Филипп Капуто - Военный слух
Рота «D» располагалась на самой высоте 327, на левом фланге; высоту 268, в центре, занимала наша рота;, на правом фланге рота «А» обороняла проход Дайла, к северу от которого находилась ещё одна высота, 368. Её занимал 2-й батальон, который высадился там несколькими днями ранее вместе со штабной ротой полка. Штаб батальона и рота «В» стояли в резерве, в лагере, который они разбили внизу, на поле возле убогой деревушки, получившей прозвище «Догпэтч»[32]. Непосредственно за ними была развёрнута батарея 105-мм орудий. Стволы гаубиц, окружённых мешочными стенами, были высоко задраны — чтобы снаряды могли перелетать через высоты.
Новое место, где разместилась рота, заслуживала многих похвал. Крутые, поросшие травой, склоны высоты 268 представляли собой почти неприступную преграду для крупных сил противника. Её прежние обитатели усовершенствовали благоприятные для организации обороны естественные особенности высоты, накопав траншей, обложив их мешками с песком, оборудовав пулемётные гнёзда и соорудив блиндаж под передовой наблюдательный пункт. Видно было, что к указанию о сохранении наступательного духа бойцов в Третьем Девятого отнеслись без должного внимания. Радовало ещё и то, что на возвышенности было не так жарко. И пыли не было, и снайперов тоже, за исключением «Чарли-Шестнадцать ноль-ноль» — какого-то пунктуального партизана, ежедневно выпускавшего несколько снарядов в четыре часа пополудни. Мы его весьма полюбили, главным образом из-за того, что он ни разу никуда не попал. Но больше всего нас восхищал вид с высоты, особенно если смотреть на запад. Долина Счастья была в равной степени опасной и красивой: она была словно покрыта лоскутным одеялом из изумрудных рисовых чеков и пыльных полей, ровную поверхность которых нарушали разбегавшиеся во все стороны дамбы и пальмовые рощицы в тех местах, где были деревни. По долине протекала река Сонгтуйлоан, но нам она была не видна из-за густых бамбуковых зарослей на её берегах; лишь время от времени через нависавшие над рекой ветки проглядывали пятна бурой воды. На большом удалении от нас серовато-коричневые предгорья вздымались к высоким горным вершинам с названиями Ба-На, Донгден и Тунгхео. Горы постоянно изменялись, оставаясь неизменными. Их силуэты колыхались в струях волн тёплого воздуха, а цвет менялся вслед за перемещением солнца по небу, от светло-зелёного, когда на них падали лучи восходящего солнца, до постепенно темневшего зелёного, который в очень ясные дни после дождей, прибивавших пыль к земле, становился синим. Такой природы я прежде не видывал, в дневное время всё выглядело роскошно и чарующе, как Шангри-ла, выдуманная страна вечной молодости. Но с наступлением ночи неизменно начинали греметь орудия, ощутимо напоминая о том, что мы во Вьетнаме, где молодость уходит безвозвратно.
Прошло десять дней, десять дней полного безделья. Новизна места приелась, и батальон охватила душевная болезнь, которую французские солдаты в Индокитае называли «la cafard»[33]. Выражалась она в периодических приступах депрессии, нападавшей в сочетании с неодолимой усталостью, из-за чего было невероятно трудно совершать даже самые простые действия вроде бритья или чистки винтовки. Причин этих приступов никто толком не знал, но они явно были связаны с неослабной жарой, отсутствием каких-либо занятий и долгими днями глазения на эту чужую землю. Красиво, конечно, но через какое-то время вся эта зелень джунглей начинала наводить такую же тоску, как желтовато-коричневые краски пустыни или арктическая белизна.
А мы всё ждали и ждали наступления, которое никак не начиналось. Наконец, ближе к концу месяца, кто-то решил, что раз вьетконговцы не идут к нам, мы пойдём к ним сами. Стратегию статичной обороны отправили в корзину. Бригаде было приказано приступить к патрулированию на больших удалениях от базы и проведению мелкомасштабных операций «поиск и уничтожение» за границами периметра обороны. «Мелкомасштабные» означало силами до батальона. Эта новая стратегия была выдвинута под названием «агрессивная оборона», но означало это лишь то, что мы должны были начать участвовать в боевых действиях. Война перестала быть исключительно «их войной», т. е. войной вьетнамцев, она становилась и нашей, этаким совместным предприятием.
Эти новости оказались эффективным средством от «la cafard». Былое воодушевление, приглушённое семью неделями прозябания, снова охватило батальон. С момента высадки во Вьетнаме мы были уверены, что сможем победить в этой войне местного значения, и победить быстро, стоит лишь развязать нам руки и дать повоевать. Под «мы» я имею в виду не Соединённые Штаты вообще, а только нашу бригаду, а под «быстро» — очень быстро. «Думаю, мы тут за несколько месяцев порядок наведём», — сказал мне в те дни один штабной майор. Эта уверенность не казалась тогда чрезмерной, и была присуща не только тем, кто находился во Вьетнаме. Мой старый школьный друг, тоже служивший в морской пехоте, услышал о высадке в Дананге посреди Атлантического океана, на борту корабля. Как только он вернулся в Соединённые Штаты, он поспешил в Вашингтон и подал рапорт с просьбой немедленно зачислить его в «наземные силы в Западно-Тихоокеанском регионе».
