта, и Андронову не удалось сделать это. Память о друге глубоко запала в сердце гвардейца. При всяком случае он повторял, как бы про себя:
— Будь я с Мадраимом рядом — жив бы он остался. Ведь сколько раз ходили вместе…
А теперь Андронов стоял, не сводя глаз с надписи под капителью. На его светлые запорожские усы катились слезы, оставляя на щеке узкий влажный след.
Заметив, что все на него смотрят, Андронов быстрым движением вытер щеку рукавом выцветшей гимнастерки и, широко улыбаясь, протрубил своим знаменитым басом:
— Жив, гвардеец, жив!
Он обхватил по-медвежьи двух первых попавшихся ему солдат и закричал еще громче:
— Слышите, хлопцы? Жив Мадраим!
После осмотра рейхстага мы поехали в канцелярию Гитлера, до которой, как говорили уже освоившиеся в Берлине солдаты, рукой подать.
Легли уже сумерки, когда мы, до отказа наполненные впечатлениями этого необычного дня, сели в грузовик, чтобы ехать обратно в расположение своего полка.
Движение на улицах города не утихало. На перекрестках дорог появились новые указатели. Новая смена девушек-регулировщиц, одетых в шинели, заняла свои посты. Мелькали то белые, то красные сигнальные флажки. Над городом появились огни прожекторов.
Ехать, однако, нам пришлось недолго. Мотор нашей машины вдруг начал чихать и вскоре заглох. Сойдя с машины, мы огляделись. Кругом был лес, высокой стеной чернел он у самой дороги.
Шофер поднял капот над мотором машины и начал, как говорили на фронте, искать ту «искру, что в баллон ушла»… Мы разлеглись на шелковой весенней траве, прислушиваясь к ночным шорохам и приглядываясь к игре прожекторов в темном небе.
Иногда до нашего слуха долетал рокот невидимых самолетов и приглушенное рычанье танковых или автомобильных моторов.
Появились огоньки самокруток, предвозвестники задушевных бесед.
— Тишина-то какая, — послышался в темноте голос. Все молчали, прислушиваясь к тишине и как будто стараясь измерить ее глубину.
— Да, действительно тихо, — подтвердил другой голос.
— А у нас дома об эту пору не очень тихо бывало, — начал не спеша старшина Сметанин. — Сам-то я, как полагается, был по конской части в колхозе — старшим конюхом. Меня всем собранием на эту работу просили. Я сбрую делать мастер. Да, признаться, и коней люблю. — Он с аппетитом затянулся, выпустив дым, продолжал:
— Выйдешь ночью конюхов проверить, а кругом рокот такой стоит! Тракторы пашут, сеют… У нас перед войной старухи и те научились различать тракторы по звуку мотора. У соседки внук — тракторист на ЧТЗ работал. Так, бывало, она говорит: «Знать, мой Семка опять у Сивцова оврага работает?»
«Что ты, Максимовна, — скажешь ей, — разве не слышишь, прямо за околицей трактор ревет?»
«Э, — говорит, — то другой, то колесный. Это, — говорит, — не иначе, как Ксеня Макарова водит…» Вот, брат, какие дела-то! Шумела у нас жизнь, — закончил он. И вдруг закричал:
— Эй, водитель! Долго искру искать будешь?
Тот ответил спокойно и тихо:
— Долго.
Все рассмеялись.
Кто-то из солдат помогал шоферу, светя электрическим фонариком. Мы наблюдали, как желтый зайчик света скользил по внутренностям мотора.
— В самом деле, ночь-то какая, — снова удивился Андронов.
Прожекторы за лесом погасли, и яркие звезды без всяких помех с земли приветливо мигали нам из черной бездны.
Молчал и лес, очарованный неожиданно наступившей тишиной.
Усталость постепенно сковывала тело, закрывала глаза и, положив людей на мягкую траву, окутывала крепким сном.
Долго ли мы спали, я не знаю, но после короткого слова «поехали», люди быстро вскочили. Я успел взглянуть на часы, было около трех часов ночи.
— Однако много времени мы потеряли, — сказал Абдурахманов шоферу. — Надо спешить.
— Есть спешить, товарищ майор! — И, высунув голову из кабины, спросил — Все сели?
— Все! Поехали!
Вспыхнули фары.
В последнее время наши водители вели себя очень смело, пренебрегая правилами светомаскировки. Даже на регулировочных постах военно-автомобильных дорог смотрели на это сквозь пальцы.
Не успел грузовик миновать лес, как по кабине забарабанило сразу несколько рук.
— Смотрите, смотрите, что там делается! — кричали солдаты, показывая на запад.
В западной части неба творилось что-то страшное: оно так ярко светилось от бесчисленных разрывов зенитных снарядов, что поблекли даже самые крупные звезды. От плотного, глухого рокота канонады слегка дребезжало окно кабины.
— Гаси фары, вставай в кювет, — скомандовал кто-то в кузове автомашины. Шофер послушно выполнил приказ невидимого командира.
— Вот тебе и тишина!
— Покой!..
Солдаты хотя и шутили, но их голоса звучали тревожно.
Тучи красных горошин взвились в небо чуть подальше полыхавших разрывов. Теперь уже полнеба было охвачено зенитным обстрелом.
Теряясь в догадках, мы принялись обсуждать случившееся. Все сошлись на том, что такого обстрела никому еще не приходилось видеть.
Кто-то успокоительно сказал:
— Это не у нас, мы — подальше.
— От голова, — плюнул в сердцах Андронов, — так ты же пойми…
Но он не успел договорить, как в небе возник новый участок обстрела, и канонада слилась в один сплошной грозный гул.
— В машину, быстро! — подал команду Абдурахманов. И не зажигая огней, рискуя разбить машину на первом повороте, шофер дал полный газ.
Зенитный обстрел временами прекращался на одном участке, но с новой силой вспыхивал на другом. Были короткие передышки, когда огонь совсем утихал.
