Семен Близнюк - Костры ночных Карпат
Вышло целых четыре страницы. Отец Феодосий вложил в это письмо все своё искусство — написал взволнованно, прочувствованно.
Когда в горах опускались сумерки, вышел, огляделся. Сразу по соседству прижалась к пригорку бедняцкая хижина. Священник постучался — здесь жил его недавний ученик Иван Мадьяр.
— Примете, Михайло, незваного гостя? — согнул в дверях голову, чтобы не ушибиться об низкий косяк.
— Входите, входите, отец Феодосий, — без суеты ответил хозяин, Иванов отец. Он был дьяком и не удивился что к нему пожаловал священник. После работы вытянул на пустом столе жилистые руки: отходил…
Пока пришёл из села Иван, они поговорили о житьё-бытьё. С тем отец Феодосии собрался уходить. Иван проводил. Выйдя во двор, приостановились.
— Дело у меня…— на острых скулах священника выступили пятна, голубые глаза потемнели. — Такое дело, что не просто тебе и объяснить. Если бы решился…
Иван согласился удивительно легко. Узнав, в чём дело, он ответил:
— Мадьяры только днём выходят на границу, чтобы зажарить сала, а на ночь укрываются в Каноре… Да там можно ночью целое стадо перегнать!
— Вот и хорошо, — облегчённо вздохнул отец Феодосий.
Но парень вдруг замялся:
— Правда, одному всё-таки страшновато. Тёмный лес… зверьё. Да и снега в горах — будет по пояс. Один пропаду, а я, сказать, ещё и не жил…
— Кого можешь взять себе в попутчики? — отец Феодосий обеими руками взялся за ворота.
— Ну, скажем, канорского Павла Кобрина. Он уже туда ходил… все знает.
Павло тоже окончил народную школу у отца Феодосия. Парень был серьёзный и надёжный. И Россоха достал кошелёк.
— Вот вам на дорогу по десять пенге — и несите с богом!
Ночка была лунная, и хлопцы отправились в хорошем настроении. А священник вдруг засомневался: слишком наивным показалось это его письмо. Разве вот так, запросто, пойдёт Красная Армия через перевал? Из-за письма какого-то попа в забытом богом селе?.. Только заставил рисковать людей. Ведь если их схватят, то, поди, не сдобровать и семьям…»
Прошёл день, другой и третий — а хлопцев все нет. Россоха встревожился: что могло случиться? По Воловцу уже пошли слухи, что Мадьяр и Кобрин убежали в Советский Союз.
Но утром дьяк со двора кивнул — Иван, мол, уже дома, отсыпается.
Россоха рассудил: «Но теперь наверняка жандармы спросят хлопцев, куда это они отлучались. Врежут кожаной перчаткой по физиономии, запугают — и как знать?..»
— Вот что, — шепнул через забор соседу. — Передайте хлопцам, чтобы они из дому никуда не выходили, а вечером подальше от села пускай сядут на поезд и в Ракошине, что около Мукачева, устроятся на время у хозяина — пилить дрова или возить навоз. Лишь бы сразу прислали открытки, что они работают… не убежали за границу.
Спустя две недели он, наконец, встретился с Иваном Мадьяром. По спокойному лицу посыльного попял: дело сделано. Трудно было удержать волнение:
— Почему же так долго вас не было?
— Ждали… Ведь вы нам говорили, чтобы вручить письмо офицеру, и пока приехал из Выжлова майор — минуло два дня.
— Ну, ну…— Россоха обнял его за плечо, пошли через сад. — Что же сказал майор?
— Сначала сомневался. Говорит, письмо очень хорошее, но пишет-то священник… пан. Тут мы начали ему про вас рассказывать: какой там пан, он наш, верховинец, из бедной семьи — отец был лесорубом… Люди его очень уважают… Сказали все как есть. Тогда майор подумал и говорит: «Ладно, передайте за письмо спасибо и пусть пришлёт нам карту Закарпатья, схемы городов… Мукачева и Ужгорода. И вам, друзья, большое спасибо!»
Россоха насторожённо спросил:
— А какой он человек, этот офицер?.. Ну, можем мы ему доверять?
— Ещё бы! Он человек надёжный… Есть такие люди, что их не разберёшь… будто они мохом обрастают. А этот майор — очень понятный, ясный…
Это была, наверное, проверка. Но это было также началом большой, ответственной работы — во имя освобождения обездоленного края.
На другой день отец Феодосий поехал в Мукачево. Купил карты, планы городов, несколько книг и календарей. Достал даже журнал «Kepes vasarnap Zap» [25] с портретами высших военных чинов — хортистских генералов… Хлопцы все это понесли советскому майору.