«Я боялся, что война кончится раньше, чем я туда попаду», — сказал он мне годы спустя (желание его исполнилось, его дважды отправляли во Вьетнам, где он был дважды ранен, сначала во время миномётного обстрела, а затем при разрыве реактивного снаряда, который оставил его слепым на один глаз).
Мне кажется, мы тогда верили нашей же политической рекламе, утверждавшей, что у партизан-азиатов нет ни единого шанса в противостоянии с морской пехотой США. Мы верили в это так же, как и во все мифы, созданные самым убедительным и элегантным из мифотворцев — Джоном Кеннеди. Если он был королём Камелота, то мы были его рыцарями, а Вьетнам — нашим крестовым походом. А как иначе? — мы ведь были американцами, и по этой же причине любое наше дело было правым.
Эта новая фаза войны началась с перестрелки, в которой участвовала рота «В» 22 апреля. Насколько мне известно, это был первый бой с участием американского подразделения во Вьетнаме. Подобно многим из тысяч перестрелок, случившихся после, она началась с засады и разгромом противника не увенчалась. В то утро рота из 3-го разведывательного батальона численностью 80 человек вышла на патрулирование в Долину Счастья. Третий разведбат представлял собой банду самозванных головорезов, с эмблемой, на которой были изображены череп со скрещёнными костями, и с девизом, из которого следовало, что они CELER, SILENS ET MORTALIS — быстрые, тихие и смертоносные. Правильнее было бы сказать «медленные, шумные и безобидные», потому что в большинстве случаев их подвиги заключались в том, что они попадали в окружение или засаду, или в то и другое одновременно, а потом звали кого-нибудь на помощь.
22-го числа именно так и вышло. Рота вьетконговцев численностью человек в 120 открыла огонь по патрулю возле селения Биньтхай. Бойцы бросились в атаку на позиции противника, но разведчики со своим лёгким вооружением не смогли выбить партизан, которые прижали их к земле огнём из автоматического оружия. Группа разведчиков АРВ, приданная морпехам, самовольно оторвалась от отряда и в панике покинула поле боя. Тем временем командир патрульной группы передал по радио срочную просьбу прислать подкрепление. После долгой паузы, в течение которой его запрос бродил туда-сюда по инстанциям, роте «Браво» было приказано выдвигаться в полном боевом снаряжении. Под руководством обрадованного капитана стрелки собрались на вертолётной площадке батальона в ожидании прибытия своих вертолётов, этого символа «новой мобильности», провозглашённой военным руководством. Вертолёты «H34» прибыли, но, пока они летели, случилась очередная задержка, которая лишила «новую мобильность» всякого смысла, хотя сами вертолётчики были не виноваты. Какой-то офицер из штаба полка, заметив, что морпехи без бронежилетов, отправил их за ними по палаткам. Узнав об этом, подполковник Бейн рассвирепел и ядовито отозвался о «штабных ссыкунах, для которых правила ношения формы важнее, чем помощь попавшим в беду морпехам». Чтобы показать своё презрение к этим всяким типам, путающимся под ногами, он запрыгнул в свой джип и покатил по грунтовке в долину. Когда дорога кончилась, он пешком отправился к месту боя, преодолев две мили по территории, на которой действовал противник, имея в качестве охраны перепуганного водителя и сержант-майора. Этим отважным поступком он заслужил уважение солдат и неприязнь офицеров из штабов бригады и полка.
Мы в роте «С» ничего не знали об этом переполохе. Из нашей цитадели, с высоты в 1800 футов, можно было видеть лишь общее развитие этой операции. Мы словно сидели в кинотеатре на открытом воздухе и смотрели кино про войну. Вот морпехи бегут пригнувшись к вертолётам, вот один за другим по мере загрузки вертолёты взлетают, поднимаясь плавно, опустив носы, выныривая из клубов пыли, поднятой лопастями, вот оглушающий рёв двигателей затихает, когда все машины собираются вверху в точке сбора прямо над местом взлёта, висят там, пока впереди них ганшипы «Хьюи» на бреющем полёте проходят над посадочной площадкой, скользя над самой землёй; они кажутся очень маленькими на фоне гор, из-за большого удаления очереди их скорострельных пушек доносятся как сплошное негромкое жужжание; затем мы видим, как долго, будто съезжая с горы, снижаются вертолёты огневой поддержки — сначала большие, потом всё меньше и меньше, пока не исчезают за невысоким хребтом, у подножия которого находится посадочная площадка; вот из гущи деревьев вздымается дым от гранаты с белым фосфором на том месте, где рота «Браво» вступила в бой, и из полевой радиостанции доносится напряжённый голос: «У Бэрк Браво четыре убитых Ви-Си, повторяю, четыре убитых Виктор-Чарли». Было во всём этом некое очарование. Больше всего на свете я хотел тогда оказаться там, среди них. Бой! Именно этого события жаждали многие из нас. Именно тогда я понял, что какая-то неодолимая сила влечёт меня к войне. Может, и мало благочестия в этом влечении, но оно присутствовало, и отрицать его наличие было невозможно.
