Александр Проханов - Стеклодув
Вероника встала, оделась, ушла, не прощаясь. А он лежал, не ведая, что сотворил. Украл у мертвого товарища женщину или, напротив, продлил мертвецу жизнь.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Утром, когда солнце лишь накалялось пепельной белизной, гарнизон прощался с погибшими вертолетчиками. Батальон спецназа был выстроен на плацу. Длинные тени солдат в панамах достигали середины плаца, где на носилках, завернутые в фольгу, лежали тела убитых. Суздальцев не мог угадать, которая из двух длинных, серебряных, круглоголовых личинок была Свиристелем, а какая – его вторым пилотом. И больная мимолетная мысль – это он, Суздальцев, лежит в серебряной обертке с разломленным черепом и кровавым глазом, который снова вставили в липкую глазницу. А Свиристель, находясь среди офицеров штаба, прощается с ним, и на его голове топорщится задорный птичий хохолок.
Офицеры стояли перед штабом, на котором был приспущен линялый розоватый флаг, изъеденный песчаными бурями и ядовитым солнцем. В стороне собрались гарнизонные женщины – поварихи, прачки, официантки, – и среди них Суздальцев видел Веронику, ее черный платок, темные, в слезном блеске глаза. И вторая больная мысль – эту женщину он вчера обнимал, видел ее напряженную спину с глянцевитой от пота ложбиной, подставлял ладонь под тяжелую горячую грудь с плотным соском. А в это время ее любимого заворачивали в жуткий серебряный фантик, склеивали скотчем фольгу. И от этой мысли – головокружение, словно от толчка колыхнулась под ногами земля.
Комбат произнес прощальную речь. Караульный взвод разрядил в воздух автоматы. Вертолетчики подхватили носилки и понесли с плаца на выход, мимо мешков с песком, мимо свалки с консервными банками, к площадке, на которой стояли две вертолетные пары. Одна из них с «грузом 200» поднялась и потянула к Кандагару, к рейсу «Черного тюльпана», а другая, с бортовыми номерами «46» и «48», осталась в распоряжении батальона, на случай экстренного боевого вылета.
Солдаты ушли в казармы, офицеры возвращались к картам, телефонам, к рутинной гарнизонной работе. Суздальцев догнал Веронику, которая все смотрела в пустое небо, где растаяли вертолеты.
– Я хотел тебе сказать… – он попробовал тронуть ее загорелую руку. Она отшатнулась, дико на него посмотрела:
– Уйди! Ненавижу! – и почти побежала прочь. А он, чувствуя бритвенный надрез, оставленный на лице ее взглядом, угнетенный, зашагал в сторону глинобитного строения, где проводились допросы пленных.
В комнате с саманными стенами находились все тот же стол, табуретки, потресканный, в пластмассовом кожухе телефон, цинковое ведро с водой, плавающая в ней кружка, сложенная простыня с чернильным штемпелем. В комнате уже был майор Конь, в спортивном костюме, пахнущий после бритья одеколоном. Два прапорщика, Корнилов и Матусевич, одинаково большие, с круглыми тяжелыми головами, какие бывают у скифских каменных баб с едва различимым носом, ртом и бровями.
– Петр Андреевич, или мы сегодня получаем информацию и летим на «реализацию», или можно писать рапорт начальству о провале операции и ждать, когда карающая рука сковырнет с наших погон звезды и поставит на нашей карьере кресты.
Майор был зол, под глазами набрякли мешки. Было видно, что после вчерашней бани он еще пил, и его мучает жажда. Он черпнул из ведра кружкой. Жадно выпил, проливая воду на грудь.
– Свиристеля сбил не «стингер», а двуствольная зенитка. – Суздальцев смотрел, как у майора из углов рта текут две водяные струи. – Есть надежда, что ракеты все еще не пересекли пустыню. Ясно, что Гафар, которого ты выкинул из вертолета, тянул время. Пожертвовал собой, чтобы выиграть еще один день. Значит, на счету у них каждый день. Значит, караван с ракетами уже в пути, и у нас в запасе есть сутки, другие. Допросим Дарвеша, пусть выдаст маршрут. Доктор Хафиз указал на обоих братьев, как на ключевые фигуры в транспортировке ракет.
– Я, конечно, не имею счастья быть знакомым с доктором Хафизом, – Конь кинул кружку в ведро, и она поплыла, тихо звякнув о цинковый край, – Когда мы, наконец, познакомимся, я спрошу у него, почему его наводки оказались фальшивками и вместо ракет нам досталась резиновая калоша.
Суздальцева удивило, что майор, как и он, заметил оставшуюся на вертолетной площадке калошу. Ее блестящую резиновую поверхность и алое нутро, из которого вчера, во время ночного безумья, вырвалась ослепительная вспышка.
– Доктор Хафиз вернется из Кветты через несколько дней, и ты его можешь спросить, – отозвался Суздальцев. – Давай ближе к делу.
– Корнилов, черт тебя дери, веди сюда этого афганского Олега Кошевого, – зло приказал майор.