Неделю спустя к Россохе на квартиру наведались двое незнакомых. Сообщили коротко:
— Ваши друзья за перевалом хотят с вами встретиться. В ночь на двадцатое число мы проведём вас к условленному месту. На советской стороне пройдёте по паролю, который вам дадим…
Россоха согласился.
В беззвёздную полночь глубокими снегами по своим следам вёл проводник отца Феодосия. Другой шёл позади. За ним — хлопцы-связные, которые должны были перевести Россоху обратно. Идти было трудно, проваливались в тёмные сугробы, выбирались и снова шли, шли… И вот на рассвете Россохе открылась удивительно чистая белоснежная поляна. Перехватило дыхание: свободная земля! И так близко — в пару километрах от стонущей в ущелье Каноры… Пограничник других знал, а его остановил:
— Кто такой?
— Тридцать шесть, тридцать девять…— так же сдержанно ответил Россоха. .
— Валяй!
На опушке леса, у двух елей, его встретили русские: в белых, с меховым отворотом полушубках, в шапках-ушанках — офицеры. Один за другим пожали ему руку:
— Майор Львов.
— Капитан Морозов.
— Старший лейтенант…
Конечно, называли только свои псевдонимы. Позже, на суде, Россохе назовут советского майора Дорониным. Только после войны он узнает, что это был начальник погранпункта майор Говоров.
На этот раз задание было посложнее: подобрать группу земляков, желающих работать на советскую военную разведку. Для начала обратить внимание, как ведут себя хортисты у границы. Делать выводы, исходя из наблюдений за перевозкой грузов, строительством военных объектов, передислокацией воинских частей.
Наконец майор сказал:
— Сводку будете передавать посыльными каждого двадцатого числа. Подписывать — Т. Д., т. е. зашифрован но — Товарищ Данило.
И, обняв за плечи, пожелал успехов.
Возвратившись в Воловец, Россоха принялся за дело. Подписку о невыезде с него, к счастью, сняли, и разъезжать он мог беспрепятственно. Но одних личных наблюдении было недостаточно. Он имел приказ — создать целую группу. Надо было подобрать людей, умеющих подмечать и запоминать. И ещё — решительных, которые в трудную минуту не смалодушничали бы. Смельчаки, подобные Мадьяру и Кобрину, на каждом шагу, конечно не встречались. Он понимал, что верных людей прежде всего стоит поискать среди своей паствы…
Тогда пе думалось о том, что его ждёт в случае провала. Правда, где-то глубоко в душе шевелился и холдок страха, но Россоха все отодвигал эти мысли в сторону. И уже незнакомая горячая волна каких-то новых чувств захлёстывала грудь. Отец Феодосий не выдавал ничем и этих, радостных, волнений. Опытный шпик, прослушав священника во время его рождественской проповеди, затем доносил: «Проповеди он провозглашает без крамольного подтекста и так богобоязненно, что прихожане молятся при сём весьма усердно…»
Даже опытному шпику было невдомёк, что среди тех кто в воловецкой церкви усердно молился, были прихожане, передававшие Россохе-Даниле важнейшие секретные сведения.
* * *К усатому ворчуну, убиравшему конторы железнодорожной станции Воловец, привыкли уже все: и новый начальник, и военный комендант, и даже жандармы. Брюзжал Андрей Копча всегда: и в ненастную погоду и в солнечные дни, и когда убирал, и когда все служеб ные комнаты были уже в отменном порядке. Ругался вспоминая ещё старого цисаря и браня соседа, которьи когда-то пустил козу к его оборогу[26]. Ворча про себя, он с грохотом передвигал столы и составлял стулья, а потом сердито сметал в кучу всё, что валялось на полу после станционного начальства: окурки, бумаги…
Ворчливость уборщика и привлекла внимание Россохи. Сошёл он как-то с поезда — усталый, подавленный. Почему-то первым решил привлечь в группу железнодорожника. Вспомнил, что в Мукачеве проживает знакомый кондуктор Василий Нискач, и поехал в город. Но не повезло: Нискача не оказалось дома. И вот, сойдя с поезда, он заметил ворчливого Копчу. Дал ему пачку табака, заговорил о новых порядках. Ворчун начал ругать оккупантов, ничуть не таясь. И Россоха понял: дело будет…
В эту пятницу Копча, как всегда, допоздна гремел стульями, убирал в конторе. Начальник резерва кондукторов, будучи уже навеселе, заглянул в открытое окно: наклонившись над столом дежурного, уборщик укладывал под стекло бумаги.
— Андрей, хочешь паленки?[27]
— Пускай твою паленку пьют черти! — окрысился Копча. — А тобой закусывают!
— Г-гм…
Начальник резерва кондукторов, довольный, что надолго «завёл» ворчуна, возвратился в душную привокзальную корчму. А Копча повозился в конторе дежурного и, взяв старую, вытертую на углах клеёнчатую сумку, заторопился вдруг домой…
