Александр Лысёв - Не отступать! Не сдаваться!
— Частный случай, — живо отозвался Дьяков. — Что, на его месте не мог оказаться русский или хохол?
— Я тебе объясняю, какое у меня к ним отношение и почему. — Глыба пожал плечами. — Хотя ты совершенно прав. Но обида осталась, на всю жизнь…
— Это — твои личные амбиции… А ты смелый стал, — улыбнулся Дьяков, обращаясь к Глыбе. — «Большевички-кормильцы»…
И, кинув взгляд на фигуру Рябовского и еще раз посмотрев на Глыбу, Архип рассмеялся.
Петро тоже улыбнулся, потом, посерьезнев, заключил:
— Я правду говорю. Сколько лет жили, добро наживали, да Богу молились. Не понравился им устрой российский… Жуки навозные… Ай, — Глыба безнадежно махнул рукой. — А про евреев закончим. В конце концов они тоже люди. Все люди.
И, помолчав, добавил:
— Ты совершенно прав, Архип.
Синченко помалкивал. Наверху снова зашевелился Уфимцев, свесившись вниз, проговорил:
— И не надоело вам? Все уши уже прожужжали. Фриц не стреляет, сон уважает, так теперь эти будут…
И недовольный младший сержант отвернулся к стене. Дьяков хотел еще что-то сказать, но тут дверь отворилась, и вошел старшина Кутейкин с присущим ему последнее время мрачным видом.
— О чем разговор? — поинтересовался старшина.
— Да так… — пожал плечами Синченко.
— Они тут о межнациональном вопросе рассуждают, — продолжая лежать лицом к стене, пояснил сверху Уфимцев.
— У нас такого вопроса не существует, — все с тем же мрачным видом пошутил старшина. Но так как в каждой шутке есть доля правды, то в шутке старшины эта доля больше половины, а говоря проще, подобная реплика Кутейкина служила напоминанием всем троим поменьше болтать.
Дверь скрипнула еще раз, и на пороге показался лейтенант Егорьев. Впившись глазами в полусумрак землянки, он выискал в нем старшину и, облегченно вздохнув, произнес:
— Кутейкин, подойдите сюда.
Старшина повиновался. Пропустив его вперед, Егорьев вышел вслед и, притворив за собой дверь, взял старшину за локоть, сказав:
— Надо посоветоваться, Тимофей, пошли.
Синченко, Дьяков и Глыба стали готовиться заступать в охранение.
17
Кутейкин и Егорьев сидели в блиндаже перед расстеленной на широком столе из необструганных досок картой-пятиверсткой. Несколько минут назад старшина узнал о намерениях лейтенанта, и, хотя предложенные им действия были несколько неожиданными, старшина считал их правильными и охотно высказался «за». Как только они вошли в блиндаж и уселись за стол, Егорьев так прямо и сказал:
— Я, Тимофей, решил высоту штурмовать.
Теперь обсуждали план действий. Вернее, он уже у лейтенанта был, просто Егорьев просил старшину, как более опытного, посмотреть, все ли он предусмотрел, и дать свою оценку. Старшина отметил, что план смелый, решительный, а самое главное — грамотный. Анализируя обстановку, Егорьев пришел к выводу что единственным ударом, имеющим шансы на успех, является лобовая атака. И теперь он охотно аргументировал почему. Если обходить высоту слева — еще на подходе отсекут огнем немцы с другой стороны реки. Если зайти справа, то слишком крутой склон, и, вдобавок, там стоит вкопанный в землю танк. А это еще один минус. К тому же слева и справа заминировано. Впереди, перед позициями их взвода, тоже, конечно, заминировано, но здесь могут вести наблюдение лишь немцы, занимающие оборону непосредственно на высоте. В отличие от этого слева и справа наблюдение удвоенное — и с высоты, и из-за реки. Следовательно, впереди вести разминирование легче. И еще очко в нашу пользу: если вести атаку в лоб, немцы будут лишены поддержки артиллерии со своего берега. Расстояние между нападающими и обороняющимися слишком мало, и стрелять им будет попросту некуда — в своих же и попадут.
Старшина внимательно слушал лейтенанта, то и дело кивая головой. Для него подобный вариант был ясен и просчитан им самим давным-давно. Замечаний у него не было, кроме одного, но довольно существенного: уверен ли Егорьев, что возьмут высоту силами одного взвода? Лейтенант на это отвечал, что необходимо произвести разведку, и соответственно, нужны саперы, чтобы проделать в минном поле проходы для разведчиков. Но просто так саперов никто не даст — сначала необходимо утвердить план. А для этого надо идти к ротному, тот, в свою очередь, должен отправиться в штаб батальона, и лишь уже там комбат будет решать: разрешить проведение этой операции или нет. А может, еще и посоветуется с подполковником. Вдобавок, нужно согласовать все действия с артиллерией, с тем, чтобы перед атакой произвести на высоту артналет. Поэтому он, Егорьев, и посылает сейчас старшину Кутейкина к командиру роты с данным планом, чтобы уже непосредственно Полесьев направился к Тищенко, и там бы они решали.
