Василий Милютин - Лаг отсчитывает мили (Рассказы)
И когда спросили его, что он сам хочет сказать напоследок, Григорий долго не мог начать. Наконец выдавил со стоном, что ему стыдно, ему тяжело и он просит об одном: чтобы его оставили на корабле. Кубрик гудел:
— Надо было раньше думать!
— Слишком поздно о стыде вспомнил…
— А нам за тебя не стыдно?
Председательствующий поднял руку, взывая к тишине:
— Будем решать, товарищи.
— Дайте мне слово! — раздался спокойный голос. Встал старшина Селиверстов. Пожалуй, упреки его были самыми убийственными. Но потом сказал:
— Я знаю, Пудов попал под дурное влияние. Это не к его чести. Что, у него своей головы нет на плечах? Что, вокруг его настоящих товарищей нет? Тяжелая его вина. Но я уверен, он может исправиться, если захочет. А мы ему должны помочь.
Выступление свое Селиверстов закончил так, как никто не ожидал:
— Прошу перевести Пудова в наше отделение. Попытаемся сообща вывести его на правильный курс.
Это ошеломило всех. Еще бы! Отделение старшины Селиверстова — отличное. Его в образец ставят. И вдруг в такое отделение брать самого недисциплинированного матроса?
Командир корабля поддержал предложение Селиверстова. Так Пудов попал к новому старшине.
Внешне ничего не изменилось в его положении. Селиверстов построже Берестова. Скидок от него не жди. На тренировке по живучести он заставил Григория раз десять заново заделывать пробоину, пока вконец промокший матрос выполнил работу добротно. У него каждый на виду, и оступиться никому не позволит. Но что сразу бросается в глаза: людей здесь водой не разольешь и душа этой дружбы — старшина. Льнут к нему матросы. И он всегда с ними. Чем он завоевал их любовь? Григорий не сразу разгадал.
Как-то в походе понадобилось перебрать помпу. Раньше Григорию ни за что не доверили бы такую работу. А Селиверстов только спросил:
— Справитесь?
Была сильная качка. Матросу было муторно, голова как чугун, но он провозился всю ночь, а утром помпа работала, словно новая. Старшина пожал ему черную от масла руку и в карточке взысканий и поощрений матроса Пудова появилась первая благодарность. За что? Ведь Селиверстов вместе с Григорием трудился в тесном трюме, указывал, поправлял, помогал и тоже не спал до утра.
После возвращения в базу командир перед строем зачитал письма, которые он отправлял на родину отличившихся матросов. Среди них оказалось и письмо родителям Григория Пудова. Было оно деловое, даже суховатое — угадывался стиль старшины Селиверстова. Родителям сообщалось, что сын их ныне служит в отличном отделении, с хорошей стороны проявил себя в походе. Для Григория эти скупые строки были самой дорогой наградой. Их прочтет весь колхоз. Он мысленно увидел сияющие гордостью глаза отца, матери и, конечно, Веры.
Летела неделя за неделей. Пудов учился теперь с жаром, со страстью. Селиверстов все чаще занимался с ним на главной станции погружения и всплытия. Иногда на этих тренировках присутствовал командир боевой части старший инженер-лейтенант Михеев. Стоял в сторонке, подавал внезапные команды и поглядывал на секундомер.
— Попробуем, — сказал он недавно.
…И вот сегодня матрос Пудов правил свою первую самостоятельную вахту в центральном отсеке. Горько вздыхает Григорий. Как он провалился! Называется, оправдал доверие… Какими глазами теперь он будет глядеть на старшину?
Ворочается матрос с боку на бок на своей подвешенной к самому подволоку койке, скрипит под тюфяком железная сетка. Не выдержал, свесил голову вниз, шепчет:
— Товарищ старшина, вы спите?
Селиверстов потягивается, жмурится от неяркого света лампы, которая в отсеке никогда не гасится.
— Сплю, товарищ Пудов. А вы что там крутитесь, как картушка в шторм?
— Я все не могу понять, как это могло получиться?
— Просто волновались сильно. Это бывает. Потому я и стоял поблизости.
— Теперь мне не доверят вахты…
— Вон что вас мучает, — улыбнулся старшина. — Почему же не доверят? Я же знаю, это у вас случайная и, ручаюсь, последняя ошибка. А вообще будьте внимательнее. Больше я у вас за спиной стоять не буду. А теперь спите. Скоро на вахту.
Старшина укрылся простыней. А Пудов еще долго лежал и мысленно беседовал с этим, ставшим ему самым дорогим, человеком и заверял его со всем пылом сердца: может, может он положиться на него, матрос Пудов не подведет!
Кровное родство
До базы было уже рукой подать. Молодые сигнальщики так вглядывались в полоску берега на горизонте, что слезы катились по щекам. Хотелось побыстрее увидеть разрыв в скалистой гряде. Там бухта, окруженная невысокими горами, тихая, зеркальная. Посреди нее застыли три зеленые сопки, словно сошли выкупаться, да так и остались стоять по пояс в прохладной воде. После трудного плавания несказанно мил родной берег. И не верится, что раньше он казался суровым и угрюмым. Всем существом своим рвутся к нему моряки. Тем более, что в походе потрудились на славу и отдых заслужили вполне.
Шумно и жарко в котельном отделении. Ревут турбовентиляторы, нагнетая в отсек воздух, оглушительно вторят им форсунки. Зноем пышет кожух котла. Матросы сбросили рубахи, работают в майках, разгоряченные, мокрые от пота.
Старшина 2-й статьи Степан Игнатов смотрит через глазок на бушующее в топке пламя, осторожно поворачивая вентили форсунок. Палуба под ногами вздымается и опускается, кренится то в одну, то в другую сторону. Но старшина словно врос ногами в листы настила. Регулирует горение, а думает о том, что сегодня, возможно, увидит Наташу. Увидит и расскажет ей, о чем думал в походе. Скажет, что не может жить без нее и после демобилизации навсегда останется здесь, чтобы никогда с ней не разлучаться.
Мысль о Наташе стала привычной. Она никогда не покидает старшину и не мешает работе. Наоборот, никогда еще у Степана так не ладилось дело. В походе командир не раз хвалил старшину и его подчиненных.
Сейчас что-то закапризничала одна из форсунок. Старшина уже минут десять бьется над ней. Видно, нагар скопился на конусе. Полагалось бы отключить форсунку и осмотреть. Но не стоит: до конца похода осталось полчаса.
Снова и снова крутит он маховичок. И вдруг — словно расплавленным свинцом плеснули ему на плечи. Обернулся старшина. И тотчас схватился за лицо.
Матросы, наблюдавшие за показаниями манометров, водомерных стекол и работой насосов, поздно заметили беду: весь фронт котла был уже охвачен пламенем. Из трещины на трубе в раскаленный металл котельного кожуха била струя мазута. Пожар все рос. Матросы на миг оцепенели. Ничего не понимая, смотрели они, как по палубе движется странный факел. Вот он оказался у топливного насоса, потом в углу, где находится клапан, перекрывающий трубопровод. Струя мазута перестала бить в котел, и пожар прекратился.
— Это же старшина! — крикнул матрос Снежков. Моряки кинулись к живому факелу, ладонями, влажными от пота майками сбили со старшины пламя. Обжигая пальцы, содрали с его тела остатки тлеющей одежды.
Игнатов, не отрывая рук от лица, пошатываясь, подошел к двери. Матросы помогли ему подняться по скоб-трапу на верхнюю палубу, довели до лазарета. Корабельный врач, и без того бледный от качки, увидев обожженного старшину, совсем побелел. Уложив на кушетку, стал смазывать его тело мазью. Руки врача дрожали.
Но старшина уже ничего не чувствовал.
Очнулся он от дикой боли. Ею было охвачено все тело. От нее сжималось сердце, спирало дыхание. Каждый вздох был мучением.
— Проснулся? — услышал старшина грубоватый голос. — А мы уже и не рассчитывали разбудить тебя.
Говорившего старшина не видел: голова, глаза были туго забинтованы.
— Вторые сутки кровь в тебя вливаем, лекарствами пичкали, а все мертвец мертвецом. Но раз теперь ожил — веселее дело пойдет.
Врач отошел в сторону и обратился к кому-то:
— Ну как себя чувствуете?
— Хорошо, доктор, — отозвался девичий голос.
— Дайте-ка пульс пощупаю. Э, хватит, голубушка. — И уже тоном приказа бросил — Прекратить переливание.
Степан почувствовал, как из руки его выдернули иглу, смазали ранку. И снова он провалился в гудящий, тяжелый мрак.
Врачи, медсестры и санитарки ни днем, ни ночью не отходили от его постели. Фармацевты изготовляли специальные мази с антибиотиками. Все тело больного было покрыто повязками, пропитанными этими мазями. И все же воспалительный процесс предупредить не удалось. Гной просачивался через марлю. Белье, подушки, матрац то и дело приходилось менять.
Больной был беспомощен. Он не мог двигать забинтованными руками, не мог повернуть головы. Пожилая санитарка, которую все звали тетей Мотрей, безотлучно находилась при нем. Кормила и поила с ложечки, с помощью своих товарок переодевала в сухое белье, перекладывала с мокрой постели на сухую.
