Идиля Дедусенко - В «игру» вступает дублер
И третий этап – возвращение, в котором тоже риск немалый. Не каждому удаётся благополучно пересечь линию фронта. Потери уже были и, разумеется, будут. Но об этом думать не хотелось. Просто надо просчитать всё до мелочей.
– Пойдут Чернов и Игнатов, – решил Панов.
– Рискованно, рискованно! – задёргал плечами Кондратьев. – Забыли, что передавал Зигфрид? В гестапо есть фотография Валентина. Гук может его опознать!
– Не на рауте же им встречаться, – сказал Панов. – Надо всё сделать так, чтобы не успел толком и лица разглядеть. А опознает – скорее отведёт от Зигфрида возможные подозрения. К тому же, Чернов хуже ориентируется в городе, одному ему труднее будет добраться куда следует. А вы явки старика не знаете. Кого же лучше послать?
Кондратьев недовольно фыркнул, а генерал укоризненно покачал головой. Люди у него прекрасные, но всех сразу не пошлёшь. Панов чуть помолчал и добавил:
– Попробуйте там узнать, что с Морозовым. Может, этот Гук что знает? Но только после завершения операции с ним.
Ещё не рассвело, когда Игнатов, Чернов и Рыжов выехали на передовую. Серая «эмка» уверенно катила по степной дороге. Лишь где-то вдали едва проступали тёмные горы. Бывалый водитель Сева Захаров торопился проскочить расстояние до передовой, «пока гитлеровские лётчики пьют свой кофе».
Но вот слева от дороги, на горизонте, уже более чётко обозначились контуры засыпанного снегом Эльбруса. Редкие полуостывшие звёзды ещё мигали кое-где в светлеющем небе, словно для того, чтобы придать особую прелесть этому великолепию. Николай подтолкнул локтем Валентина:
– Красота!
Игнатов задумчиво кивнул головой, не отрывая глаз от прекрасного зрелища. Они оба – уроженцы этих мест, только Николай жил до весны сорок второго в Орджоникидзе и даже не успел перевезти семью, как пришлось отходить вместе с фронтом назад. Ему, как и Валентину, были близки картины предгорного ландшафта. Рыжов, истый россиянин с Вологодщины, не любил гор: слишком много тайн кроется в них. Он равнодушно зевнул и прикорнул, склонив голову на плечо, – уже три месяца хронически не высыпался.
Николай и Валентин шёпотом переговаривались. Чернов рассказывал подробности своей последней вылазки в партизанский отряд «Иван», названный так по имени командира. Это с его помощью он проводил операцию «Дас Фенстер». Сам Иван несколько груб, излишне суров, зато смекалист и порядок установил железный. Потому и слава идёт об успехах отряда. Не так давно в станице Каменномостской он разгромил гарнизон вышколенных горных стрелков из корпуса генерала Конрада.
Первым заметил появление немецких «юнкерсов» Захаров. Он беспокойно заёрзал на сиденье, приоткрыл дверцу, выглянул: точно, самолёты летели, казалось, прямо на них.
– Воздух! – поднял всех зычным голосом водитель и остановил машину у кювета.
Все четверо выскочили из «эмки» и кинулись на землю. Самолёты, обстреляв передовые позиции, заметили машину и, дав по ней несколько очередей, улетели. Захаров подбежал к «эмке» и, бегло её осмотрев, закричал:
– Вот сволочи! Девять пробоин! Ну, прямо сито мне из машины сделали!
Однако «эмка» осталась на ходу.
– Поехали, поехали! – заторопил водитель.
– Да погоди ты! – крикнул Николай. – Тащи санитарную!
Тут только Рыжов и Захаров заметили бледное и растерянное лицо Игнатова, сидевшего на краю дороги.
– Как же это, а? – приговаривал Чернов, помогая Валентину снять стёганку. – Что же это, а?
Рыжов уже вытаскивал бинты, быстро скручивая из них жгуты. У Игнатова оказалось сквозное пулевое ранение руки.
– Кость вроде не раздроблена, – утешал его Николай, ощупывая руку.
– Да и не болит почти, – словно оправдывался Игнатов. – Присыпать бы порохом, как делали солдаты Суворова, да где пороху взять…
– Вот мать твоя старушка! – присвистнул Захаров.
– Хорошо, что успели выскочить из машины, – говорил Рыжов, перевязывая руку, – а то бы всем нам хана.
– Да, кость цела, – заключил Николай, осмотревший рану, – так что скажи спасибо.
– Кому? – невесело усмехнулся Игнатов.
– Фрицу, – вставил Рыжов, застёгивая санитарную сумку. – За то, что не совсем тебя укокошил. Ещё повоюешь.
– Только не сейчас, – сказал Чернов. – Надо возвращаться.
– Ни в коем случае! – возразил Игнатов. – Жди потом, когда ещё «коридор» подготовят. А там Зигфрид…
Все понимали, что над Зигфридом нависла большая угроза, но Игнатову ехать дальше нельзя: много крови потерял.