Лейтенант вручил Кутейкину исписанный листок с вышеизложенным планом, уполномочил старшину делать необходимые комментарии и отправил к ротному.
Вскоре старшина был уже в блиндаже Полесьева.
18
— Воздух! Воздух! — прокатился по траншеям истошный крик.
Все, как по команде, бросились на дно окопов, накрывая головы руками, прижимаясь к стенкам…
Самолет вынырнул из-за леса на противоположном берегу реки, пошел, быстро снижаясь, к позициям батальона. По нему никто не стрелял: в батальоне средства ПВО отсутствовали, а расположившаяся на опушке леса зенитная батарея была слишком далеко. Неожиданно самолет круто развернулся и на бреющем полете прошелся вдоль траншей. По нему открыли стрельбу из винтовок, но летчики не обращали на это решительно никакого внимания. К всеобщему удивлению, пулеметы «мессершмита» безмолвствовали, и, к еще большему удивлению, из него вдруг посыпались на окопы, перевертываясь и кружась по ветру, маленькие белые листочки. Самолет пошел по второму кругу, все так же рассыпая за собой будто белый снег.
Дьяков пытался достать самолет из «Дегтярева». Завалившись на спину, бил короткими очередями. Пулемет, содрогаясь, будто живой, пытался вырваться из рук, уводя то вправо, то влево направленные на, казалось, касающийся крыльями земли проходящий над самой головой самолет очереди. Так продолжалось всего несколько минут. Разбросав все листовки и выполнив свою работу, «мессершмитт», валясь на правое крыло и быстро набирая высоту, уходил к реке. Выровнявшись, был виден еще несколько секунд и так же неожиданно, как и появился, исчез за лесок.
К Дьякову, отсоединявшему опорожненный диск, то и дело обжигая пальцы о раскалившийся ствол пулемета, подошел Синченко.
— Видал?
— Чего? — не понял Дьяков, отсоединив наконец злосчастный диск. Помахивая кистью руки и дуя на пальцы, переспросил:
— Чего видал-то?
— Как он тут запросто летает, — кивком головы Синченко указал на лес, за которым скрылся самолет.
— А-а… — понимающе протянул Дьяков. Потом сказал:
— Я бы его достал, если б не такая отдача. Упор недостаточный, ствол гуляет, прицельную стрельбу вести невозможно.
— Если бы, да кабы… — усмехнулся Синченко. И уже серьезно посоветовал:
— Тележное колесо с осью возьми, пулемет к спицам привяжи. Ось в бруствер воткни — и стреляй, крути-верти под любым углом.
— Спасибо за совет.
— Да это не ново, — снова усмехнулся Синченко.
— Слушай, а почему он не стрелял? — имея в виду только что улетавший самолет, спросил Дьяков.
— Почему? — Синченко выхватил из гонимой мимо них ветром груды белых бумажек один из листков, расправил на колене, быстро пробежал глазами по заглавию и первым строчкам и, презрительно скривив губы, протянул листок Дьякову. — Наверное, из-за этого. Решили дать нам возможность спокойно ознакомиться с содержанием.
— Что это? — поинтересовался Дьяков, рассматривая листовку.
— Так сказать, обращение, рассчитано на сознательных и благоразумных бойцов и командиров Красной Армии, — с иронией отрекомендовал листовку Синченко. — Типа того: смерть большевистской нечисти, прекращайте бесполезную, уже проигранную вами войну, гарантируем каждому добровольно перешедшему на нашу сторону личную свободу, а по окончании военных действий земельные участки, строительную ссуду, ну и тому подобная болтовня. В общем, не читай. Лучше выкинь подальше; или прибереги до нужды, а то припрет, да и нечем будет… — Синченко захохотал. Потом уже другим, каким-то хозяйским тоном, добавил: — Кстати, на цигарки не годится — бумага поганого качества.
Дьяков еще раз посмотрел на листовку и, равнодушно пожав плечами, скомкав, сунул ее в карман брюк. Потом попросил закурить, и оба уже свертывали цигарки из доброкачественной советской газеты, когда в окоп просунулась голова младшего политрука Баренкова. Баренков, будто гончий пес, внимательно осмотрелся вокруг, разве что еще для полного сходства не понюхал воздух и, остановив свирепый взгляд на солдатах, грозно спросил:
