Михаил Слинкин - Война перед войной
Выступил Владимир Иванович. Сказал, что обстановка действительно тревожная. Продолжается размежевание по политическим убеждениям, в том числе и среди военнослужащих. В полку все офицеры давно уже имеют табельное оружие при себе. Необходимо иметь его и советникам, тем более что афганское командование настоятельно рекомендует получить его.
Дмитрий насторожился. Вопрос об обеспечении собственной безопасности уже неоднократно докладывался старшему. Но тот всегда встречал любое упоминание о личном оружии в штыки, кивая на то, что на это нужна команда из Кабула, хотя летчики авиаполка уже не раз бомбили мятежные деревни в непосредственной близости от аэродрома, а ночами вокруг городка бродили поодиночке и группами вооруженные афганцы. Как-то, в выходной день, Дмитрий, проснувшись раньше других, выскочил в трусах на улицу размяться и прямо за дверью нос к носу столкнулся с закутанным в шали пуштуном. Оба от неожиданности застыли на месте. Пуштун первый пришел в себя, пронзительно посмотрел Дмитрию в глаза, оскалил желтые зубы, ухмыляясь, подчеркнуто спокойно развернулся и пошел в степь. Сзади, из-под шали, торчал приклад английской винтовки.
Старший побагровел и взорвался, обрушившись на Владимира Ивановича за то, что тот посмел еще раз, тем более публично, поднять этот вопрос. Не мог он заставить себя самостоятельно принять решение по нему, каждый раз кивая на больших начальников в Кабуле, которые только и могут взять на себя такую ответственность.
— Вы, подполковник, паникер, — кричал он. — Вы поддались на гнусную провокацию, слушая россказни вашего переводчика. Мы здесь не дома, а за границей. Какое вам еще оружие нужно? Совет афганским товарищам — вот ваше оружие, — поучал полковник, противореча только что выступившему политработнику, призывавшему не выпускать из мозолистых рук винтовку.
Дмитрий поднялся. Он не мог дальше выносить начальственного хамства, тем более что прозвучал намек и на его рассказ Владимиру Ивановичу о встрече с вооруженным пуштуном у дверей виллы, о чем тот, видимо, доложил старшему.
— Вам чего? — гаркнул полковник, посмотрев на Дмитрия.
— Разрешите вопрос?
— Задавайте.
— Зачем тогда пистолет и автомат вам, если наше единственное оружие слово?
Дмитрий, да и все присутствующие знали, что полковник давно уже получил в корпусном арсенале пистолет «ТТ», который таскал с собой в портфеле, и автомат «ППШ», хранившийся у него на вилле.
— Вы, вы… — задохнулся полковник, оттянул ворот затянутой галстуком по случаю собрания рубашки с короткими рукавами и, наконец, выдохнул, — вы в каком звании?
— Сержант, — спокойно ответил Дмитрий.
Хладнокровие переводчика еще более подогрело полковника:
— Вы не в свое дело лезете, сержант. Ваше дело — выполнять приказания старших. Да и вообще, вы трус и симулянт. Выдумали себе болезнь, так лечились бы, — и далее в приказном тоне. — Поедете со мной в Кабул, там с вами будем разбираться.
— Есть, — сказал Дмитрий, которому даже захотелось по примеру афганцев браво щелкнуть каблуками. Но он сдержал себя, стараясь не выказать радости от нечаянного подарка полковника. Только подумал: «Неужели он и вправду полагает, что может испугать меня поездкой в Кабул?»
Когда собрание закончилось, Владимир Иванович подошел к Дмитрию:
— Пожалуй, зря ты полез в драку. Весовые категории у тебя с полковником и в самом деле разные. Но все равно спасибо!
— Не за что, — ответил Дмитрий. — Но зачем он в Кабул едет, не меня же песочить?
— Нет, конечно. Докладываться главному, еще в посольский магазин за дешевой мукой и продуктами. Поэтому не самолетом летит, а берет машину, чтобы больше вошло.
— А когда поездка-то?
— По-моему, выезжает уже в эту субботу, через два дня.
— Тогда завтра нужно заехать к хазарейцу, отдать книги.
— Хорошо. Заедем после работы, — согласился Владимир Иванович.
«Завтра четверг, — вспомнил Дмитрий. — Можно будет заглянуть и на базар, прикупить заодно продуктов для переводческих посиделок».
