Анатолий Заботин - В памяти и в сердце (Воспоминания фронтовика)
Наши действия Борзов одобрил. «Каждый разумный поступил бы именно так», — сказал он. И мы чувствовали себя если не героями, то счастливцами: ушли из-под носа столь бдительного и осторожного противника.
* * *
Очередное наступление на Великую Губу было столь же спешным, суматошным, без всякой подготовки. Даже командиры рот не знали, что нам в этот день, 5 февраля, предстоит.
Начался этот день как обычно. Утром, после завтрака, я планировал провести с бойцами беседу о положении немцев под Москвой, об их злодеяниях на оккупированной территории. Особенно хотелось мне рассказать об освобождении толстовской усадьбы Ясная Поляна. Подобрал материал — вырезки из газет, статьи, фотографии. Борзов после завтрака ушел по своим делам в штаб батальона. Я собирался уже дать команду роте — сосредоточиться у нашей землянки. Но тут появляется Борзов. Он и рта еще не раскрыл, а я уже вижу: что-то произошло. Что?
— Приказано сегодня овладеть поселком! — избегая моего взгляда, говорит он.
— Как? Прямо сегодня?
— Да, сегодня! Ни минуты промедления! Снимаем роту, идем на исходные. Там, сказали, будет приказ!
— Как же так? — недоумеваю я. — Мне до приказа роту надо собрать, перед боем с красноармейцами поговорить, объяснить им, какая перед ними задача. Что там Ажимков думает? Хоть бы предупредил!
— С Ажимковым встретитесь там, на исходной!
Борзов торопит. Не иначе, по данным разведки, наступил благоприятный момент и его нельзя упустить.
Роту мы подняли по тревоге. Построили. И я все же улучил момент, рассказал коротенько, какая перед нами задача. Заверил, что буду неотлучно с ними. Ободрил их. Мол, не посрамим себя, драться будем смело. Враг не настолько страшен, как иногда кажется. «Словом, больше смелости, — заключаю я. — Стреляйте метко, не жалейте патронов. А пойдем в атаку, колите штыком! Мы не захватчики, мы освобождаем свою землю. Так что правда за нами...»
Не успел я закончить свою речь, как подошел Борзов и дал команду: «Шагом марш!»
По пути к исходной позиции я увидел Горячева. Говорю ему:
— Как самочувствие, земляк? Что пишут из дома?
Мой однокашник горько улыбнулся:
— Вчера написал жене последнее письмо.
— Что значит «последнее»? — спрашиваю.
— А то и значит, что некому будет их писать. Меня не будет.
Я посмеялся. Назвал все это глупостью. Сказал, что мы еще сто лет будем жить Но Горячев как в воду глядел: не прошло и суток, как его действительно не стало.
На исходную, прочесывая попутно лес, двигался по разным маршрутам весь наш батальон. Борзов, чтоб не сбиться с пути, то и дело посматривал на компас, на карту-двухверстку, советовался со мной. Не забывали мы оба и о том, что в любую минуту можем напороться на финнов: их вооруженные отряды часто «гуляют» по лесу. Бдительность, бдительность. Иначе столкнешься, и никто тебе не поможет: связи с другими ротами нет.
К счастью, обошлось без стычки с противником. На исходную позицию мы подоспели вовремя.
Четыре километра мы одолели за час с небольшим. Если учесть, что шли без дороги, часто останавливались, прислушиваясь к каждому звуку, то времени потратили не так уж много.
И вот мы на исходной. Однако радости мало: перед нами опять штабеля бревен. Куда ни посмотришь, везде штабеля, штабеля. Невольно приходит на память, как совсем недавно я едва не погиб среди таких же штабелей. Тогда, можно сказать, повезло. Повезет ли и на этот раз? Холодок прокрадывается в сердце...
Неподалеку от нас расположились и две другие роты батальона.
Где-то здесь проходит линия обороны противника. Где она? Заметили ли нас финны? С нашей стороны не прозвучало пока ни одного выстрела. Не стреляют тем временем и финны. Выходит, проморгали они нас? А может, ждут, когда мы во весь рост пойдем на них? Предполагать можно и то, и другое. А как обстоят дела в действительности?
Комбат Кузнецов и комиссар батальона Ажимков пришли на исходные вместе с ротами. Оказались тут и два майора, по-видимому, представители полка. Ни на шаг не отстают от них еще несколько человек. Все в белых халатах, все до предела сосредоточенны и молчат. От штабеля к штабелю ходят пригнувшись, быстрым, торопливым шагом. Мой комроты Борзов нервничает. Глаза прищурены, серьезны. Он то со мной постоит, то уйдет к комроты-9 Шульгину. Но и там надолго не задерживается, возвращается в свою роту. Нервничаю и я. А кто перед боем спокоен? Кто может знать заранее, чем для него этот бой кончится? Может, награду схватишь, а может, и пулю. Даже командир дивизии, и тот, наверное, переживает.