– У тебя что, сто рук?! – кипятился Николай, «жутко» вращая цыганскими глазами. – В случае гангрены отхватят – другая не вырастет!
– Надо посоветоваться с генералом, – внёс дельное предложение Рыжов.
С передовой Игнатов позвонил Панову, рассказал, что произошло. Тот выслушал, с минуту помолчал. Майор понимал: думает, решает. В самом деле, как быть? Отложить операцию – значит оставить Зигфрида в опасном положении ещё на неопределённое время и упустить возможность захватить Гука. Пробираться в тыл с раненой рукой бессмысленно и неразумно.
Панов приказал Игнатову возвращаться. Майор вынужден был подчиниться и, глядя на Николая, усмехнулся: всё-таки идёт именно он! Не хотелось вовлекать в это дело Зигфрида, но без него уже не обойтись, один Чернов может не справиться. Поэтому лучше всего добраться Николаю до Петровича, через него связаться с Зигфридом, передать сведения о Гуке и вместе обсудить, что делать дальше.Старшина Мишин споткнулся о бруствер пустого окопа, каска сползла на глаза, он сдвинул её на затылок.
– Фу ты, мать честная! Осторожно, ребята…
– Ладно.
Игнатов прыгнул в окоп, пошарил здоровой рукой по разрушенному брустверу, нащупал кучу стреляных гильз.
– Окоп пулемётчика?
– Убит, – ответил нехотя Мишин.
Отсюда начиналась «ничейная земля». Дальше Игнатову идти не разрешалось. Он попрощался со старшиной, обнял Николая:
– Ну, действуй. Привет всем передавай, а особенно Анне. Молодец она. Да, вот ещё… Отдай Зигфриду письмо…Лучше после операции.
– Что за письмо?
– Ему от матери. Переслали из центра.
Чернов, Мишин и трое бойцов с автоматами и гранатами поднялись из окопа. Помимо задания провести Чернова через линию фронта, у группы прикрытия было и второе: на обратном пути взять «языка». Уже минут через пять Игнатов потерял их из вида – от сплошной облачности ночная темнота казалась ещё гуще. До рассвета оставалось пять часов. Валентин только сейчас почувствовал, как ноет раненая рука и по всему телу пробегает озноб. Он не уехал сразу после ранения, так как очень хотел сам проводить Николая в нелёгкий путь. Хорошо бы ещё дождаться возвращения группы прикрытия…
– Ну что, поедешь? – спросил Рыжов, когда Николай с группой прикрытия скрылся в ночной темноте.
– А как же «язык»? – ухватился за подвернувшуюся мысль Игнатов. – Не мешало бы его послушать.
– А я на что? Мне всё равно ждать группу.
– И я подожду.
– Да ты ранен!
– Ну…чего тут осталось… До света они вернутся.
И действительно, ещё заря не занялась, как разведчики вернулись. С ними был черноволосый румынский капрал, то и дело пугливо озиравшийся. Капрал мелко дрожал, то ли от испуга, то ли от холода. Ему дали горячего чая. Он стал пить его крупными глотками и постепенно успокоился. Переводчик, не знавший румынского, мучительно долго объяснялся с пленным на немецком языке, но тот или не понимал, или притворялся. Всё же удалось выяснить, что Папанеску – капрал 3-го батальона 130-го полка 2-й румынской горнострелковой дивизии, штаб которой находится на правом фланге танковой дивизии 40-го корпуса гитлеровцев, что война уже многим надоела, и румыны неохотно идут в бой за интересы Германии, что немцы активно готовятся к броску на позиции 37-й армии русских.
Мысленно сравнивая показания пленного с донесениями Зигфрида, Игнатов убедился, что они практически идентичны. Доклад старшины Мишина о благополучном переходе Николаем линии фронта несколько успокоил его. Но он-то прекрасно понимал, что это только начало пути. Днём Николай отсидится на хуторе у своего человека, а вечером тронется дальше. Будут контрольные посты, патрули и просто случайные встречи. Надо их обойти и уцелеть, иначе сорвётся операция с Гуком. Передавать сведения о нём Зигфриду по рации было слишком рискованно.Ошеломляющий визит
Грусть теперь редко покидала Анну, она всё время думала о Зигфриде. Зигфрид… Ведь это не настоящее имя, как и то, которым он пользуется в театре. Кто он, этот человек, так глубоко вошедший в её душу? Как его зовут? Что она о нём знает? Мало, очень мало. Но любовь не требует анкеты. Она пронизала ум и сердце. Заставляет Анну вздрагивать при каждом стуке. Не думала она, что ей выпадет чувство неразделённой любви.
А может быть, она напрасно отчаивается? Порой Зигфрид задерживает на несколько мгновений взгляд на её лице, и у него теплеют глаза. Она же видит! Но он молчит. И как только обнаруживает, что она заметила его взгляд, тотчас принимается за дело с преувеличенным усердием. В последнее время много занимается немецким языком и очень преуспел.