Собираться всей переводческой братией по четвергам, в предвыходной день, стали с конца мая. Тогда на виллу, где раньше размешался представитель Иранской национальной нефтяной компании, то ли просто сбежавший, то ли отозванный компанией после смены режима в стране, переселился советник командира авиаполка со своим переводчиком. Главным достоинством огороженной высоким каменным забором виллы был ухоженный садик с небольшим бассейном. Братия, не без подсказки проживавшего на вилле переводчика, быстро сообразила, что лучшего места для посиделок не придумать. Тем более что советник командира авиаполка — добродушный полковник, напоминавший повадками медведя, — не имел ничего против порой шумных развлечений молодежи. Общими усилиями вычерпали из бассейна застоявшуюся воду, прочистили забитую грязью сливную трубу и стали наполнять бассейн каждую неделю.
К четвергам тщательно готовились, заранее расписывали меню и доставали напитки. Главной заботой была выпивка, точнее — ее отсутствие. Поэтому тех, кто направлялся в Кабул транспортным самолетом или машиной, всегда нагружали большим коллективным заказом на водку, коньяк и пиво из магазина «Востокинторга». Такие оказии, однако, были редкостью. Гораздо чаще по делам в Кабул летал на боевом «МиГе» советник командира авиаполка. А он никому, если всех заказов набиралось не больше одного ящика, не отказывал привезти бутылочку-другую. Как он умудрялся при своих габаритах умещать в тесной кабине старенького «МиГа» ящик спиртного — оставалось для всех загадкой.
XI
В четверг, после работы, как и обещал Владимир Иванович, поехали к хазарейцу. Хозяина в кондитерской не было: за стойкой скучал один из его помощников. По обыкновению заказали простоквашу. Дмитрию она показалась слишком холодной, и, оставив ее согреваться на столике, он пошел с книгами в библиотеку.
Старик-хазареец был там. От его прежней веселости не осталось и следа. Дмитрий знал причину: кумир старика — министр планирования в новом правительстве,[22] хазареец по национальности, был обвинен в заговоре, снят со всех партийных и государственных постов и приговорен к смертной казни, которую, правда, заменили длительным сроком заключения. Хазареец, нацепив очки, сидел в углу лавки за маленьким столиком и листал книжку в потрепанном переплете, как показалось Дмитрию — сборник стихов Абдуррахмана Джами.
— Салам! — сказал Дмитрий.
— Салам, салам! — заставил себя улыбнуться хазареец, поднимаясь навстречу приятелю.
— Как поживаешь? Как дела? Все ли хорошо? — обменялись приветствиями, пожимая друг другу руки.
— Слышал, ты в госпиталь угодил с какой-то хворью? — спросил с тревогой в голосе хазареец.
— Все прошло, — ответил Дмитрий и, не желая говорить о своей болезни, поинтересовался, как идет торговля.
— Какая нынче торговля? — махнул рукой хазареец. — Иностранцев распугали. Туристы предпочитают не рисковать, на дорогах неспокойно. Вот только вашими заказами и кормлюсь.
— Уладится все со временем, — предположил Дмитрий. — В моде нынче Восток. Одни хиппи каждый год толпами за афганской экзотикой приезжают…
— Уже не едут. Их бунтарство дальше причесок, одежды и наркотиков не распространяется. Чуть только порохом запахло — всех как ветром сдуло. А искания их духовные и тяга к загадочному Востоку — это, ты правильно заметил, только мода, которая быстро проходит.
— Спасибо за книги, — сказал Дмитрий, достал из сумки подобранные ему в госпиталь томики и положил их на столик. — С удовольствием прочитал бы все, но уже нет времени. Послезавтра уезжаю в Кабул.
— Да, книги, — задумчиво протянул хазареец. Взял томик Джами, поднес его к свету, с трудом пробивавшемуся сквозь запыленное окно, и прочитал
В мире скорби, где правят жестокость и ложь,
Друга преданней книги едва ли найдешь…
Затворись в уголке с ней — забудешь о скуке,
Радость истинных знаний ты с ней обретешь.[23]
Хазареец помолчал, потом спросил:
— В Кандагар еще вернешься?
— Кто знает? Я человек военный. Прикажут, вернусь, но ненадолго: срок командировки в Афганистан истекает через месяц.
— Я, хотя человек и не подневольный, тоже связан по рукам и ногам, — пожаловался хазареец. — Суета и житейские мелочи совсем одолели. Хочу вот в Герат перебраться, поближе к мазару Джами.[24] Но торговля крепко держит здесь. Ее ведь так просто не свернешь: оставить не на кого, а людей, которые только из моих рук хлеб насущный получают, бросить не получается. Жалко, пропадут без работы.
Дмитрию хотелось обнадежить старика, но как это сделать, он не знал и начал издалека:
