Николай Далекий - Охота на тигра
С такими мыслями шел Тимур Строкатов домой. Знал он, что ему влетит от отца за всю эту историю, но не очень-то печалился: если бы только это! Мальчик даже не мог заподозрить, что их наивный, разоблаченный Тышлей заговор «непобедимых» повлечет за собой такие последствия, какие приведут в отчаяние участников другого заговора, людей, для которых побег на отремонтированном танке был вопросом жизни и смерти.
Как только Тышля закрыл за собой дверь, начальник рембазы достал из ящика стола новенький большой блокнот и, отвинтив колпачок вечной ручки «пеликан» с золотым пером, приготовился писать докладную. Первая фраза не складывалась. Между тем, от нее зависело многое. Нужно было сразу же взять правильный тон, не допускать преувеличений, а лишь по-деловому подчеркнуть, что и такая опасность, кажущаяся почти фантастической, не исключается, хотя степень вероятности ее невелика.
Тут в дверь снова постучали, на этот раз довольно громко и решительно. Явился командир «тигра» лейтенант Бегнер. На правах боевого фронтовика, которому доверили командовать самым новым и мощным танком, он вел себя с начальником ремонтной базы подчеркнуто независимо и даже чуточку развязно.
— Гауптман, две важных новости, — заявил лейтенант с порога. — Во-первых, нашлись наши вагоны. Во избежание неприятности их направили более безопасным южным путем, через Львов — Тернополь — Казачин. Сейчас они застряли в Жмеринке. — Танкист хорошо выговаривал названия советских городов и, видимо, не прочь был щегольнуть этим. — Прибудут послезавтра или даже завтра вечером — четыре вагона и платформа. Я сам завтра утром отправлюсь в Жмеринку и постараюсь при первой же возможности протолкнуть вагончики.
— Это было бы великолепно, — искренне обрадовавшись, воскликнул Верк. — Я буду благодарен вам, лейтенант.
— Не стоит благодарности, — сухо заявил Бегнер. — Это мой долг. Для меня каждый день пребывания в тылу мучителен. Держать без действий такую чудо-машину, когда товарищи сражаются... Нет, скорее на фронт. В бой, в бой.
«Отважен лейтенант, — подумал Верк, делая вид, что увлечен боевым пылом бравого танкиста, — ничего не скажешь. Его патриотизм и глупость, кажется, неподдельны. Вот такие-то храбрецы могут затянуть проигранную войну надолго, опустошат Германию, уведут с собой в могилу многих других, вовсе не стремящихся составить им компанию».
— Я понимаю вас, лейтенант, отлично понимаю. В душе вы настоящий рыцарь и созданы для боевых подвигов. Германия может гордиться такими сыновьями... Я понимаю. Ну, а вторая новость?
— Не совсем приятная, гауптман. Я только что разговаривал с заместителем начальника гестапо, и он в общих чертах нарисовал мне обстановку. В северных районах значительно усилилась деятельность партизан. Сперва предполагали, что это действуют недавно возникшие разрозненные группы, однако такое мнение не подтвердилось. Месяц назад в Белоруссии наши карательные войска под командованием оберста Виквебера окружили один или два партизанских отряда и, как следовало из рапорта Виквебера, разгромили их наголову. Теперь выясняется, что победные реляции оберста не соответствовали действительности: партизаны избежали разгрома, они просто разбились на мелкие группы, просочились через кольцо окружения и отошли на юг. Сейчас, — вам я это могу сказать, — готовится новая карательная операция. Довольно крупная. Но это вопрос пяти-шести дней, а может быть, и больше. Пока что нужно нам держать уши востро. Бутылки с горючим, брошенные через стену, могут оказаться первой ласточкой. Представляете, внезапный ночной налет на базу: все поломают, подорвут, сожгут за какие-нибудь пятьдесят минут и исчезнут. Ищи ветра в поле.
Верк расстроился — еще один источник страха.
— Лейтенант, вы меня не обрадовали последней новостью. Черт знает что! Чем я должен заниматься — ремонтом или борьбой с партизанами? Для чего тогда существует гестапо, что они думают?
— Я вам уже говорил: против партизан готовится крупная карательная операция. Но эти дни... Что вы скажете, если кто-либо из нашего экипажа ночью будет сидеть в башне танка? Пулеметы исправны, остается только брать с собой на дежурство несколько магазинов с патронами. В случае чего, танк открывает мощный пулеметный огонь.
— Лейтенант, это было бы прекрасно, — обрадовался Верк.
