Валериан Якубовский - Дезертир
Но возмездие всегда рядом. Наш бронебойный снаряд рикошетом скользнул по скату башни, осыпав искрами угловатый остов. Второй — толкнул машину назад, залил пламенем смотровую щель, ослепив водителя, и танк, потерял управление, двинулся вперед, охваченный густым дымом, неуклюже, как черепаха, ныряя по изрытому снарядами грунту, он протарахтел мимо нашего орудия и рухнул с обрыва в Ствигу.
— А-а-а, сопливый фриц! — с ликованием подпрыгнул Шилов, поверивший, наконец, в удачу. — Туда тебе и дорога…
Впрочем, самое страшное было еще впереди. На гребне высоты высунулся ствол, у основания которого показалась башня, и танк, преодолев крутизну ската, выполз на огневые и остановился, словно ему захотелось передохнуть.
— Доставай гранаты! — приказал я Шилову. — Да поживей.
— А может, развернем пушку?
— Куда? Он тебе развернет.
Оказавшись в непоражаемом треугольнике и почувствовав безнаказанность, танк дал три выстрела по огневой нашей батареи, застраховав себя от нападения оставшихся в живых артиллеристов, и, развернувшись, неторопливо загрохотал к четвертому орудию.
— Готов к отражению атаки?
— Готов, — ответил Шилов. — Возьми гранату.
Разбросав соседние пушки и примяв многотонной
массой круглые площадки усыпанные гильзами, танк прибавил скорость и двинулся на нас. Началось единоборство с последним фашистским танком.
— Нам нельзя больше держаться вместе. Надо рассредоточиться.
Шилов прыгнул через бруствер, вызвав на себя пулеметную очередь, и, скрывшись в кустах орешника, приготовил бутылки и гранаты.
Я залег между станинами лафета и каждой клеткой сердца, готового выпрыгнуть из груди, ощутил приближение смерти. Не поднимая головы, я с нетерпением ожидал, когда стальная махина окажется от меня на расстоянии броска. Уже слышались горячие выхлопы мотора, его устрашающий визг, усиливающийся резкий перестук гусеничных лент и тяжелый грохот брони. Подняв голову, я швырнул бутылку и, пока воспламеняющаяся жидкость растекалась огнем по крутому лбу машины, бросил гранату. Танк дрогнул от взрыва, но продолжал двигаться на орудие, ветром сбивая пламя с ошпаренных боков. Прижав к земле ствол пушки, он ударил меня поднявшейся правой станиной, и я, как подрубленный, без памяти свалился в ровик…
Очнулся я, когда зашло солнце и сумерки стали сгущаться над высотой. Первым, что заставило меня прервать дремотное состояние и содрогнуться, — это, где Шилов. Он оставался в засаде у орешника, когда меня хватило станиной и опрокинуло в ровик. Я открыл глаза. Передо мной стоял тот самый танк, на долю которого не без усердия Шилова перепала смертельная доза взрывчатки. Опущенный ствол покоился на щите орудия. С кромки открытого люка свисал простреленной головой вниз обезображенный труп танкиста. В прорехе прожженного комбинезона виднелось истлевшее тело.
Опираясь на руки, я сделал попытку подняться и неловко повернул ушибленную ногу. Превозмогая боль, я все же встал, перенес тяжесть тела на больную ногу, вскрикнул и упал, потеряв сознание.
Когда пришел в себя, почувствовал облегчение. Мне показалось, что я вылез из медвежьей берлоги, и мишка как самый точный костоправ так дернул меня за ногу, что вывихнутое бедро живо нашло свое место в суставе, и боль стала уходить пудами.
Я поковылял к орешнику. Избитый осколками молодой кустарник приветствовал появление живого человека и готов был предоставить ночное убежище у своей небогатой кроны.
Подойдя вплотную, я увидел, что на месте бугорка, за которым лежал Шилов, была глубокая воронка, вырытая снарядом.
"Неужели он погиб? — рассуждал я про себя, хотя остатков трупа у воронки не оказалось. — Значит, Шилов находился не здесь, когда ударили из танка".
Приступая на больную ногу, я побрел к гребню высоты, надеясь отыскать Шилова живым. Вдруг тихий стон, раздавшийся где-то поблизости, напомнил мне далекое детство, когда мы разыскивали стрелы грома и поздно вернулись домой. Мать избила мальчишку, и он так же стонал. Стон повторился, и я пустился к тому месту, откуда доносился стон.
— Миша! Ты живой? — не помня себя от радости, воскликнул я, увидев перед собой Шилова. — Какой же ты молодец!
Не зная, как можно еще обласкать раненого товарища, я засуетился вокруг него и, не долго думая, приступил к перевязке, разрезав обе штанины, залитые густой запекшейся кровью, я стал перевязывать ноги, насквозь простреленные в мякоти голени, приговаривая:
— Как я рад, что ты остался живым!