Очередь из вражеского автомата ему, конечно, не грозит: он далеко от нее. А переживает, нервничает он за исход боя. Все вроде предусмотрено, спланировано заранее. А вдруг противник возьмет да и сорвет этот план и наступление не удастся? Нет, командир дивизии тоже переживает, нервничает, волнуется. И командир корпуса волнуется, и командарм смотрит на карту, волнуется. И Сталин в Кремле... Пока идет война, волнуются все.
Я подошел к своим бойцам: рядом с ними я всегда чувствую себя спокойнее, увереннее. Не по поговорке ли: «На миру и смерть красна»? Завожу разговор на нейтральную тему, пытаюсь шутить. Но никто даже не улыбнулся.
Прибегает посыльный от Ажимкова: комиссар созывает политруков.
Разговор немногословный: готовы ли роты к наступлению? Какую работу среди бойцов мы провели? Работа проводилась ежедневно. Незаметно, исподволь, но все мы готовили своих бойцов к наступлению. Думаю, работа эта не осталась бесплодной.
Уточнив кое-какие детали, Ажимков еще и еще раз попросил нас в бою быть среди бойцов, увлекать их за собой. «Мы, политработники, — сказал он, — не должны бояться смерти. Для нас превыше всего Родина, а не жизнь! Итак, успеха вам в предстоящем бою!»
Мы ушли в свои роты. Ждали, вот-вот будет команда и мы поведем свои роты в бой. Время идет, а команды все нет и нет. Тишина как ножом режет то одна, то другая короткая очередь автомата, умолкнет, и бухнет пушка. И тяжелое эхо прокатится по всему лесу.
Наконец узнаем: наступление переносится на 6 февраля.
Все светлое время 5 февраля и ночь на 6-е прошли в томительном ожидании. Я улучил момент и написал домой письмо. Однако передать его связистам не сумел; так оно пролежало несколько дней в полевой сумке.
Комроты Анатолий Борзов, стараясь как-то убить время, без конца проверял надежность ротного оружия. Свой наган почистил. Потребовал, чтобы бойцы и почистили винтовки. Но те ответили дружно:
— Да вы что, товарищ лейтенант, наши винтовки никогда нас в бою не подводили. Вот гранат бы нам, да побольше! Любых, какие есть!
Гранаты-«лимонки» были у каждого. Но лишь по одной. У меня тоже висела граната на правом боку поверх полушубка. Старшина Филюшкин, старательный парень, раздобыл для меня новенький карабин. Теперь для успешного боя мне недоставало лишь белого маскхалата. Впрочем, таких халатов не было ни у кого, а они так бы нам пригодились! Потому что полушубки в грязи и копоти землянок стали почти черными и на снегу были видны за версту. Я завидовал Горячеву: он снял халат с убитого финна. То же самое сделали и некоторые бойцы моей роты. Однако, завидуя им, сам я не решался последовать их примеру. Раздевать убитого? Нет! Лучше уж я буду щеголять в своем грязном полушубке. Тем более что я не один такой. Правда, у вновь прибывших полушубки были свежее, не успели так запачкаться. И на снегу были малозаметны.
Итак, комроты Анатолий Борзов, побывав у комбата Кузнецова, уточнил:
— Наступление на рассвете 6-го. Девятая рота атакует противника первая. Наша задача — поддержать ее. А потом, когда будет прорвана оборона, развить наступление. Ворваться в поселок и удерживать его до подхода восьмой роты! Артподготовки не будет. Не поддержат нас и танки: их, говорят, в нашем полку вообще нет — все под Москвой.
...До начала наступления оставалось менее часа. Командиры рот Борзов и Шульгин под прикрытием ночи повели бойцов к тому рубежу, откуда мы должны подняться и пойти в бой. Мы с Горячевым идем следом. Прошли метров двести. Бесконечные штабеля остались позади, перед нами — ровное, с небольшими кустиками снежное поле. Где-то там, за этими кустами, противник. Далеко ли он? И какова его оборона? Этого никто из нас не знает. Где-то наверху, похоже, удивились: как, Великая Губа до сих пор не взята? Взять немедленно! И вот, не имея никаких данных о противнике, мы снова идем брать эту окаянную Губу. Идем вслепую и практически с голыми руками.
Борзов и Шульгин — сзади своих рот: так им удобнее будет руководить боем. У каждого — солдат-посыльный, в случае надобности он проникнет в любой взвод. Командиры — в укрытии: кто за кустом, кто за кочкой, к тому же оба в низине, где не каждая пуля заденет. Мы же с Горячевым — вместе с бойцами. Именно мы и поведем их в бой. Своей смелостью, своим бесстрашием воодушевим их на подвиг. Это наш долг, наша обязанность.