— Так и сделаем. С сегодняшнего дня устанавливаем ночное дежурство в танке. Поверьте, если бы партизаны повредили или совершенно вывели из строя нашу чудо-машину, я бы не вынес такого позора и пустил бы себе пулю в лоб.
Верк невольно взглянул на невысокий, твердый лоб лейтенанта, созданный, надо полагать, с очень большим запасом прочности, но, конечно, вполне пулепробиваемый, и подумал, что, пожалуй, лейтенант не кокетничает и при возникновении указанной им ситуации, чтобы избежать позора, сможет, не раздумывая много, покончить с собой. Впрочем, не следует удивляться — поводы для самоубийства бывают самые нелепые, все зависит от душевного состояния человека в эту минуту. Избави бог от этого.
Начальник ремонтной базы пожелал лейтенанту доброй ночи и принялся писать докладную. Теперь он не боялся, что кто-то будет иронизировать по поводу его перестраховки — партизаны действуют невдалеке от города, значит, нужно полностью оградить себя от возможных неприятностей.
Удары судьбы
В то время, как Верк у себя в кабинете сочинял докладную записку, в лагере три ремонтника сошлись начло умывальника.
Шевелев, Годун и Ключевский попали к разным мастерам, и их общение на рембазе было затруднено: сходиться вместе нельзя, идти долго рядышком нельзя, затевать какие-либо беседы нельзя — всё на виду, всё может броситься в глаза. Они старались вести себя по отношению друг к другу подчеркнуто холодно и равнодушно, чтобы никому и в голову не пришло заподозрить их в сговоре. Работа, одобрение мастера, дополнительная пайка с крохотным кусочком маргарина и зубком чеснока — вот замкнутый круг их интересов и вожделений.
Зато, вернувшись в лагерь, можно было переброситься словцом-другим, обсудить положение.
Можно встретиться в любом месте, даже у нар, но самое лучшее место — умывальник. Сразу видно; люди не боятся, что кто-то увидит их вместе, не таятся, не шушукаются. А мыть руки, тереть их песочком можно долго, бесконечно.
Петр Годун был недоволен тем, что ремонт тормозится из-за отсутствия нужных деталей, ему не терпелось поглядеть, как будут испытывать ходовые качества отремонтированного танка. Это дало бы возможность определить, когда может наступить наиболее удобный момент захвата машины.
— Партачи... — бурчал он. — А еще хвастаются организованностью. Тянут резину, не могли деталями базу обеспечить.
— Потерпи, — спокойно сказал Шевелев. — Нужно ждать, другого выхода нет.
— И уродина эта стоит... На психику действует. — Петр имел в виду «тигр», возле которого вечно сновали надменные члены экипажа в черных кожаных куртках. Они помогали немецким мастерам ремонтировать машину, пленные допускались к ней только как подсобные рабочие.
— Чем она тебе мешает?
— Может помешать. Лишние люди... А если будет на ходу — догонит. А то с дальней дистанции из пушки приварит — будь здоров! Только дым пойдет. Там же пушка!
— Что их держит?
— Вроде мотор нужно новый поставить и пушку сменить. Дней на пять работы.
О том, чтобы захватить «тигр», никто из друзей не помышлял. Сама эта мысль показалась бы каждому из них нелепой — новый мощный танк, сложность управления, экипаж дежурит возле своей машины чуть ли не круглосуточно — не подступишься. Даже буйная фантазия Ключевского становилась бессильной перед этой стальной громадиной. К тому же Юрия все чаще и чаще беспокоило другое. Удобного случая, возможно, придется ждать долго. Из них троих только Годун умел управлять танком. Допустим, произойдет что-либо с Юрием или Иваном Степановичем за это время и кто-нибудь из них вынужден будет выйти из игры, — не беда. Но если вдруг что-либо случится с Петром, тогда их великолепному плану побега не суждено будет осуществиться даже при особо благоприятных условиях. Несколько раз Юрий хотел сказать об этом товарищам, но не решался. Чем больше сомнений, опасений, тем меньше уверенности, а они все время должны быть готовы к решительным действиям. Да и где взять второго запасного водителя? Потребуется он или нет, а в их тайну будет посвящен еще один человек. Четвертый по счету... Это опасно, это всегда опасно. Иван Степанович правильно говорит — нужно терпеливо ждать. А ждать было трудно. Юрий чувствовал какую-то перемену в себе, что-то истончилось в нем до предела, и нелегко было сдерживать начинающийся ни с того ни с сего нервный озноб.
Годун первым ушел в барак. Шевелев поглядывал на молчаливого Юрия. Заметил он перемену в своем юном товарище — притих как-то Юрка, потускнел.