— Я тоже рад, Саша, что тебя не убило. Иначе мне — крышка, — прошептал Шилов, еле шевеля губами. Лицо его искажалось от боли, иногда прояснялось улыбкой. Временами он терял сознание и быстро приходил в себя…
Невзоров остановил Ершова:
— Саша! Как же его ранило и почему он оказался на гребне высоты?
Ершов собрался с мыслями и продолжил рассказ:
— Шилов мне говорил об этом… Когда я свалился в ровик, началась охота за Шиловым. Однако в танке не рискнули гоняться за ним по высоте. Неизвестна степень повреждения машины, которая могла быть устранена снаружи. Немцы, видимо, считали, что легче ударить по беглецу на расстоянии, покончить с ним, чтобы в спокойной обстановке выйти из люка с инструментами и устранить поломку от взрыва моей гранаты.
Осколочный снаряд, посланный из танка, черным смерчем вздыбил складку земли, за которой находился Шилов, Но там его уже не было. Заметив, что башня поворачивается к орешнику, он переполз к площадке, где стояло орудие Семенова. Другого, более подходящего места для схватки с врагом он не находил. Ударить в лоб или разворотить боковое хозяйство значило подвергнуть опасности меня, так как, по мнению Шилова, я был контужен. Оказавшись в тылу, он впился глазами в широкий зад танка и, когда пламя полыхнуло из ствола, метнул две гранаты, поставив точку бутылками с зажигательной смесью.
Танк запылал. Шилов вывел из строя двигатель и сам пустился к гребню высоты. Зачем пустился, куда, не знаю. Не подумал, что в горящем танке мог остаться живой немец. И точно. Пулеметная очередь хлестнула Шилова по ногам. Шилов согнулся, схватился обеими руками за больное место, закачался и упал лицом вниз. Он только слышал винтовочный выстрел с левого фланга и лежал там, где я его нашел.
— Выходит, в дивизионе осталось в живых трое?
— Да, товарищ старший лейтенант, из артиллеристов — трое, — вздохнул Ершов. — Третий — стрелявший в немецкого танкиста.
— Саша — соскочил Невзоров. — Как бы вы сами оценили поведение Шилова в бою на Ствиге?
Не хотелось Ершову отвечать на этот вопрос. Хвалить или ругать Шилова — говорить о самом себе. Оба они стояли у одного щита, поражали одни и те же цели. Кроме того, Ершов не находил ничего предосудительного в поведении Шилова в бою и высказал Невзорову то, что думал:
— Воевал, как все. Стоял насмерть. Выжил. Что еще сказать, не знаю.
Неудовлетворенный таким ответом, Невзоров медленно заходил по комнате, жалея о том, что Ершов до сих пор не сделал никаких выводов о пороках Шилова, по-прежнему заблуждается в нем и придерживается ошибочного мнения о его поведении в бою.
Извините, Саша, — остановившись посреди комнаты, сказал Невзоров. Это не совсем так, как вы думаете. Убежден. Шилов не из тех, кто стоит насмерть и бросается со связками гранат под танки. На Ствиге он действовал по принципу: если я немца не убью, так немец меня убьет. Не случайно его первая граната полетела в немецких мотоциклистов. Меньше врагов — больше гарантии выжить. А вспомните вопрос к комдиву: "Если выживут многие, куда им податься?" Шилов уже тогда ставил целью — выжить во что бы то ни стало.
— Товарищ старший лейтенант? Мне тоже хотелось выжить.
— Согласен, — Невзоров подошел к столу и опустился на стул. — Давайте, Саша, откровенно, положа руку на сердце. Почему вам хотелось выжить? Меня интересует не физиологическая — нравственная причина, не связанная с инстинктом самосохранения, а чисто умственного или даже рассудительного порядка. Есть же в человеке какие-то возвышенные цели, которые не подвластны инстинктам. Как вы думаете?
— Видите ли, — бесхитростно проговорил Ершов, с открытой душой поглядывая на старшего лейтенанта. — Мало я уничтожил фашистов, чтобы так просто отдать себя в лапы смерти. Хочется дойти до Берлина. Продолжить войну до победного конца. А если уж погибать, так погибать, как говорят, с музыкой, чтоб заставить врага как можно дороже заплатить за мою смерть.
— Вот именно! — подхватил Невзоров. — Вам хотелось выжить, чтобы продолжить войну. А Шилову — чтобы закончить ее на Ствиге и… дезертировать. В этом вся разница. Но меня интересует еще одна вещь. Когда у Шилова впервые появилась мысль о дезертирстве? Если на Ствиге, дезертирству должна предшествовать длительная симуляция болезни, хотя Шилов не собирался бежать из партизанского отряда…
