Владимир Бондарец - Военнопленные
— Садитесь с нами, — совсем другим тоном предложил Леша. — Расскажите нам, как вас выводили на расстрел.
— Ничего в этом нет интересного.
Предложение было для меня неожиданным и очень неприятным и ничего не сулило в будущем хорошего, кроме «особого положения» в лагере. Были люди на таком положении и незаметно исчезали.
— Кого? Его выводили на расстрел? — удивился Костин.
— Да. Его, — спокойно ответил Леша. — Не бойтесь, рассказывайте. Тут народ свой. — Он улыбнулся.
«Подлаживается…» — подумал я.
Судя по наводящим вопросам, Леша был кем-то хорошо информирован о жизни в Вольгасте и обо мне, в частности.
— Кто вам рассказал? — спросил я с досадой.
— Земля слухами полна, — уклончиво ответил Леша. — Для вас в этом нет ничего худого и скрывать не к чему. Я же вам сказал: вы среди друзей.
«Вот он какой!» — догадался я и сказал:
— Но и болтать об этом не следует.
— Болтать — одно, а говорить — совсем другое. Такие люди, как вы, нам нужны. Вы правильно сделали, что распространили записки убитого офицера. Это не просто частное письмо. В наших руках такие письма приобретают большую политическую ценность. Только действовать надо не в одиночку.
— Спасибо, Леша, за совет, но я тут ни при чем.
— Не доверяешь? Понятно, понятно…
Дверь комнаты открыли настежь. Вливаясь широким потоком, ароматный воздух пробивался в самые дальние затхлые углы. На пороге сел капитан Иванов, привалился, скучая, к косяку двери и, позевывая, перебирал струны гитары. У стола над раскрытой «Зарей» тесно склонилось несколько голов, рассматривали фотографию хозяйства какого-то преуспевающего бауэра. Леша читал сводку Совинформбюро:
— «Итоги зимней кампании Красной Армии…»
Я вслушивался в официальные слова сводки, и в тихом голосе читающего мне чудился бас московского диктора.
— «Всего противник за время нашего зимнего наступления потерял самолетов — 5 090, танков — 9 190, орудий — 20 660.
С 10 ноября 1942 года по 31 марта 1943 года захвачено в плен 343 525 вражеских солдат и офицеров. За это же время противник потерял только убитыми более 850 000 солдат и офицеров».
— Вот это дают прикурить!
— За четыре месяца потерять миллионную армию!
— Запомнили? — Обычно веселые глаза Леши прищурились, заострились.
Папиросная бумажка вспыхнула на короткое время и опустилась на пол невесомым комочком пепла.
Гитара зазвенела громким перебором «Сербиянки». В углу огромный Мельниченко загнул Чижу салазки. Тот визжал, а Леша читал монотонным бесцветным голосом сводку немецкого командования, переделанную «Зарей» на свой лад. Ретивому редактору было мало немецкой брехни — он ее удвоил и подкрасил. «Чужой» прошел мимо. Тревога миновала.
— Для сравнения почитайте вот это. — Леша положил на стол «Фелькишербеобахтер». — До встречи.
Пружинистой походкой беззаботного повесы он прошел мимо часового, слегка кивнув на его приветствие.
— Головой Лешка играет, — возмутился Мельниченко. — Что она у него — брюква, что ли?
— Хотел бы я, чтоб у тебя такая брюква была!
— Зато я не хочу. Тоже мне, дружки-приятели. Парень потерял всякую осторожность, — Мельниченко посмотрел на меня, — и хоть бы кто ему намекнул. Молчат, как…
— Брось ты страхи придумывать, — отмахнулся Чиж.
— Страхи? Думаешь, если немцы чуть послабили узду, так это уже все — можно во весь рот орать, заниматься антифашистской пропагандой? А лагерные шпики, думаешь, повыдохли?
— А ты, друг, — Мельниченко положил на мое плечо тяжелую руку, — все, что здесь слышал, или забудь сразу, будто тебе приснилось, или я тебе за Лешку сверну башку на затылок вот этими руками. — Он повертел перед моим лицом большими узловатыми кистями, похожими на грабли.
От возмущения я задохнулся. Кровь бросилась в голову, зазвенела в ушах комариным писком.
— Ты что пристал к нему? — из угла крикнул Чиж.
Дальше я не слышал, выскочил за дверь.
Спорить и доказывать что-то Мельниченке было бесполезно. Все они были свои, давно сжившиеся, и я среди них был пока что инородным телом. Я долго бродил по двору и успокоился лишь после того, как передал все Воеводину.
— За сводку спасибо. Обрадовал. Порадую и я ребят. А обижаться на недоверие не приходится: дело-то очень серьезное.
— Кто Лешке обо мне рассказал? Ты?