Кулак прапорщика втолкнул Дарвеша в комнату для допросов, и сразу же распространился запах прели, пота и чего-то еще, едкого, как муравьиный спирт. Руки афганца были скручены за спиной. Под рыхлой грязной чалмой срослись густые черно-синие брови. Сильный мясистый нос выступал из черных усов и бороды, похожих на затвердевший вар. Глаза с красноватым белками полыхали яростной тьмой, в которой страх и ненависть менялись местами, отливая фиолетовым, золотым и огненно-черным. Среди этой бушующей тьмы оставалась неподвижной крохотная точка в середине зрачка, которая, казалось, вела в иное, таинственное, по другую сторону глаза, пространство, в которое не было доступа Суздальцеву.
– Ну, садись, – Конь грубо толкнул афганца на табуретку. – Привет тебе от брата Гафара. Он велел передать, что очень жалеет по поводу того, что обманул меня. Сейчас он лежит на песке в пустыне, и за ночь лисицы съели его лицо, желудок и отгрызли яйца. Он говорит, что та лисица, которая отгрызла яйца, долго плевалась и кашляла.
Конь, сверху вниз, смотрел на пленного, как смотрят на футбольный мяч, по которому скоро ударят. Дарвеш задрал вверх бороду, так что обнажилась жилистая шея с крупным кадыком.
– Мой брат Гафар в раю и слушает блаженную музыку, от которой забываются все земные боли и невзгоды.
– Я готов тебе устроить свидание с братом, но тогда что будет делать ваша больная мама, ваши жены и дети и весь ваш кишлак, на который случайно могут упасть бомбы? Давай лучше побеседуем, как друзья, ты мне кое-что скажешь, и я отпущу тебя к твоей доброй маме, к твоим родственникам, которые очень волнуются за тебя. Они присылали человека узнать о твоем здоровье.
– Вы, господин, будете снова спрашивать меня о том, чего я не знаю. Будете бить меня, я буду кричать от боли, но вы не узнаете того, что хотите узнать. Потому что я это не знаю, – он шевелил пальцами в своих стоптанных сандалиях, и Суздальцев заметил, какие красивые, без мозолей, не изуродованные обувью у него пальцы, с чуть видными черными волосками.
– Ну, хорошо, давай все по порядку, – Конь сел верхом на табуретку перед пленным, наклонил свой голый, покрытый загаром череп и благожелательно стал спрашивать, как спрашивает у нерадивого ученика терпеливый учитель.
– Ты признался, что когда был в Кветте, ходил на базар и покупал верблюдов. Значит, ты готовил караван для перевозки через границу оружия.
– Никакого оружия, господин. Только товар. Китайская посуда, тайваньские часы, индийский стиральный порошок, радиоприемники из Гонконга. Только товар, господин!
– Тот, у кого ты покупал верблюдов, снабжает верблюдами моджахедов, перевозящих из Кветты оружие?
– Нет, господин. Верблюдов мне продал доктор Ахмед, которого все знают в Кветте. Он очень богатый торговец, у него несколько магазинов, он держит верблюжью ферму и занимается на рынке обменом денег.
– А как он выглядит, этот доктор Ахмед?
– Как все пуштуны, господин. Как я. Только она половина головы у него черная, а другая белая, как будто ее посыпали мукой.
Майор Конь посмотрел на Суздальцева. Пленный не лгал. Доктор Хафиз, называвший себя в Пакистане доктором Ахмедом, жил под личиной богатого торговца, который снабжал верблюдами боевые группы моджахедов, перевозивших оружие. От доктора Хафиза исходили сведения, согласно которым два брата Гафар и Дарвеш были причастны к переброске «стингеров».
– Не обманывай меня, Дарвеш. Наши разведчики есть в окружении доктора Ахмеда. Они слышали, как ты выбирал самых выносливых верблюдов, говорил, что эти верблюды должны быть сильнее вертолетов. Это значит, что они повезут ракеты, которыми можно сбивать вертолеты.
– Нет ничего сильнее вертолетов, мой господин. Вертолеты разрушили кишлак Хаш, где жила моя сестра, и в живых остались только собаки.
– В кишлаке Хаш только собаки и жили, – усмехнулся майор, – Ты мне скажи, Дарвеш, когда и где пройдет караван с ракетами? Где ты должен был его встретить? У колодцев Ходжа-Али, Палалак?
– Не знаю, господин, о чем вы таком говорите.
– Корнилов, помоги вспомнить дорогому Дарвешу, – Конь встал с табуретки, ловким ударом отправляя ее в угол. – Поговори-ка с ним по телефону.
Прапорщик сбил с головы афганца чалму. Рванул с его плеч ветхую хламиду, и она с треском распалась. Усадил на стол, так что ноги его повисли. Стянул с него шаровары, обнажив белые, не ведающие загара ноги, с которых со стуком упали сандалии. Прапорщик Матусевич ловко и грубо распутал веревку на запястьях афганца, повалил его на стол и, посвистывая, прикрутил его руки и ноги к ножкам стола. Афганец лежал голый, широкогрудый, с литыми мускулами, вздернутой бородой и клочковатым черным пахом. Водил по сторонам выпуклыми ненавидящими глазами, издавая оскаленным ртом странный шипящий звук.