— Я.
— Медвежья услуга. Такого, что сегодня мне говорил Мельниченко, мне в жизни не доводилось слышать.
— Плюнь ты на амбицию. Дело важнее. Через тебя я буду держать с Лешкой связь.
— А не проще ли самому?
— Нет, не проще.
— Значит, ты знал, кто он, Лешка?
— Догадывался, что он лишь маскируется под власовца.
Больше я из Воеводина ничего не смог выжать. Все попытки расспросить его подробнее разбивались о веселое отшучивание.
— Много будешь знать — скоро состаришься.
5Две субботы прошли без концертов. Пленные привычно собирались у клуба, подолгу толпились перед закрытой дверью и недовольные расходились.
Костин спрашивал у коменданта, в чем дело; тот неопределенно отвечал:
— Пока репетируйте…
Мы подумали, что ему досталось от начальства за допущенный концерт для эмигрантов, неожиданно вылившийся в наглядную демонстрацию единения чувств русских людей разных поколений и разных политических убеждений.
Позже наша догадка подтвердилась. Костин принес новость: нас не сегодня-завтра распустят.
Леша был очень озабочен и чем-то взволнован, особенно в последнее посещение.
— Был у меня серьезный разговор с начальством. Посоветовали запастись веревкой. Совет, конечно, дельный. Значит, кто-то донес на меня, следят.
— Я ж говорил, — ввернул Мельниченко, — допрыгались!
— А ты не бойся. — Леша посмотрел на него с нескрываемой неприязнью. — Рано еще паниковать.
— Узнать бы…
— Вот это я вам и поручаю, — подхватил Леша. — Вот список записавшихся в РОА. Последите за ними.
Прошел день, два, целая неделя. Леша в лагере больше не появлялся. Как-то сразу забылось о том, что подобные случаи бывали с ним и раньше. Тогда к его отсутствию относились спокойно, а теперь его исчезновение вызвало большую тревогу, и она уже не оставляла нас ни на минуту. В щемящей неизвестности дни растянулись в бесконечно длинный угрюмый ряд. Все валилось из рук.
Никем не замеченный, в двери вырос солдат. Засосало под ложечкой, в углу виновато замолчал кларнет, оборвав пассаж на полутоновом робком звуке. Солдат вошел, развязно улыбаясь, молча прошелся вдоль стены, где висели инструменты, потрогал банджо и долго стоял, приблизив ухо к струне издающей тихий замирающий звук.
— Альзо! — Он вскинул голову. — Лешка вам передал гостинец.
На стол шлепнулась коробка «Юнака», а солдат ушел так же неожиданно, как и появился. Он направился в стоящий рядом барак, смешно вскидывая каблуки сапог с широкими раструбами коротких голенищ.
Мельниченко предложил не трогать папирос.
— Откуда вы знаете, что это за солдат. Может быть, Лешку схватили, а это провокация, на которую нас хотят поймать.
— Если папиросы останутся целыми, будет вдвойне подозрительно, — с жаром возразил Чиж. — Ты только подумай: пленные — и вдруг не взяли папирос! И вообще ты брось!
На Мельниченко набросились и остальные. В мундштуке папиросы был спрятан кусочек кальки.
«Меня отстранили от работы в лагере. Положение загадочное. Возможны неприятности. Готовится большой транспорт».
— Я ж говорил, — закипел Мельниченко. — Допрыгались! Распустили языки, как коровье ботало!
На этот раз его не останавливали. Каждый чувствовал какую-то досадную неловкость, был угнетен этой недоброй вестью.
Через несколько дней тем же способом Леша еще раз дал знать о себе:
«Немцы ничего толком не знают. Спокойствие. Транспорт готовится в Моосбург. Берегитесь Мороза!»
Почему беречься Мороза? Кто он?
Дальше в записке мелкими, почти микроскопическими буковками была написана сводка Совинформбюро.
— Молодец Леша! — восторгался Чиж.
Мельниченко мрачно пробасил:
— Был молодец, да волки съели. Будь он осторожнее — все было бы по-другому.
— Да ну тебя к черту с твоим «осторожнее». Под лесом живешь, а соломой топишь.
— Не к черту, уважаемый мудрило. Осторожность — залог конспирации.
— Конспиратор! — Дядюшков насмешливо фыркнул. Мельниченко разозлился.
— Валяй иди немцам прочти сводку. Что, слабит? А того не чуешь, что Лешка тянет нас под топор! Добро было бы за что, а то… сводочки, газеточки…
— Жаль, Николай, очень жаль, — с искренним сожалением покачал Женя головой. — Голова у тебя хорошая, да дураку досталась.
— Идем, Женя, пройдемся. — Чтобы избежать скандала, я увлек Чижа за дверь и дальше, на лагерную площадь.
